— Сестренка! — Слова душили Логинова. — Да я за тебя… Да мы им горла рвать будем! Я этому беспределыцику собственноручно горло перегрызу!
«А все-таки что-то хорошее в этом человеке задержалось, — подумал Макс. — Например, привязанность к сестре…» И тут же себя оборвал: разве это — по-настоящему, по-челавечески хорошее? Близких по крови иногда любят и звери: такого рода тесные связи соединяют волчью стаю. Заботиться о кровных родственниках нужно, но этого мало. Человека отличает способность чувствовать боль других, совершенно посторонних людей и не делать их боль, кровь, смерть фундаментом своего благополучия. По крайней мере, должна отличать…
— Никому ты горло не перервешь, Зубр, — хмуро бросил милиционер из сочинского угро. — Теперь тебе зубы подпилят, будь спокоен. Или не зубы, а какой там у зубров главный орган нападения? Копыта? Рога?
— Вот-вот, — белозубо ухмыляясь, подхватил его напарник, — рога и копыта. Остались от козлика рожки до ножки…
Логинов, осторожно обнимая за плечи сестру, послал в сторону тех, кто рискнул осмеивать его падшее зубровое величие, взгляд, острый, как нож, который входит под ребра, точно в масло. Особого впечатления это не произвело. Дни охотничьего домика в Сочи навсегда миновали.
25 февраля, 11.02. Сергей Логинов
Зоя напрасно боялась, что в разговоре с глазу на глаз Сергей быстро вычислит, что пытки, которые она претерпевала от подручных великого и ужасного Крота, никакими пытками не были и совершались с ее полного согласия. Дав удостовериться, что Зоя жива, здорова и относительно цела (хотя, возможно, вид ее ягодиц ранил бы сердца особенно чувствительных судмедэкспертов), Логинова повлекли на допрос. Выдачи заложников было недостаточно, чтобы отпустить этого теневого босса сочинской мафии с миром: накопленного против него материала, включая показания Вендицкой и Садовник, включая данные прослушивания телефонных переговоров с Сапиным, включая… еще прорву всякой всячины, хватало, чтобы похоронить Зубра под этой надгробной плитой или, по крайней мере, присоединить его к его хостинским подельникам. Но прежде чем сажать человека в СИЗО, гуманность требует дать ему высказаться, и Галя Романова с азартом щенка, треплющего острыми мелкими зубками дырявую тапку, вцепилась в Сергея Логинова, рассчитывая по горячим следам добиться от него чистосердечного признания.
В состав целей Логинова чистосердечное признание не входило. Он уже сообразил, что его обложили со всех сторон, что похищение сестры для обмена на заложников было дополнительным штрихом мастера. Но помогать другим топить себя он не собирался. В официальном строгом кабинете, где в воздухе витал неуловимый запах мест исполнения наказаний, Сергей Логинов замкнулся в себе, вырабатывая новую стратегию, а потом перешел в атаку. «Лучший способ защиты — нападение» — это он где-то слышал. Вряд ли читал: Логинов в жизни не читал ничего, кроме учебников и газеты «Спорт». Но как бы то ни было, рекомендация всплыла в его голове и послужила руководством к действию.
— Да, я захватывал Ворониных! — закричал он на Галю, которая терпеливо пережидала прилив его гнева. — Мэр меня обидел, вот я и отомстил. Мне деньги не нужны были, я вернул бы ему деньги, а он со мной вот как! Вы со мной — вот как! Родных в обмен на родных! Кому ж тогда верить, а? Зачем тогда жить?
Не шибко-то умная стратегия, но на выработку другой времени не было. Логинов вообще чувствовал себя так, словно у него отшибло половину умственных способностей, а оставшаяся половина никак не хотела приходить своему владельцу на помощь.
В это время зазвонил телефон. Галя схватила трубку и молча, без единого звука, выслушала сообщение. Потрясла головой, словно в ухо ей набралась вода.
Гале только что сообщили неожиданную весть: Сапин вторично средь бела дня ускользнул из-под надзора. Как это ему удалось, никто так и не понял, а менее всех понял молоденький оперативник Нечитайло, которому поручено было наблюдать за домом тренера Михайлова, а особенно не выпускать из-под контроля занимавшего дом Антона Сапина по кличке Законник. Нечитайло видел, как из калитки Михайловского дома вывели и усадили в машину шатающихся, точно узники концлагеря, старика и подростка; с ними был Сапин. Сочинский опер подумал еще, что не иначе как старик и мальчик — родственники мэра Воронина, которых весь город ищет, но распоряжения вмешиваться ему никто не давал, и он не вмешался, только связался с начальством и сообщил. Начальство само было в курсе и, значит, обязано было за всем проследить, а следовательно, Нечитайло никому не был обязан ловить киллера, и с него взятки гладки.
Те, кто подводил впоследствии итоги и разбирал ошибки, рассчитали, что Сапина, скорее всего, высадили по дороге. Виновато опять было сочинское утро. Но что теперь разбирать, кто прав, кто виноват? Главная беда заключалась в том, что Грязнов и Турецкий, уверенные в том, что Сапин непременно будет взят, оставались беззащитны. И Галя срочно пыталась сообразить, как действовать дальше.
— Кто вам нужен, Михайлов? — бушевал Логинов. — Получите вашего Михайлова, не беспокойтесь.
— Тело Михайлова для нас интереса не представляет, — сказала Галя. — Мы знаем, где вы его зарыли, не это важно сейчас. Где ваш двоюродный брат?
Логинов отупело раскачивался, уставясь на носки своих ботинок.
— Где ваш двоюродный брат, киллер «Хостинского комплекса» Антон Сапин? Где и когда он должен убить Турецкого и Грязнова?
— Что за ерунду вы говорите? Кого… где убить…
— Серге-ей Матвеевич! — Намеренно разыгрываемая глупость даже терпеливую Галю Романову начинала выводить из себя. — Мы прослушивали ваши переговоры! Мы знаем, что Законник должен исполнить приговор воровской сходки! Ну? Не притворяйтесь!
25 февраля, 11.05. Александр Турецкий
Ясное небо своей синевой соответствовало тонкому намеку на лето. Белые самолеты на его фоне виделись чистыми и такими свежими, словно пахли не керосиновым топливом, а свежевыстиранным бельем. Александр Борисович Турецкий и Вячеслав Иванович Грязнов в аэропорту города Адлера посматривали на часы в ожидании самолета, который должен был доставить к ним заместителя генерального прокурора Константина Дмитриевича Меркулова. В ожидании Кости они не скучали: хватили по кружечке пивка в буфете, пошатались по аэропорту, дающему столько материала для наблюдений приметливому человеку… И сразу заметили, как давно не обращали они внимания на цвет неба, как давно не веселила их сердца белизна воздушных кораблей.
— Что у нас сегодня, — недоумевал Станислав Вешняков, — праздник какой-то, что ли? Двадцать третье февраля вроде как позади, если бы Восьмое марта было — мимозой бы торговали…
— Забирай выше! — подмигнул недогадливому
Стасу Вячеслав Грязнов. — Сегодня у нас такой праздник, что лучше не бывает. Одним ударным броском захватим Зубра и Законника. Но вначале заложников у него отнимем.
Вешняков солидно кивнул. Согласно своей должности он находился в курсе текущих проблем, хотя отдельные подробности были ему неизвестны.
— Избавитесь, стало быть, от дамоклова меча?
— Что-что? — удивился Турецкий.
— Ну как же? Помню, как над вами этот Сапин висел, жить не давал. Отложенное-то убийство — неспокойная штука… А вот теперь, стало быть, дух переведете.
— Уже давно перевели, — блаженно ответил Турецкий. — Сапин у нас все это время был под наблюдением. А теперь и подавно никуда от нас не денется. Сейчас, должно быть, наши ребята его уже водворяют под белы руки в его прежнюю камеру. Встреча друзей!
— Там его прикончат, — обеспокоился Слава Грязнов. — Он же задания воровской сходки не выполнил! У них с этими делами строго. Один Масленников чего стоит! Он Законнику почище Хрущева покажет кузькину мать.
— А ты поменьше за него волнуйся, — утешил его Вешняков. — Это уж дело охраны. Предупрежу, чтобы проследили, или посажу в одиночку твоего Сапина. Никуда не денется. Скажи спасибо, что за себя больше волноваться не надо.
Грязнов и не волновался. Мыслями он перенесся по воздуху в Москву. Конечно, ранняя весна и все такое — это прекрасно, но как-то не для него, не по-грязновски. Он — типичный русачок, житель средней полосы. Субтропики для него — все равно что праздничный торт: вкусно, красиво, но много не съешь, а каждый день питаться тортами и подавно не станешь. Ему бы из этого преждевременного тепла — в московский холод: ух, чтоб все косточки пробрало! Может, успел бы еще в эту зиму выбраться за город, побродить по застылому подмосковному насту на лыжах… Лыжами Вячеслав Иванович в своей жизни пользовался не чаще, чем пастор Шлаг из «Семнадцати мгновений весны», но почему-то сейчас образ московской идиллии воплощался для него именно в лыжах.
