Двадцать лет назад
Сенька держал сестру за руку, чтобы она не боялась. Хотя на самом деле страшно было ему. Страшно от звука гулких шагов по коридору, от серо-зеленых стен, от какого-то непонятного запаха… Он подумал о том, что Мишка будет жить здесь шесть лет, и его передернуло. «А ведь меня могли бы… тоже…» Он побледнел и сжал Женькину руку.
– Ты что? – дернулась Женька. – Сень, не бойся.
– Да не боюсь я…
Когда Мишку ввели, Женька кинулась к нему и повисла на шее, а Сенька задержался, неловко топчась позади нее. Он чувствовал себя как-то странно из-за того, что Мишка входил в эту комнату без окон, а они с Женькой ждали его.
– Сенька, дай обниму тебя! Что стоишь, дурак, с постной миной? Ну, как мамка, как батя?
– Батя нормально, мать тебе посылку передала. – Сенька не стал говорить, что мать болеет все сильнее, а отец ходит по непривычной городской квартире, как привидение. – Миш, как сам-то?
Мишка отпустил обоих и повернул Женьку лицом к тусклой лампочке.
– Женек, ты хоть бы губы начала помадой подмазывать, а то ведь так замуж и не выйдешь.
– Да ну тебя, Мишк, тебе все шуточки. Не хочу я замуж. Как ты, расскажи…
Мишка перестал улыбаться и сел на стул.
– Как я? Да нормально, в общем-то. Конечно, как вспомню… Сны всякие снятся, и вообще… За что человека угробили? Какие мы с тобой дураки были, Сенька, только здесь я понял. Вот когда вспомнил все, тогда и понял. Как там Тюркины сейчас?
– Нормально, Миш, только почти не видимся. Мать собирается в Москву их отправить учиться.
– Понятно, что в Москву, куда ж еще. А Андрюха?
– Андрюха в Москве, его родители положили в какую-то больницу. У него вроде воспаление легких, но неопасное. Приедет, наверное, на следующий год.
– Слушай… – Мишка запнулся, но продолжил через секунду: – А Витька где?
Сенька помолчал, переглянулся с Женькой.
– Что в гляделки играете? Где он?
– Не знаем, Миш, – ответила Женька.
– Что, так и не объявлялся? Свалил в свою Болгарию, и с концами? Даже к вам не заходил?
– Нет, Миш, мы его не видели. И в Калиново он не приезжал после нашего отъезда.
Мишка сжал зубы и выругался:
– Сволочь, поэт хренов! Нас подбил, а сам в кусты!
– Почему поэт? – не поняла Женька.
– Потому что стихи хорошо читает, с выражением. Вот гнида! И ведь читал-то как, аж за сердце взяло.
– А про что стихи-то? – недоумевала Женька.
– Да что-то про то, как люди умирают из-за наркоманов. Одну строчку я запомнил: «Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер». А имя того мужика, который их придумал, забыл.
– Бродский.
– Чего?
– Бродский, – пояснил Сенька. – Слушай, Миш, о чем мы говорим, а?
– Про Витьку, мразь такую. Про стихи его долбаные.
– Нет, Миш, про что мы говорим? Про стихи какие-то… Чушь всякую… Как ты здесь, ты же ничего еще не сказал?!
Мишка помолчал.
– А я и не собираюсь говорить, Сень. Нормально. Люди живут, и я выживу. Мне как раз разговоры про вас всех куда нужнее, понимаешь? Потому что я вроде как с вами побывал, другого воздуха глотнул… – Мишка повысил голос. – Потому что мне думать нужно о том, как там Сашка с Колькой учиться будут и как вы вообще живете, а не о том, что я вот здесь, понимаешь, здесь, еще… столько лет буду!!!
– Басманов! – раздался голос от двери, и все трое вздрогнули.
– Я ничего, ничего, – пробормотал Мишка, словно в одну секунду ссутулившись. – Так что ты, Сенька, скажи, как ты поэта-то запомнил? Память у тебя вроде бы не больно хорошая.
– Знаешь, – Сенька слабо улыбнулся, – смешно. Я запомнил, потому что фамилия простая, от слова «брод». Ну, брод, понимаешь? Бродский – брод. Я так представил, будто мы раков ловим, а какой-то мужик стихи читает не пойми про что… Помнишь, как мы раков на Ветлинке ловили? Помнишь?
Сенька пытался поймать Мишкин взгляд, но тот сидел, опустив глаза в пол. Женька застыла рядом, ничего не говоря.
– Помнишь?
Мишка не отвечал.
– Ты помнишь?
Сенька отчаянно пытался получить подтверждение тому, что Мишка его слышит, и помнит, и что еще все будет – и раки, и Ветлинка… Брат молчал.
– Помнишь, Мишка?
Что-то застилало глаза, мешало видеть сгорбившуюся спину старшего брата. Сенька нагнулся к нему, обнял за плечи, хотел спросить еще раз, напомнить, как все было хорошо, даже когда батя уже заболел, и как они под дождем бегали, и как палатку устанавливали, и как вечером домой возвращались босиком, но вместо этого у него вырвался отчаянный всхлип:
– Мишка!!!
Он опустился на грязный пол, уткнулся в колени брату и зарыдал. Мишка попытался погладить его по голове, сказать, что все будет нормально, но губы дрожали, не слушались, и он никак не мог выговорить то, что нужно. Женька, молча стоявшая рядом, вдруг материнским жестом провела рукой по его щеке, и от ее жеста к горлу его подступило что-то, с чем невозможно было бороться. Мишка закрыл ладонью глаза, застонал, и через этот стон прорвался крик:
– Что мы наделали?! Сенька, что мы с тобой наделали?!
Обняв Сеньку, он прижался к его вздрагивающей спине и зарыдал. Женька стояла рядом и сухими глазами смотрела на обоих братьев. Слез у нее не было.
* * *
Тоня шла по тропинке, глядя в спину мужа, и на ее губах играла улыбка. Легкая ломота в теле была такой приятной, что теперь хотелось только одного – рухнуть в постель, на чистые простыни, натянуть на себя толстое ватное одеяло и спать, спать, спать… Проспать бы всю зиму, как медведи, подумалось ей. Проснулись, а уже весна. Хорошо!
Виктор обернулся и, увидев ее довольное, улыбающееся лицо, не удержался и обнял ее, приподнял, и Тоня забарахтала ногами в воздухе:
– Витька, пусти! С ума сошел, тяжело ведь! Пусти, тебе говорю!
Виктор, смеясь, поставил ее на землю, но в следующую секунду схватил в охапку и потащил к крыльцу.
– Будешь брыкаться – брошу, – пригрозил он. Лицо у него было красное, но все равно он был такой красивый, что у Тони перехватило дыхание. – У нас сегодня баня с доставкой купающихся на дом.
Он почти бегом дотащил ее до ступенек и поставил наконец на ноги.
– Всем буду рассказывать, что меня муж на руках носит, – улыбнулась она.
– Рассказывай, пускай завидуют. Еще рассказывай, что тебя муж очень любит.
Тоня, наклонившаяся было за пакетом, подняла голову и посмотрела на него.
– Что ты смотришь? Да, любит! Иди сюда, я тебя поцелую… Тонька, какая ты хорошая, когда у тебя волосы не заплетены в косу!
– Да ты же их не видишь, они под платком.
– Все равно, я знаю, и мне вполне достаточно. Ну что, любимая супруга, прошу в дом.
Он подошел к двери, порылся в карманах, доставая ключ. Вставил в скважину, но дверь сама распахнулась, запуская внутрь морозный вечерний воздух.
– Ой, Вить! – встрепенулась Тоня. – Я же не смогла дверь закрыть и забыла тебе сказать. Понимаешь, опять ключ не поворачивался…
Она замолчала, потому что лицо мужа страшно изменилось.
– Чертова дура! – яростно прошипел Виктор. – Ты что, идиотка, совсем ни черта не соображаешь? Ты оставила входную дверь открытой?!
– Так ведь ключ…
– Да ты соображаешь, что ты наделала?! – Он огляделся, словно надеясь увидеть что-нибудь, глаза его забегали по крыльцу. – Ты понимаешь, что сейчас внутри может быть этот псих?!
Тоня стояла, оторопев от его ярости.
– Так, сделаем вот что… Иди за мной, и чтоб ни звука от тебя слышно не было, поняла? – шепотом скомандовал он.
Тоня не успела ничего ответить, как он достал из внутреннего кармана дубленки пистолет и взвел курок. Тихо прошел в распахнутую дверь, и Тоня, поколебавшись секунду, последовала за ним.
В коридоре было темно. Виктор стянул сапоги, жестами показав Тоне, чтобы она сделала то же самое. Идти в одних носках было неприятно, из щелей в полу дуло. Бесшумно подойдя к выключателю, Виктор нажал на клавишу, и в коридоре зажегся свет. Он быстро осмотрел все углы, поводя пистолетом. Никого.
На противоположном конце коридора угрожающе чернел вход в сарай – дверь была приоткрыта. Виктор вспомнил, что ходил туда, но не помнил, закрыл ли за собой дверь. Кажется, закрыл. Да ладно, скорее всего, убийца будет именно в доме…
– Оставайся здесь, – одними губами произнес он и приотворил внутреннюю дверь. Послышался тихий скрип, и Виктор беззвучно выругался.
Тоня, не колеблясь, шагнула вслед за ним, и половица под ее ногой тоже заскрипела. Виктор обернулся, подошел к ней и отчетливо сказал на ухо:
– Ты что, не поняла меня? Оставайся в коридоре! И приготовь свой «Удар»!
Жена стояла молча, отвернувшись в сторону, прислушиваясь к чему-то, и Виктора охватила злость на эту корову, которая мало того, что оставила открытый дом, так еще и не понимает, насколько это опасно. Наконец она повернула голову и прошептала:
– Вить, в доме никого нет.
– С чего ты взяла?
– Я чувствую. Дом говорит.
– Так, закрой рот, – прошептал он, – и проваливай в коридор.
