Ознакомительная версия.
Георгий не перебивал, не задавал вопросов, смотрел куда-то в пространство, казалось, не слишком внимательно слушал.
Когда я умолкла, через паузу тихо уронил:
– Вы русские совсем беззащитны. Если меня убьют, то кровь врага возьмет отец или брат. Я буду идти на смерть спокойно. У вас не так.
Гиоргобиани расплатился с официантом, и мы вскоре ушли.
Вместо того, чтобы ехать в театр, Георгий развернул машину и помчался в горы.
– Решил украсть девушку? – грустно пошутила я.
– Сейчас познакомлю тебя с хорошим человеком, – серьезно произнес Гиоргобиани, не отрывая глаз от вьющейся над обрывом горной дороги.
«Сейчас» длилось около двух часов. На одном из поворотов Гиоргобиани притормозил, и на заднем сиденье оказались двое бородачей в камуфляжной форме, но без оружия. Они дружелюбно ответили на приветствие Георгия, но в дальнейшем не проронили ни слова. Через полчаса один из мужчин произнес фразу на грузинском, Гиоргобиани остановил машину, и бородачи, пожелав нам счастливого пути, вышли.
– Веселые ребята, – Гиоргобиани выжал сцепление.
– Ты не боишься брать попутчиков в горах?
Георгий бросил на меня быстрый взгляд.
– Если у тебя серьезные враги, скорей всего они добьются своего. И для этого необязательно садится в машину. Выстрелят издали.
Помедлив, он взял отвертку, лежавшую возле коробки передач.
– Я тоже вооружен, – Георгий положил отвертку на место, – надеюсь, демонстрация силы убедительна?
– Если я преступник, тоже могу ею воспользоваться, тем более ты занят дорогой.
– Попробуй.
Я попыталась схватить отвертку, но ее острие уперлось мне в грудь. Движение руки Георгия было практически неуловимым. Не отрывая взгляд от дороги, Гиоргобиани положил инструмент на место.
Мы свернули на каменистую тропинку и, не проехав километра, остановились перед пятиметровой стеной, сложенной из отесанных камней. Скала за ней издали выглядела совершенно безлюдной, лишенной признаков жилья.
Стена защищала от посторонних глаз просторное плато с находившимся там коттеджем, садом и горным ручьем, разрезающим плато.
– Леван, это Александра, – представил меня Георгий, когда железные ворота отворились, и приземистый коротко остриженный бородатый мужчина, с широченными плечами, возник перед глазами.
Мужчины обнялись, и хозяин жестом пригласил нас войти. Я прошла вперед, любуясь ухоженным садом, а Георгий вернулся к машине, завел мотор и въехал во двор.
Хозяин закрыл ворота и обернулся. На его лице и фигуре лежала печать безмятежной радости.
– Леван не может говорить, но пусть тебя это не беспокоит, – предупредил Георгий.
Мы прошли в дом, оказавшийся весьма комфортно и современно обставленным. Там было все необходимое и даже больше. Я сразу не сообразила, почему картины и композиции из камней отличаются от всего виденного ранее.
– Леван использует в работах только природные краски. Как древние мастера.
На столе появились мед, фрукты, орехи, вино. Я попросила чай.
Пока хозяин готовил чай и переписывался с Георгием (Леван дал ему ручку и листок бумаги) чай заварился и, сделав несколько глотков, я решила попробовать все три сорта меда.
Мужчины еще несколько минут переписывались, затем началась дегустация.
Георгий немного рассказывал о вине, которое предстояло опробовать, потом подавалась другая посуда, и мы наслаждались новым букетом. Причем, каждое вино находилось в разных по форме кувшинах или бутылках.
Видимо путешественница переоценила свои силы. Мир уплыл из-под ног, и я банально уснула. Исповедь перед Георгием и неожиданная поездка отняли слишком много сил.
Сквозь сон я видела лицо Левана, он давал горячее питье, я делала несколько глотков и опять проваливалась в сон.
Такого прежде не было: долгий, прерываемый лишь горячими глотками сон. В нем я становилась птицей и рыбой, жертвой и убийцей, летала над бесчисленными реками, с находившимися в них подобно морским звездам людьми.
В этом бесконечно долгом сне ко мне пришел Георгий и, дружески обняв, улетел ввысь. Только глаза у Гиоргобиани были печальные, в них отражался или багровый закат или кровь.
Я поднималась над океаном в небо, в прозрачное золотистое пространство, желая только одного – остаться в нем навсегда. И это было блаженство, ни с чем несравнимое, неземное. Повторюсь, человеческий язык не годится, не в состоянии передать неземные чувства.
Лицо Георгия, его ободряющая улыбка – первое, что я увидела очнувшись.
Оказалось, болезнь протекала более десяти дней. И все это время безмолвный Леван ухаживал за путешественницей, старательно выполняя миссию сиделки.
Только в машине, когда мы возвращались в Чиатуру, Георгий коротко упомянул о прошлом хозяина дома-крепости. Два образования, техническое и гуманитарное, работал с гитаристами мирового уровня. В один прекрасный день оставил работу, науку друзей и утратил дар речи.
– Или взял обет безмолвия, об этом никто не знает. Открылся дар целительства.
Лечит горными травами.
– Ты специально меня привез к нему?
– Конечно. Душа Роксаны не может быть окрашена в цвета ненависти. Арсен прав.
Потом были премьера, успех.
Дальше. Томкинс, я кое-что тебе должна рассказать вот о чем, о пейзаже. О городском пейзаже. Возможно, на первый взгляд, это покажется несущественным, но иначе не выходит.
Представь себе чашу. Гигантскую. Над ней только небо. Ты стоишь на краю этой чаши и глядишь вниз.
Утром, когда туман еще не растаял, чаша полна молока. Туман уходит, и ты видишь город! На дне гор. Чиатура.
Я немного ошиблась – дома не только внизу, они также лепятся на склонах гор, как гнезда. Как птичьи гнезда на склонах одного гигантского гнезда.
Несколько канатных дорог днем и ночью в небольших желтых фуникулерах, похожих на НЛО, переносят людей вверх-вниз. Как такси. Это основной вид транспорта в городе. Если бы чиатурцы захотели, то они зарегистрировали бы новый рекорд в Книге Гиннеса: жители города проводят в воздухе больше времени, чем граждане любого другого города Земли.
Проплывая в кабине фуникулера, человек видит все как на ладони. Чиатура – готовая иллюстрация к библейской фразе: «… ибо нет ничего тайного, что не стало бы явным».
Рассказывая об этом, я пытаюсь объяснить природу особой деликатности, царящей в отношениях между жителями.
Дом Месхия находится недалеко от огромной, слегка нависающей над городом, скале. Почти к ее вершине ведет одна из канатных дорог. Выйдя из фуникулера, можно сразу попасть во владения семьи Арсена (он живет с родителями), а если есть желание полюбоваться на Чиатуру сверху – милости просим, стоит только подняться на несколько десятков метров, и ты на вершине.
В день, когда произошло землетрясение, я переехала из пятиэтажного здания пансионата в квартиру. «Переехала» не совсем верно сказано. Я и до этого, если вечерняя репетиция заканчивалась поздно, ночевала в квартире-гостинице, принадлежавшей театру. Теперь же, собрав вещи, решила перевезти их вниз, чтобы оставшиеся дни жить ближе к друзьям. А поэтому раненько утром с двумя сумками села в фуникулер и очутилась рядом с девятиэтажкой.
Пансионат расположен на самом верху «чаши». Несколько выше дома Месхия и чуть в сторону – на другом радиусе канатной дороги.
И вот, когда я «плыла» в фуникулере, то в саду, примыкающему к дому Арсена, увидела лежащего на земле человека. На мгновение мой взгляд задержался на нем, но лишь на мгновение. Это потом всплыла в памяти картина: черный силуэт иероглифа на вышитом ультрамарином фоне.
Потом, после того, как мне сказали, что Месхия с нами нет…
Зачем я говорю тебе об этом, Томкинс, зачем пытаюсь рассказывать о человеке, тебе не знакомом?
Мне кажется, что в целом свете одна я знаю причину смерти Арсена.
На вершине скалы, где художник сидел долго, если судить по количеству выкуренных сигарет. Он долго-долго сидел в одиночестве на камне, прежде чем оказался внизу, среди синих цветов.
Потом, когда на могилу Арсена приехала женщина с лицом, закрытым черной вуалью, и молилась в часовне, расположенной неподалеку (сопровождавшие ее трое мужчин терпеливо ждали в машине), кто-то произнес: «Он умер от неразделенной любви».
Нет, Томкинс, это не так. Прежде, чем тело его отправилось в свой последний полет к земле, душа Арсена вознеслась навстречу Тому, кто так долго ждал ее.
Незадолго до премьеры Месхия говорил мне:
– Дух Сирано слишком велик, чтобы сожалеть о прощении с Землей. Понимаете, Александра?
Мы так и не перешли на «ты».
А потом Арсен продекламировал по-русски слова Сирано из последней сцены:
– Я надпись сочинил на собственной могиле:
Прохожий, стой! Здесь похоронен тот,
Кто прожил жизнь вне всех житейских правил,
Он музыкантом был, но не оставил нот.
Он был философом, но книг он не оставил…
– И вспомните, вспомните, – Арсен мягко улыбнулся, – последняя ремарка, перед последними словами умирающего де Бержерака, вспомните, Александра! Она целует его: «О, милый Сирано!». И дальше Ростан пишет: Сирано (открывая глаза, улыбается).
Ознакомительная версия.
