"Что за подружки такие? - недоумевал он, раздраженно пожимая плечами. Что же, ты ее никогда об этом не спрашивала?"
Да, не спрашивала, не спрашивала! Хотя уже догадывалась, что в ее жизни происходило нечто важное: по глазам, по непонятным недомолвкам, по тому, как она задумывалась и уходила в себя. Меня до сих пор не покидает ощущение, что, откажись я тогда от своих принципов невмешательства в чужую жизнь и спроси, она бы мне все рассказала. Так нет же, я хотела быть мудрой и прогрессивной и боялась показаться любопытной и навязчивой, а потому предлагала ей все решить самой, за что и мучилась теперь.
- Все, хватит запоздалых раскаяний, - сказала я себе и убрала фотографии на прежнее место, все, кроме одной, той самой, сделанной в ателье, потому что я кое-что для себя решила. Нашла в столе чистый конверт и вложила в него снимок, а потом пододвинула к себе телефон и набрала номер фотокора вечерней газеты, в которой я работала до того, как перешла на пышные хлеба "Губернского вестника", вышедшие мне в итоге боком. Фотокора звали Валентином, и он был не только хорошим парнем, но и настоящим профессионалом, а последнее для меня очень даже немаловажно.
Мне повезло - Валентин был на месте и собственноручно снял трубку после третьего гудка. И мне как будто бы обрадовался.
- Капитолина, ты, что ли? Что-то я тебя по голосу не узнал, разбогатеешь не забудь поделиться.
- Поделюсь, - пообещала я и поинтересовалась:
- Валентин, у тебя очень много работы?
- Улавливаю в твоем тоне обычно несвойственные тебе застенчивые нотки, хмыкнул он. - Что, хочешь меня подрядить?
Я замялась:
- Да... То есть не совсем так. У меня есть просьба, небольшая в принципе, все зависит от того, как у тебя со временем...
- Да говори сразу, чего надо, - буркнул Валентин, и я услышала отдаленные голоса, видно, к нему кто-то зашел.
- Мне нужно переснять одну старую фотографию, - выложила я. - Можешь это сделать для меня побыстрее?
- Только для тебя, - заявил он.
- Когда к тебе можно заехать? - осведомилась я на всякий случай.
- Да я сегодня буду торчать в редакции часов до восьми, халтурку одну надо сделать, - признался Валентин.
- Тогда я загляну к тебе часиков этак.., ну, скажем, в половине седьмого. Лады?
- Лады, - беззаботно отозвался Валентин и положил трубку.
То, что Валентин собирался припоздниться, меня вполне устраивало. Сейчас мне меньше всего хотелось ловить на себе косые взгляды и с кем-либо объясняться, а потому я здорово надеялась, что к восемнадцати тридцати в коридоре "Вечерки" я уже никого не встречу, кроме уборщицы, которой вряд ли захочется расспрашивать меня о планах на будущее.
***
Валентин взял в руки Наташину фотографию и повернул к себе настольную лампу.
- Хорошее лицо, - отметил он профессионально. - А снимок - барахло, ракурс неважный, и свет тоже. Какой сапожник фотографировал?
- В фотоателье, - выдохнула я, вешая пальто на вбитый в стену крюк.
- Тогда понятно, - изрек Валентин, - в этих заведениях такие специалисты работают, что я уже ничему не удивляюсь. А девочка красивая. Родственница какая-нибудь? Племянница, наверное?
Я невольно затаила дыхание. Подумать только, Наташку уже принимают за мою племянницу. Впрочем, чему тут поражаться, если я уже почти в два раза старше той Наташки, что до сих пор беззаботно улыбается с фотографии.
Потом Валентин спросил:
- Она что, умерла?
- Что? - Я вздрогнула. - С чего ты взял?
- Да просто... - Валентин пожал плечами. - У меня было несколько таких заказов. Ты же знаешь, на нашу зарплату не проживешь.
Я сразу полезла за кошельком, а Валентин протестующе выставил руку вперед:
- Еще чего выдумала! Ты что, решила, будто я намекаю? Не возьму я с тебя ни копейки, да и работы тут с гулькин нос.
Я перестала дергаться, только попросила:
- Ты с этой фотографией, пожалуйста, поаккуратнее. Она у меня последняя.
- Да я при тебе все сделаю, если ты так переживаешь, - сказал Валентин и, поднявшись со стула, взял с полки фотоаппарат. - У меня как раз осталась парочка-троечка кадров на сегодняшней пленке - снимал сегодня школьную олимпиаду, - а мне ее все равно проявлять...
- Можешь считать меня нахалкой, но я не возражаю. - Я откинулась на спинку старенького кресла, в котором и прежде, когда еще работала в "Вечерке", любила сиживать, наблюдая, как Валентин возится со своими снимками. Обычно это случалось после того, как я в очередной раз "возмущала спокойствие", то бишь в редакцию приходила телега по поводу моей писанины, на которую редактору приходилось реагировать. Валентин был одним из тех немногочисленных, если не сказать редких, людей, к которым я всегда относилась с неизменным уважением и симпатией. Спокойный, несуетный... Короче, к таким, как он, можно без опасений поворачиваться спиной, зная, что они не скажут тебе вслед какой-нибудь гадости. Вот и теперь он ни о чем меня не расспрашивал и не лез в душу без мыла с притворным сочувствием, за что я была ему безмерно благодарна.
Валентин, копошившийся в дальнем углу лаборатории, закурил, и запах его дешевой папироски показался мне слаще, чем дым отечества; мне даже самой захотелось затянуться.
- Эй! - окликнула я его. - А на курево тебя можно разорить?
- Возьми в столе, - разрешил щедрый Валентин. - Только я ведь без фильтра курю.
Я выдвинула верхний ящик Валентинова стола - там навалом лежали фотографии. Папиросы обнаружились в следующем, только вид у них был какой-то непривычный.
- Это что, спагетти? - поинтересовалась я на всякий случай, взяв в руки узкую белую трубочку, длинную, как карандаш.
- Что, впечатляет? - отозвался из своего угла Валентин. - Это я их еще порезал, они длиннее были. - И пояснил:
- С фабрики такие выносят - автомат у них там какой-то сломался - и продают по дешевке, чуть ли не на метры. А мне все равно что курить, я за эстетикой не гоняюсь, главное ведь качество, - хохотнул он и, заметив мою задумчивость, посоветовал:
- Если большая, разломи пополам, и все дела.
- Да нет, зачем же? - возразила я, еще немного полюбовавшись папиросной "макарониной". - В этом что-то есть, пожалуй. - Я смело зажала в зубах бракованный, с точки зрения эстетики, продукт местной табачной фабрики и чиркнула спичкой. Чтобы оценить его качество, мне хватило одной затяжки, после которой я испытала острое кислородное голодание.
- Что, прочищает мозги? - весело осведомился Валентин уже после того, как я более-менее прокашлялась.
- Еще как, - подтвердила я и добавила, вспомнив Веньку:
- Кстати, это как раз то, что мне доктор прописал, а то у меня там сейчас столько всякого дерьма!
- Значит, одобряешь? - лукаво блеснул глазами Валентин.
- Отличное средство! - заверила я его, на всякий случай отодвигая папиросу подальше. - А ты не в курсе, случаем, наша табачная фабрика не собирается в ближайшее время приступить к производству толовых шашек?
Валентин оставил мою шутку без внимания, только велел выключить настольную лампу. Я послушно нажала на кнопку, но темнота была недолгой, потому что в следующую минуту по комнате разлился неяркий красный свет - Валентин начал колдовать с пленкой. У него что-то с грохотом упало на пол, он забористо выругался и, спохватившись, сердечно покаялся:
- Извини, совсем вылетело из головы...
Валентин не договорил, и я осталась в неведении относительно того, что именно вылетело из его головы. Что я женщина, так надо полагать? Нашел из-за чего убиваться, забыл, видно, что я и сама частенько грешу крепким словцом, когда не хватает нейтрального словосочетания, а последнее, надо признать, не редкость при нашей-то собачьей жизни.
Пока Валентин сноровисто проявлял, закреплял, печатал и прочее, я продолжила эксперименты со своими "прочищенными" мозгами. Я думала, чем мне ответить на Венькино предложение, и все никак не могла принять окончательного решения. Не будь этой старой газетной вырезки, завалившейся за подкладку Наташкиной ветровки, я бы так не мучилась. Я бы просто послала его в то самое место, адрес которого у меня постоянно вертится на языке, но не часто срывается, только в особо экстренных случаях. Но крошечная газетная заметка с дубовым заголовком "Комсомольский вожак" заставляла меня усиленно ворочать извилинами. Соблазн взглянуть на этого "вожака" вблизи был слишком велик, хотя и при полном отсутствии уверенности в том, что моя бурная самодеятельность в духе Джеймса Бонда позволит узнать что-нибудь новое о Наташкиной судьбе.
Не проще ли, соображала я, просто прийти к этому Пашкову и спросить:
- Простите, вы случайно не знаете, как вырезка со статейкой про ваши комсомольские подвиги могла оказаться за подкладкой куртки моей любимой подружки, загадочным образом пропавшей пятнадцать лет назад?
И услышать в ответ: "Понятия не имею"?
И фразочка эта, не исключено, будет произнесена искренне. Или как бы искренне, но так, что комар носу не подточит. Профессия политика, всем известно, подразумевает умение талантливо врать: преданно глядя в глаза, а то и со слезой в голосе. Еще почти всегда убедительно звучат клятвы отдать на усекновение какую-нибудь из частей тела. Руку, например, или голову. Ноги в таких случаях популярностью, кажется, не пользуются. Находятся также и особенно самоотверженные, ну, те, что при случае грозятся лечь на рельсы... Ладно, сейчас речь не о них. Речь о кандидате в местные губернаторы с хорошей русской фамилией Пашков и о том, есть ли у меня хоть один шанс из тысячи надеяться, что он и впрямь имеет какое-то отношение к таинственному исчезновению моей единственной подруги юности.
