Борко поизучал непроницаемое лицо Меркулова и сказал:
— У меня есть предложение. Заедем -ко мне домой, у меня есть компьютер, попробуем дешифровать номера Биляша. Это в наших обоюдных интересах. Если вам не поздно...
В полночь надежда на прибытие технической помощи испарилась, лейтенант милиции под кодовым именем «двадцать пятый» уже в который раз сбегал на станцию к телефону-автомату, но Грязнов тоже испарился неизвестно куда, и муровец решил действовать самостоятельно: напарнику велел оставаться на месте, а сам, обложив последними словами вышедшую из строя рацию и вынув на всякий случай пистолет из кобуры, направился к прокурорской даче. Задание Грязнова он практически провалил, упустил «нашего человека», не организовал прослушивания, да еще эта техника подвела — хоть и не было его в том прямой вины. С Грязновым такие шутки не проходили, надо было реабилитироваться перед начальством во что бы то ни стало.
В даче горел свет, но за плотными шторами не угадывалось никакого движения. «Двадцать пятый» спустился с пригорка к речке, быстро нашел замаскированную кустами калитку, но она была заперта изнутри. Тогда он снял с ног ботинки и стянул носки и, сложив пожитки аккуратно под куст, вступил в еще не совсем остывшую воду. Где-то на соседней даче истошно залаяла собака, ей тут же начала вторить другая, он остановился, но на прокурорском участке было тихо. Забор зимаринской дачи вдавался в реку па несколько метров. Вскоре он понял, что обогнуть его можно только вплавь. Лейтенант поразмышлял немного и — как был в брюках и голубой летней рубашке — поплыл, левой рукой разгоняя плотные стебли водяных лилий и правой держа над водой пистолет.
Сначала раздался женский крик. И потом прогремел выстрел. «Двадцать пятый» от неожиданности ушел под воду, вынырнул и, уже не обращая внимания на облепившие его лилии, быстро поплыл к берегу, загребая под себя воду левой рукой и матерясь в голос. Женщина продолжала кричать, хлопнула дверь — раз, второй — так что зазвенели стекла. Муровец выстрелил в воздух, отозвался эхом далекий лес, а он уже карабкался по осклизлому берегу, бежал к даче, крича «Стой, стрелять буду!», неизвестно кому адресуя предупреждение. Выскочила из двери голосившая благим матом страшная старуха, увидела перед собой водяного и повалилась на землю. А он молнией влетел в дверь и застыл на пороге: посредине комнаты лежала черноволосая женщина в прозрачном халате, и на груди ее растекалось багровое пятно. «Двадцать пятый» закружил по комнате, пистолет — в вытянутых вперед руках, но прогремел еще один выстрел, на этот раз сверху, лейтенант дунул по лестнице вверх, высадил две пули в замок не поддавшейся его плечу двери.
Прокурор Москвы Эдуард Антонович Зимарин сидел в кресле за письменным столом, неестественно откинув голову вбок и назад, и правая рука его висела беспомощно вдоль тела. На столе лежал лист бумаги, прикрытый толстой записной книжкой в коричневом кожаном переплете с золотым тиснением: «Татьяна Бардина».
Прибежал на выстрелы напарник, заорал:
— Ты где, лейтенант?
Тот скатился с лестницы и тоже заорал:
— Ничего не трогать! Никого не впускать! Быстро за руль, на станцию, звони Грязнову! Пусть присылает бригаду, с доктором. Скажи — имеется два трупа.
— Да та, в саду, вроде жива,— тупо произнес напарник, с ужасом глядя на распростертое тело.
— Я не про старуху! Она меня испугалась, в обморок упала. На втором этаже прокурор застреленный. Ну, что ты стал как...
— Рация заработала, лейтенант. Как раз вовремя... то есть...
* * *
Город Калининград был погружен в черноту глубокой ночи. Вокзальные двери заперты — до пяти утра, когда пойдет первая электричка. Идти искать строение номер восемнадцать или все-таки постараться самой дозвониться до Романовой или Грязнова — вдруг этот Игорь забудет, напутает, не застанет их, в конце концов! На пустынной привокзальной площади две телефонных будки — в одной из них телефон без трубки, в другой — нет самого аппарата. Она решила поискать здание местной милиции, сделала несколько шагов по улице, ведущей, по-видимому, в центр, и остановилась: навстречу ей шла компания пьяных. Ирина бросилась в переулок. Сейчас все закрыто, не у кого спросить даже адрес милиции. Вот так, она храбрилась — «я найду Кешу, я его спасу»... А сейчас ей попросту страшно! Страшно до тошноты, до боли под ложечкой. Тишину прорезал быстро приближающийся гул, и в переулок выскочила группа на мотоциклах. Она юркнула в первый попавшийся подъезд, переждала, пока затих гул. Кто-то, разбуженный мотоциклетным грохотом, ругнулся с верхнего этажа матом.
Она вернулась к станции. В какую же сторону ей идти, где искать строение номер восемнадцать? Пошла наугад: Пройдя с километр, поняла, что идет не в ту сторону, по обе стороны «жестянки» тянулись нормальные пристанционные здания из красного кирпича с нормальными номерами и неоригинальным названием улицы — «Привокзальная». Ирина повернула назад.
Она очень долго шла вдоль железной дороги, она уже отчаялась найти что-нибудь похожее на то, что может называться «строениями», прошла мимо элеватора, водокачки, депо, город давно кончился, и надо было идти по насыпи, не видя перед собой дальше, чем на три метра. Но вот что забелело впереди, и при неярком свете фонаря на строительном кране она увидела ряд не то бараков, не то амбаров. Ирина посветила фонариком, боль под ложечкой стала еще сильней: «Строение 9». Где-то здесь. Бараки-амбары имели абсолютно нежилой вид. Ирина вела лучом по стенам, заборам — строение десять, двенадцать, потом сразу пятнадцать и... двадцать один. Значит, это где-то в глубине. Она сделала несколько шагов в сторону, пошла вдоль забора и услышала смех. Не?, этот смех не мог принадлежать Валерию Транину, смеялась женщина — негромким, каким-то ленивым смехом. И потом голос: «Ну давай еще, что ты — маленькая? Смотри, что я, с таким домой пойду? Не пропадать же товару». Снова смех, теперь зазывной, с истомой. «Ой, Сережка...» Ирина отпрянула от забора, снова пошла крадучись вдоль него. Строение семнадцать. Прибавила шагу и — провалилась в неглубокую яму, обдирая ноги обо что-то металлическое. Велосипед. Два велосипеда. Мужской и женский. Тех двоих, за забором. И еще сидя на земле, увидела вдалеке на заборе выведенное масляной краской и высвеченное «фонарчи-ком»: «Строение 18».
Пригнувшись, обошла кругом «строения», прислушалась. Изнутри доносился прерывистый шум, как будто работал насос. Причем здесь насос — ночью! За стеной кто-то храпел. Транин. А может, там еще кто-нибудь, может, целая банда? Нет же, нет! Зимарина сказала ему: сиди там, строение восемнадцать, пустое. Ирина набрала воздуху в легкие. «Моя дорогая! Ты ничего не боишься! Ты сейчас проникнешь внутрь этого барака, там маленький мальчик Кеша. Ты его возьмешь и привезешь Нике. Ты ничего не боишься... проникнешь... возьмешь... » К черту эту дребедень, разве можно чем-то помочь от такого страха? Но как ни странно, она все-таки почувствовала себя лучше, уже не сводило от боли под диафрагмой, глаза привыкли к темноте, она различила входную дверь, которую раньше обнаружила наощупь. Ирина положила сумку и фонарь на землю и с большой осторожностью потянула на себя дверь. Дверь немного приоткрылась, уперлась своей нижней частью в землю и замерла как вкопанная. Ирина протиснулась в узкое отверстие.
В голову ударило водочным перегаром и сыростью необжитого помещения, но ей было не до запахов. Она молила Бога, чтобы как можно дольше доносился из левого угла дома этот нечеловеческий храп, способный заглушить любые другие звуки. Опустившись на четвереньки, она поползла вдоль стены, держась правой стороны. Прямо перед ней тусклым отсветом от придорожного освещения неясно выделялся четырехугольник окна. Рука наткнулась на что-то мягкое, Ирина в мгновенной панике отдернула ее, показалось — собака, сдерживаясь, перевела дух и снова протянула руку. На полу лежал матрас с торчащими из дыр кусками ваты. С замиранием сердца, сантиметр за сантиметром, она ощупывала чью-то постель, пока не услышала короткое ровное дыхание, прерываемое редкими тоненькими всхлипываниями. Она знала — так спят дети, которых незадолго перед сном наказали — нашлепали, поставили в угол.
И уже ни о чем не думая и ничего не боясь, Ирка схватила вместе с жестким влажным одеялом это маленькое, всхлипывающее во сне существо и бросилась-прочь.
* * *
Со странным ощущением двинулся Чуркин по переходу метро на Таганской, показалось — следят. Оглянулся, внимательно всмотрелся в лица попутчиков: кто из них идет по пятам? Решил, что ошибся. Проклятая профессия довела до мании преследования. Кто это в перестроечной Москве осмелится отслеживать следователя по особо важным делам?
В вагоне поезда, следовавшего до Текстильщиков, Чуркин расслабился. У него сегодня был неплохой день, хотя начался он для него слишком рано — пришлось ехать в морг на опознание трупа. Но все сложилось лучше, чем он ожидал. Ненавидел он Турецкого всеми фибрами души за издевательское к нему, Чурки ну, отношение, за веселость характера, за независимое обращение с начальством (черта, которую никак не мог в себе воспитать Гарольд, как ни старался) и даже за дурацкое «Чайлд Гарольд», выкопанное из какой-то древней литературы, то ли у Шекспира, то ли еще у кого, нет, кажется — у Байрона. И этот умник Турецкий, конечно же, знает точно — откуда, и даже может выдать пару строк наизусть, да еще и по-английски... Нет! Не может! Теперь уже не может!
