Выплакавшись, Стас почувствовал прилив свежих жизненных сил и абсолютную уверенность в своей победе над врагом. Поднявшись с колен, стряхнул с одежды, прилипшие к ней комочки земли и травинки, потом уверенным шагом зашагал по тропинке, словно знал, что она выведет его к сторожке. Она и вывела, но вновь мимо загадки, которая так и останется им неразгаданной. Громов наткнулся на собственную могилу. Неухоженную, провалившуюся, с почерневшим и потрескавшимся деревянным крестом, на котором были вырезаны его инициалы и прибита гвоздями старая фотография. Его похоронили, как отъявленного мерзавца, Просто предали земле тело и забыли. Стас не огорчился. Оно и к лучшему. В этой могиле лежит бандит Громов. Так ему, по заслугам!
Вот и знакомый домик. Стас, оставив инструмент в "предбаннике", вошёл в сторожку. Егорыч, сидя за столом, задумчиво подпирал седую голову руками и смотрел в одну точку на стене.
- Что произошло, Семён Егорович? - забеспокоился Стас.
- Понимаешь, Стас, - не отрывая глаз от точки на стене, проронил Егорыч. - Я вот чего-то никак не припомню: выпил я спирт или нет? Если выпил, то почему не опьянел? Если не выпил, то куда же он подевался?.
- А, вон чего, - рассмеялся Стас и выставил на стол бутылку с оставшимся спиртом. - Ты у меня её оставил.
- Вот ёлы-палы! - обрадовался Егорыч. - А я то уж.... Ну, давай, разливай.
Громов расплескал горячительную жидкость по стаканам. Выпили чистоганом. Воздухом закусили.
- Хорош подарочек? - удовлетворённо крякнул сторож, поставив пустой стакан на стол.
- Чей подарочек-то? - просто любопытства ради спросил Стас.
- А-а, - Семён Егорович махнул куда-то в пространство. - Врача одного давеча хоронили, так коллеги его мне на помин души и оставили.
Семён Егорович помолчал немного, потом вдруг тихим голосом предложил:
- Хочешь, Стас, я тебе свою жизнь расскажу?
- Ну, если... - замялся Стас.
- Послушай. Всё равно делать пока нечего.
Глава 3.
Семён Егорович Подкидышев был воспитанником местного детского дома, и помнил себя с пятилетнего возраста. Естественно, ни о своих родителях, ни о месте и дате своего рождения, равно как и о настоящем имени, он ничего не знал. Лишь, будучи в десятилетнем возрасте, выведал-таки у престарелой нянечки, что был подброшен грудничком к дверям детского дома в самом начале Великой Отечественной Войны. Всё, более никакой информацией он о себе не располагал. Да, в принципе, и не стремился узнать свою родословную. Тогда не до этого было. Гораздо острее стоял вопрос собственной выживаемости, нежели проблема генеалогических раскопок. В детстве среди таких же, как сам озлобленных не по годам сирот в стенах детского дома. В отрочестве - за место под солнцем в школе-интернате. Юность прошла в покорении немудреных наук ремесленного училища. Потом армия. Служил на дальневосточной погранзаставе. Вернулся возмужавшим и окрепшим парнем-симпатягой с душой-рубахой.
Устроился на работу в слесарные мастерские при автокомбинате. Через год дали однокомнатную квартиру. Стал подумывать о женитьбе. Раньше-то не особо над этим задумывался, хотя от девок отбоя не было. Теперь, почувствовал, что пора. Была у него на примете достойная пара. Здесь же, под боком.
Анюта, молоденькая белокурая девчонка работала на автокомбинате диспетчером и славилась на всё предприятие свое гордыней и неприступностью. Много удалых парней ей руку и сердце предлагали. А нет. Отказывала. Не по душе они ей были.
Семён сентиментальностью не страдал. Нравилась она ему и точка! Подошёл он к ней как-то раз и рубанул напрямую:
- Анюта, выходи за меня замуж.
Аня вся краской залилась, реснички свои длинные опустила и тихо так прошептала:
- Мне подумать надо.
- Вот и подумай до сегодняшнего вечера, - белозубо улыбнулся Семён.
В тот же вечер Аня дала своё согласие. Да и как могла она ему отказать? Ведь полюбила же она его сразу, как только увидела. А признаться... Девичья гордость, да и самой первой на этот шаг идти - некрасиво пор тем временам считалось.
Через месяц сыграли свадьбу, а через год родился сын Станислав. Родители в чаде своём души не чаяли. Но не баловали. Ведущая роль в воспитании сына принадлежала отцу. Как настоящего мужика воспитывал - без всяких там нюней. Стас силу и характер отцовские наследовал. А вот лицом вылитый мать был, такой же белокурый и большеглазый. Зато никому необидно.
Сын подрастал. Время-то оно скоротечно. Пришла пора и второго ребёнка заводить. Но, к большому сожалению, врачи категорически запретили Ане рожать повторно. Но разлада в семье по этой причине не было. Смирились. Один, так один.
Прошли годы. И в один прекрасный день Станислав семнадцатилетний красавец-парень изъявил желание стать профессиональным военным. Родители артачиться не стали и дали своё благословение. Стас с первого захода поступил в один из престижнейших ВУЗов великого могучего Советского Союза, и вернулся в отчий дом спустя пять лет в погонах лейтенанта. Но не за тем, чтобы под родительским крылышком продолжить свою военную карьеру, а с целью сообщить своё решение.
- Мама, папа, - встав за семейным столом, чётким командирским голосом сказал он. - Я уезжаю служить в Афганистан.
Мать, как водится, в слёзы. А Семен Егорович воспринял известие спокойно, по-мужски.
- Сын, ты офицер. Раз принял решение, то так тому и быть. Не опозорь честь советского офицера.
Спустя три дня Стас укатил в Афган. Потянулись дни напряжённого ожидания от письма до письма. В скупых солдатских письмах, черкнутых на колене, в передышках между тяжёлыми боями, Стас убеждал своих родителей, что, все, что говорят об этой войне - это байки. И стреляют здесь редко, и местное население относится к советским солдатам с большим пониманием. Конечно же, рассказывать правду об ужасах этой войны он просто не имел права. Да и расстраивать родителей не хотел. В последнем письме, полученном в канун второй годовщины службы, Станислав сообщал, что скоро приедет в отпуск на недельку, и в этом же конверте прислал свою фотографию, на которой он был запечатлён в обычной камуфляжке без погон. Это была первая, и последняя его фотография с полей сражений.
Командир разведотряда Станислав Подкидышев вернулся на родину "грузом 200" в отпуск бессрочный.
Это был невыносимый психологический удар для родителей. Накануне похорон сына его мать была госпитализирована в кардиологическое отделение в крайне тяжёлом состоянии с диагнозом: обширный инфаркт миокарда. Семён Егорович отказался от помощи в проведении похорон, предложенной военным комиссариатом. Он возненавидел войну, а вместе с ней и людей в погонах. Стаса похоронили не на аллее героев, а далеко от неё. Так захотел Семён Егорович. Но погребли Стаса в цинковом гробу, как не противился этому Подкидышев. То было приказом для офицеров сопровождения.
После похорон один из офицеров отвёл Семёна Егоровича в сторону и вручил ему бумажный пакет.
- Это он оставил перед уходом на последнее задание. Я думаю, будет правильнее передать это вам.
- Вы можете рассказать, как это случилось? - со слезами на глазах попросил Семён Егорович.
- Его отряд попал в засаду, - коротко ответил офицер и распрощался.
Подкидышев развернул пакет. В нём лежали камуфляжная форма сына и панама-афганка...
Супруга Семёна Егоровича скончалась спустя два дня после похорон. Горе Подкидышева было безграничным и безутешным. В одночасье он опять остался один-одинёшенек. Свою душевную боль, скорбь и обиду разделял он лишь с граненым стаканом. А всем остальным на него было попросту наплевать. Их жизнь шла в гору. Жизнь Семёна Егоровича Подкидышева стремительно катилась под откос.
Дирекция автобазы, на которой всё ещё трудился Подкидышев, не посчиталась с его трагедией, не уделила ему особого внимания и не только выгнала с работы, но умудрилась лишить крыши над головой.
Подкидышев не оббивал порогов высоких инстанций в поисках справедливости. Он просто пришёл на кладбище, сел подле могилок самых родных ему людей. И просидел так, слезами умываясь, ни много, ни мало пять дней. А на шестой раздобыл где-то верёвку, и уже с жизнью было попрощался. Но мир не без добрых сердец. А сердце у тогдашнего директора кладбища и впрямь было золотым. Ведал он о беде этого человека, и волей судьбы вовремя подоспел.
- Будешь работать здесь сторожем, - выдернув верёвку из рук самоубийцы, твёрдо сказал он...
...- С той поры много воды утекло, - с вздохом закончил своё повествование Подкидышев.
Сторож, кряхтя, поднялся с кровати, на которую перебрался по ходу своего рассказа, и, встав на четвереньки, пошарил под ней рукой. Там что-то звякнуло, потом в руке Егорыча появилась бутылка из тёмного стекла.
- Выпьем, - вернувшись за стол, скорее утвердительно, чем вопросительно, заявил он и откупорил пластмассовую пробку-кепку.
Признаться по совести, Стас уже был под изрядным газом, и очередная доза могла просто его вырубить. Но отказывать Егорычу не было никакого желания. Этот человек с каждой минутой всё больше и больше симпатизировал Стасу. В силу, каких именно причин Громов затруднялся ответить. Просто какое-то необъяснимое душевное внутреннее расположение.
