По улицам гулял вольный осенний ветер, солнце не уставало шлифовать все еще зеленую листву, и это как нельзя лучше соответствовало тому радостному настрою, который моя скромность упорно отказывалась относить на счет полученного аванса.
Дюкины жили в элитном четырехэтажном доме на улице Некрасова. Фасад этого претенциозного здания украшали два ряда колонн, ко входу вела выполненная «под старину» лестница с внушительными балясинами, в холле сидел охранник, который, впрочем, не отличался ни любезностью, ни благообразием. Равнодушно узнав, к кому я направляюсь, он позвонил в квартиру Дюкиных. На всякий случай я достала из кармана лицензию частного детектива.
— Вероника Сергеевна, к вам тут посетительница. Детектив Татьяна Иванова…
Я не могла слышать, что ему отвечает Дюкина, поэтому мне пришлось удовольствоваться ролью наблюдательницы. Я смотрела на этого хмурого, словно обиженного судьбой парня, на то, как он монотонно кивает в такт речи абонента, и едва сдерживала неудержимо подступающую зевоту. Выслушав очередную фразу, он передал мне трубку.
— Татьяна… — отрывисто произнесла госпожа Дюкина.
— …Александровна, — помогла я ей, видя, что она испытывает трудности с тем, как обратиться ко мне.
— К сожалению, я не могу вас сейчас принять…
Эту фразу она проговорила виновато-досадливым тоном.
— Я не одна, и потом… — Дюкина вздохнула и глухо всхлипнула.
— Я все понимаю и глубоко сочувствую вам, — перешла я в мягкое наступление, — но и вы меня поймите! Меня нанял ваш свекор, он крайне заинтересован в том, чтобы я нашла убийцу Альберта Степановича. Малейшая проволочка может сыграть на руку злодеям…
Последнее слово представилось мне удачной театральной находкой, и я еще раз поздравила себя с филологическим чутьем, данным мне от природы и развитым благодаря чтению хороших книг.
— Послушайте, — на этот раз в голосе Дюкиной слышалось раздражение, — приезжайте завтра. Я буду дома… Ах, нет, завтра же похороны… — она снова осеклась.
— Вот видите, — не отступала я, — завтра вы тоже не можете. Не хочу показаться вам навязчивой или бесчувственной, но я настаиваю на встрече. Вы же хотите, чтобы убийца Альберта Степановича понес заслуженное наказание, — я поморщилась, произнеся эту затертую фразу. — Я не отниму у вас много времени, обещаю вам.
— Хорошо, — плаксиво выдохнула Вероника Сергеевна, — квартира девять. Передайте трубку охраннику.
Я вернула трубку с чувством облегчения.
Охранник приковал ко мне взгляд. На его тонких невыразительных губах застыла кривая усмешка. Подождав, пока Дюкина даст ему соответствующее распоряжение, я спросила:
— Я пройду?
Он холодно кивнул и занял свое место у стола, предварительно показав глазами на лифт. Я поблагодарила и нажала на темную кнопку, которая тут же загорелась.
Выйдя из лифта, я оказалась в просторном, увешенном кашпо с комнатными растениями холле, через огромное окно которого струился приглушенный бежевыми занавесками свет. Коричневый кожаный диван и пара кресел образовывали что-то вроде уголка отдыха на случай, если вдруг жильцы этого роскошного дома почувствуют внезапную слабость и дрожь в ногах. Я усмехнулась про себя этой мысли.
«Живущие в таких домах люди имеют немалые доходы, а где большие деньги, — нашептывал мне инстинкт, — там и преступления». Конечно, они, эти люди, могут исправно платить налоги, быть более-менее благонадежными и осторожными гражданами, но моя фантазия рисовала вереницы сменяющих друг друга хозяев тутошних квартир, неустанно валящихся на диваны после бесплодных попыток дрожащими руками извлечь ключи из своих туго набитых барсеток или изобилующих долларами и кредитными карточками карманов.
Я уже совсем было увлеклась этой фантасмагорией, как ноги сами донесли меня до девятой квартиры. Я нажала на звонок, и дверь, как по мановению волшебной палочки, тут же открылась. Но вместо ожидаемой мною Вероники Сергеевны на пороге я увидела высокую подтянутую женщину в строгом черном костюме, великолепно сидящем на ее точеной фигуре. Это была сама Эльвира Левицки. Да и что здесь удивительного? С ее дочерью случилось такое несчастье! Кому, как не матери, в первую очередь утешать свою дочь?
— Добрый день, — вполголоса сказала я, чувствуя волнение, — я та самая Татьяна Иванова, что так настойчиво добивалась свидания с вашей дочерью.
Мадам Левицки смерила меня снисходительным взглядом и кивнула, уступая мне дорогу.
— Дочь в ванной, — произнесла она немного в нос, — вам придется подождать.
Держалась она замечательно, с патрицианской холодностью, не исключающей определенной любезности. Заученно-скупая улыбка растягивала ее сочные, накрашенные темно-красной помадой губы. Цвет помады еще больше оттенял белизну ее лица.
Следуя за этой несловоохотливой леди, я вошла в просторную гостиную, прямыми контурами кресел и отсутствием каких бы то ни было намеков на уют напоминающую заново отремонтированный офис. Светло-серый ковер, застилавший весь пол, казался невозможно чистым, прямо-таки стерильным. Овальная стеклянная столешница журнального столика, впрочем, была оживлена керамической вазой. В вазе пристойно грустили желтые хризантемы. Кроме того, на столе возвышалась изящная черная статуэтка.
Внимая приглашающему жесту госпожи Левицки, я села в белое кожаное кресло, очень неудобное, но красивое, с блестящими хромированными подлокотниками, крутая изогнутость которых не оставляла никаких надежд на их функциональное использование.
— Хочу вас сразу предупредить, — Эльвира Левицки села напротив меня, на такой же неудобный, как и кресло, белый диван, — моя дочь немного не в себе.
— Я понимаю…
— Вы застали ее врасплох. Она побежала в ванную приводить себя в порядок. Такое горе… — Левицки опустила глаза и с жалостливым выражением на лице покачала головой.
— Я была на вашей выставке, — попыталась я разрядить скорбную атмосферу.
— Я видела вас, — слабо улыбнулась художница, — вы были с молодым человеком в ужасном оливковом костюме.
Она улыбнулась шире, обнажив ровные крупные зубы.
— Никогда бы не подумала, что такая знаменитость, как вы, интересуется простыми смертными, — решила я ей немного польстить в целях дела. — Я купила альбом с вашими репродукциями.
— Я обратила на вас внимание не только потому, что у вас яркая внешность, — возразила Левицки, — я видела, что вам моя выставка не нравится. Я угадала?
— Мне куда больше понравился альбом, — честно призналась я, — он пробудил во мне ностальгию по настоящей живописи, которую видишь нынче только в музеях.
— Напрасно вы так думаете, — улыбка, подобно капризному блику, скользнула по ее бледному лицу, — в Тарасове, я уж не говорю о европейских городах, есть талантливые художники. Вас может раздражать их манера, но это не значит, что они лишены дарования, — довольно категорично высказалась она.
— Не берусь с вами спорить, — дипломатично улыбнулась я, — меня, как это ни прискорбно звучит, привела к вам не живопись, а известные вам трагические обстоятельства.
— Вы пришли не ко мне, — снисходительно поправила меня Левицки, — а к моей дочери.
— Я даже не догадывалась, что мать Вероники Дюкиной такая знаменитость, — я посмотрела ей в глаза, она немного смутилась.
— Да, мы не афишировали нашего родства… — она поднялась, грациозно продефилировала к кушетке, взяла с нее изящную металлическую пепельницу, золотую зажигалку с выгравированными буквами «Cartier», пачку «More» и вернулась на диван. — Вы курите?
Я кивнула и достала из сумочки «Кэмел». Мы закурили. Левицки щурилась от дыма, и эта обычная, свойственная курильщикам гримаса являлась дополнительным штрихом к ее незаурядной внешности. Томная небрежность, читавшаяся на ее не столько красивом, сколько породистом лице, застывала и, словно окаменев, превращалась в горделивое презрение, отрешенность приобретала жесткий оттенок непримиримой замкнутости, прикрытые веки и трепещущие ноздри по-иному высвечивали твердую линию подбородка и губы, придавая ее лицу что-то одновременно статичное и животно-брезгливое.
— Вероника жила здесь, а я — там. Мы переписывались, но о своих сердечных делах молчали. Ну, вы понимаете, — одарила она меня выразительным взглядом, — хотите верьте, хотите нет, я даже не догадывалась, за кого моя дочь вышла замуж.
— Неужели? — недоверчиво воскликнула я.
— Я и понятия не имела, что она носит фамилию директора местного телеканала. Я писала на конверте ее девичью фамилию… Знала, что она диктор… — Левицки как-то горько усмехнулась, — но то, что она вышла замуж за сына старого функционера, этого я не знала. Она мне, конечно, сообщила, что выходит замуж, но за кого — я не спрашивала. Она меня даже на свадьбу приглашала, но сами понимаете, с моей занятостью… — ее густо накрашенные ресницы кокетливо вспорхнули, — со всеми этими выставками, приемами… Да и потом, Ника всегда была скрытной, замкнутой. Не знаю, мое ли это упущение…
