Бородатый телекомментатор быстро спросил:
- Даша, вы знали убийцу?
- В лицо. - Даша закусила дужку очков и добавила, чуть шепелявя: - Я его видела много раз на своих концертах. В первых рядах.
- Он был вашим, так сказать, поклонником, обожателем?
- Наверное, - равнодушно согласилась она.
- Вам жаль его?
- Да.
- А убитую неизвестную молодую женщину?
- Самозванку! - не выдержал, выкрикнул из-за камеры темпераментный Кобрин. Все повидавшая группа не издала ни звука. Только администратор строго глянул на Михаила Семеновича и повертел пальцем у виска. Дарья сложила очки и уронила их на колени. Ответила, не смотря в объектив:
- И ее жалко.
- А кого еще жалко? - откровенно удивляясь, спросил бородатый.
- Вас, - мгновенно среагировала Дарья. - За то, что занимаетесь черт-те чем.
- Браво! - похвалил ее бородатый. И распорядился оператору: - Ну, это мы вырежем. А сейчас обернись Олежек и- с вопросом - крупно меня.
Оператор без лишних слов сменил точку. В кадре теперь был всепонимающий грустный бородач.
- Эта несчастная совершенно незнакома вам? И никого не напомнила?
- Она напомнила мне меня.
- Ну, это естественно, ведь она работала под вас. Но, как сказал поэт, сотри случайные черты...
- Не случайные, а мои. Мне пока это не удалось.
- Снято! - прокричал бородач, метнулся к Дарье, поцеловал ручку: Блестяще! Коротко, внешне как бы даже суховато, но по-настоящему человечно. Спасибо вам.
- Я свободна? - спросила Даша.
- Как свежий морской ветер! - торжественно возвестил бородач, и телевизионщики начали разбирать аппаратуру.
Дарья осторожно шагала через жирные кабели, когда ее перехватил один из газетчиков, взял под руку и зашептал, чтобы не мешать другим:
- Самый последний вопрос, Дарья Васильевна.
- Но мы же перед телеинтервью с вами обо всем поговорили, - сделала безнадежную попытку отбиться Даша, но журналист изобразил на своем в модной недельной щетине лице такое огорчение, то Даше пришлось сдаться. - Ну ладно, только быстрее.
- В одномоментности, сиюминутности телеинтервью такой вопрос мог показаться неуместным и даже бестактным. Но наша газета - солидный еженедельник. Актуальность, новость с пылу с жару - не наш профиль. Наш читатель ждет от наших материалов информации, так сказать, с перспективой...
- Можно покороче, а? - не сдержалась Даша.
- Можно, - слегка обиделся газетчик, и поэтому вопрос его прозвучал излишне сухо: - Что вы можете сообщить нашему читателю о своих творческих планах?
- Ничего, - твердо сказала Даша.
- Не хотите говорить, что ли? - удивился журналист.
- Нету у меня никаких планов.
- Не понял. А как же гастроли, запись новых дисков?
- Я вообще петь больше не буду. Не смогу, - тихо сказала Даша.
- А когда мы вас все-таки услышим снова? - настаивал небритый.
- Не знаю. Может быть, и никогда.
Предусмотрительный Михаил Семенович уже давно прислушивался к эксклюзивному интервью. Услышав финал, подскочил, отечески обнял Дашу, по-братски похлопал по спине газетчика. Всех успокоил:
- Неудачное время ты выбрал, Гена, для вопроса о планах. Не видишь, что ли, какая она после всего происшедшего. Успокоится наша девочка, отдохнет, отоспится, вот тогда и поговорим о творчестве. А пока - врежем по самой малости, Гена, а? Федьке в завтрашний номер интервью сдавать, телевизионщикам материал к вечернему эфиру готовить, а ты можешь позволить.
- Поминки, что ли? - осведомился Гена. - По кому?
- По всем сразу! - разошелся Михаил Семенович. - По парню, по девице, по нашим иллюзиям, по вашим амбициям...
- Стоп, - остановил его Гена. - Уже хамишь.
- Иди ты? - искренне удивился Кобрин.
* * *
Напились сильно и быстро. Впервые по возвращении из Германии участвовавший в лихорадочной российской пьянке и по простодушию не пропустивший ни одного тоста, Константин сломался первым. Сначала все дружно решили уложить его здесь же, в одной из роскошных спален, но он то покорно соглашался, то бурно протестовал, чем безумно мешал продолжать застолье. С трудом добившись от него адреса, неугомонный и заботливый Михаил Семенович повелел трезвому на всякий случай водителю "линкольна" отвезти выдающегося футболиста домой. Сопроводив малоуправляемого Константина до пятого этажа элитного дома, в котором за огромные деньги была куплена трехкомнатная квартира, водитель проследил за тем, как футболист открыл дверь, как вошел в квартиру, как улегся на диван, и с чувством исполненного долга вернулся на Ломоносовский.
Проспав три часа, Константин не столько проснулся, сколько очнулся во мраке и тоске неполного протрезвления. Самое отвратительное было то, что за окном еще царил пронзительно светлый для больных глаз день. Почувствовав, что спать больше не сможет, а существовать в реальном мире нестерпимо, он поспешно наполнил ванну очень горячей водой и, содрав с себя одежду, бухнулся в этот обжигавший кожу водоем. Стало лучше, а затем вроде как бы и хорошо. Он лежал, рассматривая зеленоватую воду на уровне глаз, и размышлял о жизни. Но ни до чего не додумавшись, вспомнил вдруг один из афоризмов первых лет перестройки, который красовался на здоровенных, всюду продаваемых значках-пуговицах: "Тут вам - не там!"
4
Оказалось, он был красив. Высокий лоб, большие добрые глаза, хорошей линии нос, пропорциональный подбородок с ямочкой. Он застенчиво улыбался с фотопортрета в черной рамке, который осторожно несла скромная женщина молодых лет.
На этом старом московском кладбище у семейства Горбатовых был в столетнем владении целый палисад, начало которому положил своей смертью в 1889 году купец первой гильдии Исай Иванович Горбатов, проживший всего-то пятьдесят семь лет. Сын, Платон Исаевич, поставил на его могиле громадный мраморный крест, рядом, через десять лет, уложил, под крестом поменьше, мать и сам улегся поблизости в 1912 году, уже под ангелом. Советские Горбатовы удостоились гранитных стел с надписями и малозаметными для бдительных глаз крестиками под ними.
Отпели Даниила Горбатова в кладбищенской церкви и понесли к родовому палисаду. Тогда-то и увидели его портрет Дарья, Михаил Семенович и Константин. Дарья решила бесповоротно быть на этих похоронах, и Кобрину с Ларцевым пришлось ее сопровождать.
Если Москва уже нетерпеливо ждала близкого лета, то кладбище еще жило в ранней весне. У подножий оград и памятников под прикрытием безлистных черных веток кустов и деревьев прятались от солнца островки крупнозернистого сине-серого снега, от которых тяну ло сырым нездоровым холодом. Шестеро несли гроб, восемнадцать шли следом. Дарья старательно всех пересчитала. Редел горбатовский род.
У свежевырытой могилы постояли недолго в молчании. Потом очень похожий на Даниила (только значительно старше), хорошо одетый мужчина негромко сказал:
- Прощай, Даня, и прости всех нас.
Кивнул равнодушным полутрезвым могильщикам в резиновых сапогах, и те опустили гроб в яму. Мужчина бросил первую горсть земли. За ним в очередь проделали это все присутствующие. И Дарья. И Константин. И Михаил Семенович. Самое скорбное лицо было у Кобрина. Звякали о комья еще не оттаявшей земли лопаты. Кладбищенские умельцы выровняли могилу, воткнули в землю портрет на палке и, получив свое, ушли удовлетворенные. Видимо, расплатились с ними как надо. Венков не было. Четыре интеллигентные дамы пристроили к холмики живые цветы в заранее припасенных банках.
К выходу с кладбища потянулись цепочкой, и те, кто были последними, стали первыми. Первыми шли Михаил Семенович, Константин и Дарья. Они уже подошли к своему "линкольну", когда к ним обратился похожий на Даниила мужчина:
- Господа, не могли бы вы задержаться на минутку?
- Слушаем вас, - за всех ответил Михаил Семенович.
- Я, собственно, к Дарье... - Мужчина вопросительно замолк.
- Васильевне, - быстро подсказала Даша.
- Разрешите представиться. Я - брат Даниила, Кирилл Евгеньевич Горбатов.
- Очень приятно, - опять ответил за всех Михаил Семенович.
- Вероятно, я ненужно искренен и навязчив, - начал Кирилл Евгеньевич, - но некоторые обстоятельства жизни и смерти брата не дают мне покоя. Я должен, я обязан в этих обстоятельствах разобраться.
- Каким он был, Кирилл Евгеньевич? - вдруг перебила его Даша.
- Он - сирота. К величайшему сожалению, мы очень рано потеряли родителей. Мне тогда уже поздно было быть сиротой в двадцать пять лет, а он был настоящим сиротой. А я так и не смог заменить ему родителей.
- Я немного не о том...
- О том, о том! - заверил ее Кирилл Евгеньевич. - В сиротстве и его характер, и способ мышления, и метанья от неустойчивости, и неверие в свои силы, и безоглядное стремление к истине вне себя, к поиску идеала в реальной жизни, которой он боялся. Но он нашел свой идеал. Вас.
- Ну, знаете, это слишком сложно для меня, - призналась Даша.
- Он мог бы стать замечательным художником, - не услышав ее, продолжал Кирилл Евгеньевич. - Он, в отличие от меня, блистательно учился в художественном училище, поступил в институт, но на втором курсе бросил его. Из-за вас, Дарья Васильевна.
