в большой дозировке… Вот машина, он садится как в последний раз, хотя и понимает, что может не доехать, заводит и покидает город P…
Глава 5
Там, где всё начиналось, там и закончится, тут, как ни крути, не было никаких сомнений. Последний бой – он трудный самый, мысли наплывали кучей… Война войной, но чем-то надо было отвлечься, и Мэйджис знал, его вечный зов оставлял больше вопросов, чем ответов. Почему именно выстрелы, нельзя было придумать что-то помелодичней, дабы обмануть огоньки человечности, или не только? Отчего так отчётливо и имеет дальность покрытия?
– Нет, не может, быть это в моей голове, или всё-таки это шизо, настоящая шизофрения, ведь я охотник, для меня эти звуки – что-то большее, чем хлопки, звуки, отнимающие жизни в прошлом, отдавались жизнями, отнятыми в настоящем.
Вдруг Мэйджис услышал хлопок, конечно, сильно испугавшись, выстрел грянул где-то за ближайшим прилеском, ноги сами собой подкосились. Теперь не оставалось ничего другого, кроме как схватить ружьё и перебежками влиться в лесное пространство. Его лечение, которое умозрительно было правильней назвать гомеопатией, переросшее в пристрастие, плюс алкоголь сделали своё отягчающее дело, но тем не менее Мэйджис ещё не потерял остатки хватки. До леса оставалось метров триста, когда раздался ещё один хлопок, на этот раз ближе. Может, лесное благоуханье ревностно относилось к его здоровью, но он начал дедуктивно мыслить, до него долетело два выстрела, и один был значительно ближе, априори он слышал, что стреляли двое, по звуку это охотничьи ружья, но не точно, могли быть как карабины, так и снайперские винтовки. Выбор был невелик, не с его арсеналом влезать в перестрелку. «Востребовал долг», – подумал лесник. Да, точно, работу никто не отменял. Хотя предстоящее дело его угнетало, времени для раздумий в этот раз не было, хоть и знал, что в обход незваных гостей преодолеть предстояло чуть более пяти километров. Долина была небольшой, поэтому выстрелы были чересчур и в крайней степени не тихими. Мэйджис вбежал в лес. Тот жил своей жизнью, как бы этого ему ни хотелось. Снег сошёл, в звуках, как и во всём, слышался рост, весенние хвойные, хотя и не теряли свои одеяния, незримо наполнялись благоуханьем. Трели, слышимые ранним вечером, теперь стихли, ожидая долгожданной тишины. Ещё маленькие листочки, которые недавно были почками, нашёптывали свои неумолимые молитвы. Вот долы сменил долгожданный бор, распахнул для нашего героя свои объятия, он повернул налево, двигаясь быстро до ближайшего прилеска, или порядка, как его ещё называл Мэйджис. Ружье мерно гарцевало с одного плеча к другому. Постепенно укорачивая отрезок пути на открытой площади, Мэйджис почувствовал всем своим естеством какие-то изменения, будто что-то поменялось, не в картине леса, не в этих диковинного вида огромных елях, нет, тут что-то другое подсказывало повернуть не в лес, не в этот час. Но что он мог с этим поделать? Эта первозданная структура, словно друдическое влечение, знала, позволяла в неё попасть, намерение влиться открывало путь к применению этого знания, область сама взывала к естеству, показывала, где и зачем. Обычно двигаясь по наитию, он, конечно же, не преминул отправиться в самые чащобы, всё, чего он хотел, – это добраться до промежуточной точки этого спринта, и чем раньше, тем лучше. Где-то там он и рассчитывал на встречу со стрелками, и, естественно, на своей территории он не приемлет никакой пальбы. Лес ждал, манил, обдавая незримой прохладой, наделял органы чувств сладострастной свежестью, обоняние заряжало рассудок каким-то чуждым человеческому упоением. Решив проверить снаряжение, зная, где патроны, всё же перепроверил, нащупав их в карманах разгрузки, были битком ими набиты, позволяли набивать приманками, коробочками с блёснами и грузилами. В наборе был бинокль, манок, ещё патроны мелкого калибра, за поясом крепился охотничий нож. Так уж он был устроен, таскать всё это, не зная, будет ли желание заниматься, и нехотя каждый раз выкладывать из карманов. Чувствуя себя спокойней, он двигался, это было его стихией, не могла она подкачать в этот раз, Мэйджис, зная каждую тросточку, мог двигаться достаточно бесшумно, хотя годы уже забрали своё. В смешанном лесу он не мог полагаться на пертурбации своих ощущений так, как в хвое. Он знал примерное место и время, и на данный момент этого ему хватало с лихвой. Почему-то даже глазом не повёл, уже второй раз всматриваясь в нависшее над полувековыми кронами вечернее небо. Не тут-то было, природа как бы замерла, ожидая преткновений неприкаянных душ, была и впрямь готова к вечерним возлияниям, зная, что он знает… Его счастье, в его натуре вмещать в себя и скепсис с философией, ведь сколько бы колец дерево в себя ни вмещало, оно напрочь отметало возможности слиться в последним вздохе с собой, мотивом жизнь к жизни и никаких фамильярностей, тем более для местного контингента это знание на стороне, и тем более никакого кровопускания, смертного одра просто так тут никто не отдаст. Эта мысль согревала, в иной раз он вспоминал даже местные игры в переглядки и пристрелы. Но об этом скорее чуть позже. В этот день он тактильно ощущал: эти ряды и их порядки ждут от него абсолютных решений. Он впитывал, не оставляя без внимания и юморески, ведь был лишь человеком, всего лишь крохотным структурированным созданием, но никак не леший, сколько бы он здесь ни находился. Недосказанность не отпускала ответных эмпатий, но давала право ходить по этой поросшей вычурностью целине из мха. Прокладывая путь, он настраивал себя, не желая вдаваться в эти тягостные минуты размышлений, столь притягательные своим диссонансом. Вот он и на тропе войны, цепляясь за осколки мироздания, пышущего своими излияниями.
«Исстари последыш, равноправен ходок-чернотроп по всем линиям приволья, в будущность покамест не вписан судьбою, облагодатил бобыль, паче день в нём ненастный корпит фортуной в утробе, бризы ими искусно ведут на маяк громовержцы-последки… Всеми отблесками наследья бригов… Пути осветит под призывами «будь им»…»
Прерогатива соавторства как-никак, ведь письмо принадлежит не только создателю, а всему, что его окружает, ненавязчиво доносит свой слог о дивный край.
«Не вовремя…»
Как же не вовремя? Ведь инстанция дала ему новые подтверждения, хотя место написанного пером не вырезается и топором, а скорее выплёскивается наружу, порождённое эхом восприятия… Встрепенулся несостоявшийся художник – модератор своего дела. Нельзя так ожидать бурелом под чуждыми в нём людьми, если само место подвержено ортодоксальности бытия. Не вливается в картину произошедшего и должно быть огорожено от мнительности третьих лиц. Это было бы более чем явным подтверждением неизбежности предстоящего действа, и не вокруг
