только понаслышке.
– Мне сказали, что у вас гости, – начала миссис Тинкер, – и я совсем уж решила уходить, да слышу, голос вроде знакомый, я и говорю себе: «Да это же мисс Халлард» – и зашла.
В руках у миссис Тинкер были груда бумажных пакетов и букетик анемонов. Она запросто поздоровалась с Мартой (в свое время она служила театральным костюмером и поэтому не проявляла чрезмерного преклонения перед богинями сцены) и искоса оглядела ветки сирени, прекрасную композицию, расцветшую усилиями Марты. Та этого взгляда не заметила, зато увидела анемоны и разыграла сценку как по нотам.
– Я нанимаю бездельника, чтобы раздобыть для тебя белую сирень, а потом приходит миссис Тинкер с полевыми лилиями и утирает мне нос!
– С лилиями? – с некоторым сомнением переспросила миссис Тинкер.
– Теми, что наряднее Соломона во всей его славе, теми, что не трудятся и не прядут.
Миссис Тинкер ходила в церковь только на венчания и крестины, но она принадлежала к поколению, в детстве ходившему в воскресную школу. Она по-новому взглянула на маленькую горсточку славы в обрамлении ее шерстяной перчатки.
– Ну что ж. Никогда так не думала. Про эти цветы. Всегда воображала что-то вроде арумов. Их поля и поля. Ужасно дорогие, знаете ли, но выглядят немного угнетающе. Так, значит, они были разноцветные? Почему бы так и не сказать? Зачем называть их лилиями!
И они продолжили беседу о трудностях перевода и о том, как легко ошибиться в толковании Священного Писания («Мне всегда было интересно, что такое „пускать хлеб по водам“», – сказала миссис Тинкер), и неловкий момент миновал.
Пока они толковали Библию, Лилипутка принесла еще две стеклянные вазы; Грант отметил про себя, что они подходили для белой сирени, но никак не для анемонов. Лилипутка явно старалась угодить Марте; быть может, надеялась даже завязать с ней разговор. Но Марта никогда не обращала на женщин внимания, если это не сулило немедленной выгоды; ее терпимость по отношению к миссис Тинкер была напускной, отработанным условным рефлексом. Не дождавшейся слов благодарности Лилипутке ничего не оставалось делать, как покорно собрать выброшенные в раковину нарциссы и поставить их в новую вазу. От столь невероятного зрелища – покорной Лилипутки – Грант пришел в неописуемый восторг; и много дней спустя он с наслаждением вспоминал эту сцену.
– Ну вот, – сказала Марта, закончив возиться с сиренью и поставив цветы перед Грантом, – теперь мне пора идти. Миссис Тинкер останется скармливать тебе снедь из всех этих бумажных пакетиков. Дорогая, вы, случайно, не принесли ваши чудесные пышки?
Миссис Тинкер засияла:
– А как же! Хотите? Свежие, прямо из духовки!
– Конечно, потом я горько пожалею о том, что натворила – булочки жутко портят фигуру, – но все-таки прихвачу с собой парочку к чаю.
Со словами: «Мне нравятся подрумяненные с краев» – она выбрала две пышки, спрятала их в сумочку и начала прощаться:
– Не скучай, Алан. Я загляну через два дня и покажу тебе, как вязать носки. Говорят, ничто так не успокаивает, как вязание, верно, сестра?
– Да-да, именно так, – с готовностью ответила Лилипутка. – Многие из наших больных начинают вязать. Они находят, что со спицами в руках гораздо легче коротать время.
Марта послала с порога воздушный поцелуй и вышла. Лилипутка почтительно последовала за ней.
– Ну и вертихвостка, – пробурчала миссис Тинкер, колдуя над пакетами. И она имела в виду не Марту.
Через два дня, когда Марта снова появилась в больнице, то принесла отнюдь не спицы и клубки шерсти. Она стремительно влетела в палату, запыхавшаяся и очаровательная, в меховой шляпке, небрежно сдвинутой набок, на что, как знал Грант, ушло не менее нескольких минут упражнений перед зеркалом.
– Я только на минутку, милый. Спешу в театр, сегодня у нас дневной спектакль. Боже мой, какие кретины! И мы дошли до той ужасной стадии, когда слова превращаются в полную бессмыслицу… Когда только ее снимут с репертуара! Похоже, она будет идти лет десять, как эти нью-йоркские спектакли. Просто оторопь берет. Невозможно играть! Джеффри вчера вечером вообще забыл свою роль в середине второго акта. Он стоял с выпученными глазами, и я даже подумала, не хватил ли его удар. Потом Джеффри сказал, что не помнит ничего из происходившего между его первым выходом и тем мгновением, когда он очнулся и обнаружил, что играет середину акта.
– Провал памяти, хочешь сказать?
– Нет, не то… Просто действуешь как автомат. Произносишь реплики, ходишь по сцене, а думаешь все время о чем-нибудь другом.
– Судя по рассказам, у актеров такое нередко случается.
– Не совсем так. Джонни Гэрсон может тихонько сообщить тебе, сколько туалетной бумаги осталось у него в уборной, в то время как для публики его сердце разрывается на части. Но это еще не значит отключиться на целых пол-акта. Понимаешь, Джеффри по ходу действия выгнал из дома сына, поссорился с любовницей и обвинил жену в связи со своим лучшим другом – и все это совершенно автоматически, не думая.
– А о чем же он думал?
– По его словам, о том, чтобы сдать свою квартиру на Парк-лейн Долли Дакре и купить старинный дом в Ричмонде, который продают Латимеры, так как глава семейства стал губернатором. Джеффри вспомнил, что там нет ванной, и решил переделать под нее маленькую комнату наверху, которая оклеена китайскими обоями восемнадцатого века. Эти обои можно аккуратно снять и перенести в маленькое помещение внизу, в задней части дома. Там такая комнатка, с панелями Викторианской эпохи, очень скучная. Еще он проверил канализацию и подсчитывал, хватит ли у него денег сменить кровлю, а также размышлял над вопросом о кухонной плите. Он как раз решил избавиться от кустарника у ворот, когда вдруг обнаружил, что стоит на сцене лицом к лицу со мной, в зале девятьсот зрителей и он что-то говорит. Неудивительно, что у Джеффри глаза на лоб полезли!.. Я вижу, ты все-таки одолел одну из моих книг – если, конечно, смятая обложка может служить доказательством…
– Да. Книга про горы оказалась просто божьим даром… Я часами лежал и разглядывал фотографии.
– Думаю, звезды еще лучше.
– Не скажи. Звезды низводят человека до статуса амебы, отнимают у него остатки гордости, последнюю искру уверенности в себе. Но снежная гора все же соизмерима с человеком. Я лежал, смотрел на Эверест и благодарил Бога за то, что не пришлось карабкаться по этим склонам. Больничная койка стала убежищем тепла, покоя и безопасности, а Лилипутка с Амазонкой – высочайшими достижениями цивилизации.
– Тогда вот тебе еще картинки.
Марта вытряхнула из большого конверта на грудь Гранту пачку
