– Привет, – сказал он, – а где мисс Шопенгауэр?
– Она вышла замуж и уволилась. А меня зовут Миртл Коллирис.
– Гречанка?
– Греческого происхождения. Из Коринфа. Мама из Спарты. А вы тоже со старой родины?
– Нет. Большой человек у себя?
– Вы его так называете? Сейчас спрошу. Как вас представить?
– Начальник... Мистер Крамнэгел то есть.
– Будьте добры, пожалуйста, по буквам.
Крамнэгел нехотя продиктовал ей свою фамилию по буквам. Да, многое здесь изменилось, пока его не было. Секретарша-гречанка оказалась настолько неквалифицированной, что, заставив трижды сказать фамилию но буквам, не могла потом прочесть то, что записала. В конце концов ему пришлось самому прорычать свое имя в аппарат внутренней связи. Мэр сразу же и, казалось, с некоторым облегчением предложил войти. Крамнэгел, приободрившись, постучал в дверь. Войдя, он, однако, был несколько изумлен тем, что его разговор с мэром будет происходить при свидетелях. В кабинете находились Милт Роттердам, Джо Тортони и судья Уэйербэк. Все они дружелюбно улыбались.
– Ну, как поживает наш милый каторжанин? – спросил мэр.
Все остальные захмыкали. Это шутки такие?
– Я вроде вам помешал, парни? – сказал Крамнэгел, переводя взгляд с одного на другого.
– Не переоценивайте собственную значимость, Барт, – ответил мэр. В его манере говорить и держаться было нечто неописуемо безобразное. – Находитесь вы здесь или за дверью, не имеет ровно никакого значения, знайте же это.
Прежде чем Крамнэгел нашелся с ответом, зазвонил телефон. Мэр поднял трубку.
– Вас просит мистер Шиллигер, – сообщила мисс Коллирис.
– Соединяйте. – В предвкушении разговора мэр дружелюбно улыбнулся. Когда секретарша соединила его с Бутсом Шиллигером, мэр заговорил, пересыпая свою речь такими ругательствами, что, казалось, беседа ведется условным кодом. Крамнэгел нахмурился. Это еще что такое? Сидит здесь, весь ухоженный, наманикюренный, хорошо одетый, и так грязно выражается. Грязно? Даже не просто грязно, а грязнее некуда!
– А, да, конечно, только что явился, – сказал мэр, глядя на Крамнэгела и не удосужившись выругаться – из уважения, надо полагать, к столь выдающемуся гостю. – Да, я ему скажу... господь с вами... Подумаешь, кто он такой? Так, никто, пустое место... Плевка не стоит... – Затем ругань возобновилась и не прекращалась до самого конца этой содержательной беседы.
– Я никогда не слышал, чтобы вы так грязно выражались, мэр, – заметил Крамнэгел, когда тот положил трубку. – Что это на вас накатило?
– Я вас шокировал? – поинтересовался мэр, поправляя галстук с монограммой, вышитой готическими буквами.
– Да нет, меня шокировать не так-то легко, но вроде бы человек, два года подряд получавший звание «Лучший отец штата»...
– Включите-ка музыку, Милт, – перебил мэр. Когда комнату залили размороженные звуки консервированной музыки, мэр включил стоявший на столе крохотный японский телевизор на транзисторах, по миниатюрному экрану забегали зверьки какого-то мультфильма.
– Вы что, собрались здесь телевизор смотреть? – спросил окончательно обескураженный Крамнэгел.
– Наклонитесь поближе, – приказал мэр. Крамнэгел повиновался.
– Вы спрашиваете, почему я так грязно ругался? Вам, вероятно, известно, мне предъявлено обвинение в вымогательстве. И у меня есть все основания полагать, что мой телефон прослушивается ФБР... А я не желаю, чтобы пленки с записями моих разговоров прокручивали по телевидению или во время расследования в сенате, ясно? Они в итоге ничего, кроме повизгивания, не услышат. Вот почему я грязно выражаюсь, а вовсе не потому, что грязно думаю. При своих детях я так не выражаюсь никогда.
– Ясно, – сказал Крамнэгел, – здорово придумали.
Тортони и Роттердам тоже наклонились поближе, чтобы лучше слышать разговор, а судья Уэйербэк держался в стороне, как бы подчеркивая, что оказался в этой зловещей комнате лишь в силу какой-то таинственной причины и ничего не властен изменить.
– Значит, считаете, я здорово придумал, – сказал мэр. – На чьей же вы стороне, Барт?
Ну, вот опять. Крамнэгел насупился. Удивительно, все только об одном и спрашивают.
– Почему вы спросили об этом, мэр?
– Ведь это вы предупреждали меня, что Ал Карбайд жаждет разгромить организованную преступность, помните? – Мэр сделал звук погромче и быстро обежал глазами комнату. – Имена всякие называли...
– Да, конечно, припоминаю кое-что, – согласился Крамнэгел.
– Итак, я всего лишь хочу сообщить вам, что лучшего начальника полиции, чем Ал Карбайд, в нашем городе не бывало. Спокойный, толковый, не суется в чужие дела, и я благодарю небо с того дня, когда он вступил в должность.
Тортони и Роттердам кивнули в знак согласия и посмотрели на Уэйербэка, который тоже вынужден был проявить свое отношение к обсуждаемому вопросу. Крамнэгел почувствовал, как поднимается в нем волна холодного гнева, но на этот раз он был уверен, что безупречно владеет собой.
– Очень рад это слышать, – сказал он, – поскольку всему, что умеет, Ал научился у меня.
– Не в том дело, кто, где и чему научился, а в том, кто что собою представляет, – прорычал мэр. – Ал – не осел в отличие... Докончить фразу можете сами, Барт.
– Только за этим вы меня и позвали? – Крамнэгел поднялся со своего места.
– Я вас не звал. С какой стати мне было звать вас? Вы пришли сюда по своей воле. Я проявил по отношению к вам любезность, не больше. Да: я проявил любезность, Барт, но на этом все. Вам нужна работа? Очень жаль, но для такого кретина, как вы, в нашем городе работы нет.
Тортони и Роттердам согласно кивнули.
– Не убавите ли вы звук в телевизоре? Я бы хотел, чтобы ФБР услышало то, что я вам сейчас скажу, Калогеро, – громко и отчетливо промолвил Крамнэгел. Тортони и Роттердам порозовели от восторга, и даже Уэйербэк повернулся посмотреть на него.
– То, что вы спелись с Карбайдом, вполне естественно. Он обвиняет вас в вымогательстве и выглядит праведником божьим, а к тому времени, как судья Уэйербэк вас обелит, все будут уверены, что ваша шайка – щедрейшая благотворительная организация после Международного Красного Креста.
– А вы имеете представление о том, сколько мы каждый год даем на благотворительные цели? – проревел Калогеро, а Тортони поспешно усилил звук расконсервированных скрипок.
– Жалкую долю того, что должны бы платить в качестве налогов. Это ведь воровство по-американски – дать, чтобы утаить, сколько ты сумел огрести! – гремел в ответ Крамнэгел. – А сколько вы прикарманили при строительстве стадиона, если это не секрет фирмы?
– Стадион, к вашему сведению, является бездоходной организацией! – заорал Калогеро.
– Естественно. Я потому и понял, что дело нечисто.
– Убирайтесь вон! Хотя нет, подождите! – добавил Калогеро, понизив голос и сделав жест рукой. Тортони убавил звук. – Я настойчиво рекомендую вам покинуть город, – рассудительным тоном произнес Калогеро.
– На каком основании?
– Ну, скажем, на основании здравого смысла.
– То есть?
– Почему бы вам не вернуться в Европу, Барт? Она ведь, кажется, пришлась вам по вкусу.
– Вы шутите или всерьез?
– Только в следующий раз я бы на вашем месте отправился на борту обычного пассажирского лайнера. Это, конечно, дороже грузового парохода, но много удобнее. Да и искушений меньше…
Крамнэгел чуть улыбнулся. Слова мэра произвели на него впечатление. Да, греков продавать нельзя.
– Что ж, теперь ясно.
– Наконец-то.
– Да, мафия работает быстрее, чем светская хроника, скажу я вам.
– Ни те, ни другие не заинтересованы в вас как в личности, Барт. Что до меня, не привык я тратить время на идиотов, которые суются не в свое дело. Да и мелких воришек не люблю. И неблагодарных людей тоже. А когда все эти качества соединяются в одном человеке, то я нахожу, что от него смердит. У меня, видите ли, есть совесть и весьма высокие принципы. Мои дети гордятся мною. А вы можете сказать то же самое о себе?
– Детей у меня нет, но я вам скажу вот что...
– Вы можете идти, Барт.
– Я уйду, не беспокойтесь. Просто хочу, чтобы вы знали: я вас не боюсь, никого из вас не боюсь.
– Вам же хуже, – пожал плечами Калогеро.
– И вы зря назвали меня кретином.
– Это уж мое дело.
– Я люблю наш Город... И помню слова, которые вы говорили на обеде в мою честь, прекрасные слова, и шли от самого сердца, и были правдой. – Крамнэгел почувствовал, как, несмотря на всю решимость, глаза наполняются слезами. – И скажу: я ненавижу вас за то, что вы делаете с нашим Городом... Ненавижу.
Дернув за узел галстук, Калогеро распустил его и заговорил с суровым достоинством:
– А что я делаю с нашим Городом? Да знаете ли вы, мы заняли третье место в стране по количеству пожертвований на душу населения на войну в Юго-Восточной Азии? А по весу собранных книг и журналов – второе. И я, по-вашему, должен прятаться со стыда, потому что вы ненавидите меня за то, что я делаю с нашим Городом?
