— Ну, ось раскалилась, — сказал он. — Букса — это подшипник, в котором вращается ось. Под конским вагоном одна букса раскалена докрасна. Нам нельзя ехать дальше, пока она не остынет и туда не зальют масла.
— А сколько времени на это нужно?
— Слишком много. Сейчас ее охлаждают снегом. — И тут до него дошло, что случилось с рацией. — Она вся мокрая…
— Она не будет работать, — сказал я. Не будет работать и сотовый телефон — вокруг горы. — Как можно остановить "Канадец"? Должны же быть еще какие-нибудь способы, помимо радио!
— Да, но… — До него постепенно начал доходить весь ужас положения.
— Надо пойти назад по путям и расставить огни.
— Огни?
— Ну, фальшфейеры. Вы помоложе меня… придется идти вам — так будет быстрее.
Он открыл шкафчик, висевший в купе, и вытащил три каких-то предмета, каждый сантиметров в тридцать длиной, с металлическим острием на конце и корпусом в виде трубки, расширявшейся кверху. Они напоминали огромные спички, чем, по сути дела, и были.
— Ими нужно чиркнуть о любую твердую или шершавую поверхность, — сказал он. — О камень или о рельс. Они горят ярким красным огнем… горят двадцать минут. Втыкайте их острием… с размаху… в деревянную шпалу посередине пути. Машинист "Канадца" остановит поезд, как только их увидит. Его мысли неслись так быстро, что язык за ними не поспевал. — Вам надо будет пройти километр, столько нужно "Канадцу", чтобы затормозить… Скорее… Не меньше чем километр. А если машинистов не будет в кабине…
— Что значит — не будет в кабине? — переспросил я в ужасе.
— Они не всегда там. Один из них регулярно продувает котел. А другой может выйти в туалет… Если их там не будет, если они не увидят огней и поезд не остановится, зажгите еще один огонь и забросьте через окно им в кабину. Тогда они, когда туда вернутся, остановят поезд.
Я уставился на него:
— Это невозможно.
— Они будут там, они увидят огни. Идите. Поскорее. Но если понадобится, так и сделайте. Забросьте один им в окно. — Он вдруг кинулся к шкафчику и вытащил четвертый фальшфейер. — Захватите еще один, на всякий случай.
— На какой случай? Что еще может стрястись?
— На случай, если встретите медведей, — сказал он.
С ощущением полной нереальности происходящего я отправился назад вдоль поезда, миновал хвостовой вагон и пошел по единственному железнодорожному пути дальше, в сторону Торонто.
Одной рукой я прижимал к груди четыре фальшейера, в другой нес яркий фонарь Джорджа, светя им себе под ноги. Километр. Сколько это — километр?
Скорее, сказал заместитель Джорджа. Как будто я и без его указаний не понимаю…
То и дело переходя на бег, я шагал по середине пути, стараясь ступать по шпалам, потому что крупный гравий между ними был неровным и не позволял идти быстро. Медведи… Господи!
Было холодно. Снегопад уже кончился, но на земле лежало немного снега — совсем немного, так что мне он не мешал. Второпях я не сообразил надеть плащ. Неважно: на ходу не замерзнешь. Не до холода, когда спешишь, охваченный острым чувством тревоги.
Мне начало казаться, что все не так уж невозможно. В конце концов, в прежние времена, наверное, так делали часто. Да и сейчас это, можно сказать, обычная процедура. Фальшфейеры лежали на месте, в полной готовности.
И все же было как-то странно бежать в ночи между запорошенными снегом скалистыми склонами по обе стороны пути, на которых там и сям росли деревья, и видеть перед собой два блестящих серебром рельса, уходящие вдаль.
Подстерегавшую меня опасность я вовремя не заметил, и никаким рычанием она о себе не предупредила. Это был не медведь. Это был человек. Вероятно, он прятался среди камней или за деревьями, в тени, куда не проникал луч моего фонаря. Только самым краешком глаза, боковым зрением, я заметил его приближение, когда уже прошел мимо. Каким-то шестым чувством я ощутил, что надо мной занесена рука, что она чем-то вооружена, что вот-вот будет нанесен удар.
На то, чтобы инстинктивно уклониться, у меня было меньше сотой доли секунды. Все, что я успел сделать, — это чуть податься вперед, так что удар пришелся по спине, а не по голове.
Мне показалось, что я раскололся пополам. Но только показалось. Руки, ноги, мышцы еще работали. Я качнулся вперед, выронил фальшфейеры и фонарь и упал на одно колено, понимая, что сейчас на меня обрушится еще один удар.
"Думай, прежде чем действовать"… Но времени думать у меня не было. Вместо того чтобы отстраниться, я повернулся к тому, кто на меня напал, нырнул под его руку, уже занесенную надо мной, мгновенно выпрямился, так что моя макушка пришлась ему точно в подбородок, изо всех сил врезал ему коленом между широко расставленных ног и сразу же ударил кулаком по кадыку, вложив в этот удар всю свою ярость. За время странствий я много чему научился, и в том числе — драться, не стесняя себя правилами честного боя; сейчас это пригодилось мне, как никогда.
От внезапной тройной боли он со стоном упал на колени. Я выхватил из его ослабевшей руки длинный сук и ударил его по голове, надеясь, что оглушу его, но не убью насмерть. Он беззвучно упал ничком на снег между рельсами, я ногой перевернул его лицом вверх и в отраженном свете фонаря, который валялся невредимым в нескольких шагах от меня, увидел костлявое лицо человека, который называл себя Джонсоном.
Я подумал, что он получил гораздо больше, чем рассчитывал, и ощутил живейшее удовольствие — чувство, конечно, предосудительное, но тут уж я ничего не мог поделать.
Нагнувшись, я схватил его за руки и бесцеремонно оттащил с пути, подальше в тень. Он оказался тяжелым. К тому же, как только дело дошло до таскания бесчувственных тел, стали весьма очевидными последствия полученного удара. Хребет он мне, возможно, и не переломил, хотя ощущение было примерно таким, однако некоторые изрядно размозженные мышцы находились далеко не в рабочем состоянии и в знак протеста откликались на каждое движение острой болью.
Я поднял фонарь и стал искать фальшфейеры, все сильнее подгоняемый мыслью, что надо спешить, что времени остается все меньше. Три фальшфейера я нашел, четвертого нигде не было видно, и я решил, что не стоит из-за него задерживаться — пусть медведи пользуются.
Похоже, у меня что-то вроде головокружения, подумал я. Надо двигаться дальше. От поезда я отошел куда меньше чем на километр. Я посветил фонарем назад, но поезд был скрыт за поворотом, которого я в спешке не заметил. На какое-то мгновение мне показалось, что я забыл, в какую сторону идти, — уж слишком глупо будет побежать в обратном направлении. Думай, ради господа бога, думай! Я посветил фонарем в обе стороны вдоль пути. Деревья, скалы, серебристые параллельные рельсы — все выглядело совершенно одинаково. Куда бежать? Думай!
Я двинулся наугад и почувствовал, что иду не туда. Я повернул и пошел в другую сторону. Теперь правильно. Я чувствовал, что так правильно.
Наверное, это из-за ветра, который стал дуть в лицо, подумал я. До сих пор я тоже бежал против ветра.
Рельсы и шпалы как будто уходили в бесконечность. К тому же путь шел в гору. Впереди виднелся еще один поворот.
Сколько времени нужно, чтобы пройти километр? Я взглянул на часы — для этого мне пришлось повернуть кисть, и это движение отозвалось болью где-то высоко в спине, но болью далекой и не страшной. А разглядев циферблат, я не поверил своим глазам. Всего минут десять, ну может быть, двенадцать прошло с тех пор, как я двинулся в путь.
Километр за десять минут — при обычных условиях это не так уж трудно.
Но только не по шпалам и камням.
Джонсон поджидал меня, подумал я. Не лично меня, а всякого, кто побежал бы из поезда с фальшфейерами.
Значит, он знал, что рация не будет работать. Я начал всерьез беспокоиться за Джорджа — куда он пропал?
Возможно, и загоревшаяся букса — тоже дело рук Джонсона.
Джонсон хотел устроить столкновение поездов, сам находясь в безопасности, далеко позади. Ну, это ему, черт возьми, не удастся.
С новыми силами и появившимся у меня наконец чувством, что все это происходит в действительности и что я в самом деле смогу остановить "Канадец", я двинулся дальше вдоль пути.
В ушах у меня звучал голос Джорджа, его рассказ о ссоре между Джонсоном и Филмером. Филмер сказал Джонсону, чтобы он чего-то не делал.
Джонсон ответил: "Как захочу, так и сделаю, черт возьми". Может быть, Филмер говорил ему, чтобы он больше не пытался ничего сделать с поездом, поняв, что и без этого ему грозят большие неприятности, из которых он, возможно, не сможет выпутаться, если случится катастрофа?
Но Джонсон так взялся за дело, что остановить его уже невозможно.
"Сдвинуть поезд под уклон легче, чем потом его остановить, а?" Задиристый Джонсон, бывший железнодорожник, драчун и наемный шантажист.
