— Может, проедем до меня? — неожиданно предложил Алабин, когда она, удобно разместившись в уютной утробе Лёвиного «мерседеса», перевела на него взгляд. — Я тут неподалёку, на Старом Арбате.
Там, внутри этой ласковой обители на бесшумных колёсах, вкусно пахло кожей и каким-то посторонним ароматом, про который она ему, прежде чем ответить, сообщила:
— Вам необходимо избавиться от этого, Лев Арсеньевич. Вы аллергозависимый, но ещё об этом не знаете. То, что прошло у вас в двадцать с небольшим, типа реакции на весеннее цветение, травы разные и всё такое, вернётся, думаю, лет через шесть-семь. А это, — она ткнула рукой в висящую на зеркале заднего вида картонную ёлочку, испускавшую резкий дух успеха и лёгкого самодовольства, — это нужно исключить. И чем раньше, тем для вас полезней.
— Да не вопрос! — Лёва сдёрнул ёлочку-вонялку и, приспустив стекло, выкинул её на снег. И глянул на ведьму. — Так едем?
— Знаете, лучше, наверно, ко мне, — покачала она головой, — мне от вас потом сложно добираться, там у вас метро не близко для пешего хода.
— Как скажете, Ева, — пожал плечами Алабин и завёл двигатель.
Через час с небольшим, миновав пробки и с трудом пробившись через часть окраины, какой завершалось Товарное предмкадье, он тормознул у блочной девятиэтажки. Других «мерседесов», подобных его намытому шампунем зверю, поблизости не наблюдалось. Зато тут и там топорщились неубранные сугробы смёрзшегося снега, хаотично обступившие подъездные двери и перекрывшие проезд к переполненным, настежь распахнутым мусорным бакам. Между ними кое-где проглядывали чумазые секонд-хенд-иномарки, приткнутые удачливыми владельцами в хаотично образовавшиеся редкие прогалы. По-хорошему, машины эти можно было и не запирать: покуситься на подобный товар навряд ли пришло бы в голову даже самому неленивому злодею.
Неподалёку проходила линия электропередачи, от которой, как ему услышалось, исходил слабый звон, пугающий местных ворон. Линия на своём пути разветвлялась, тоже в обозримой для глаз близи, и своей короткой гудящей веткой упиралась в трансформаторную подстанцию, расположенную ровно напротив подъезда, в который им предстояло зайти. Вся картина прилежащей окрестности являла собой классический пример депрессухи безотрадной и неутешительной. Алабин невольно поёжился, сбрасывая ощущение заброшенности, ненужности и пустоты. Узнав, куда выходят у Евы окна, он коротко прикинул ситуацию и решительно сдал назад. Получилось метров сто пятьдесят, не меньше, но хотя бы можно было успеть заорать в окно, если что, и бежать к автомобилю по более-менее наезженной прямой.
— Только, прошу вас, не удивляйтесь, — без какой-либо эмоции на лице предупредила гостя Ева Александровна, — я живу просто, здесь так многие живут. И задержите, пожалуйста, дыхание, у нас мусоропровод часто бывает неисправен.
Они прошли в квартиру, разделись и сели за обеденный стол, имевший единственную во всём жилье поверхность, подходящую для общения по делу. Лёва незаметно осмотрелся. В сурово обставленной однушке было бедно, но чисто. Больше он не сумел отметить для себя ничего интересного. Разве что книги, среди которых отдельная полка явно предназначалась под искусство в том или ином неброском варианте. Ярким переплётом на фоне остальных выделялась монография Сарафьянова, посвящённая русскому авангарду, которую он сразу же признал. И тут же кольнуло лёгкой завистью. «Впрочем, ничего… — вдогонку подумал он, завершая первое визуальное знакомство с ведьминым жильём, — вот уедет Венигс домой, мы тоже тогда, глядишь, расстараемся. Такое издадим, мало не покажется…»
— Ну, смотрите, Лев Арсеньевич… — Ева Александровна присела напротив гостя и сосредоточилась, приготовившись высказать соображения на тему. — По состоянию на сегодняшний вечер у меня получается шесть доказанных, можно считать, работ. — И внимательно посмотрела на доцента. — Если вас, конечно, слово такое не покоробит.
— Кто? — коротко спросил он. — Какие? Где размещаются, попозиционно?
— Вермеер, Тинторетто, Караваджо, Босх, Кранах Старший и Веронезе, — заученно отчеканила хозяйка, — все по одной работе. Вот схема развески, они отмечены крестом. — Она положила перед ним нарисованный от руки план залов с указанием обнаруженных несовпадений.
— И сколько же осталось непроверенными? — сухо поинтересовался Алабин.
— Думаю, я прошла половину или около того. Полагаю, завтра смогу закончить. В крайнем случае послезавтра. Зависит от того, как сумею выкроить время.
— Допустим… — в задумчивости покачал он головой, — всего лишь допустим пока, что всё так и есть, что имеются подделки и что вы их обнаружили, используя некий дар или… как это лучше назвать… простите уж меня, неподкованного. — В словах его, однако, Ева не заметила даже лёгкой иронии. Видно, её гостя ещё не до конца отпустило потрясение от полученной порции знаний о самом себе. — Но скажите, Ева, почему вы именно мне решили довериться, а не пошли, скажем, в правоохранительные органы или, допустим, к бабушке нашей не обратились со своими подозрениями? Она же, по сути, хозяйка, ей и карты в руки, — и вопрошающе глянул на неё, — я-то при чём?
— Вам я могу доверять, Лев Арсеньевич, правда ещё не знаю почему, — не задумываясь, отбилась хозяйка однушки. — И больше, пожалуйста, не задавайте мне этот вопрос, нам с вами не об этом думать надо, а о том, как вернуть утраченное. И выяснить, кто всё это организовал.
— Хм… — Лёва почесал кончик носа, — в здравомыслии вам не откажешь. — И хлопнул ладонью по столу. — Хорошо, убедили! Но раз так, давайте и мыслить здраво, согласны? — Она кивнула, приготовившись слушать. — Итак, возможные варианты. Первое. Хранителем там Темницкий Евгений Романович, вероятно неплохо известный вам в силу вашей должности. — Она снова кивнула. — Второе. Если причастен не он… а его участия в этом деле я не допускаю в принципе, поскольку он спит и видит, чтобы собрание Венигса уехало к первородному хозяину в обмен на русский авангард… то тогда… Тогда вариант номер два. Коробьянкина, Ираида Михайловна, ныне покойная, бывший первый зам, ещё до Темницкого. Довольно долго просидела на этом месте. Она и хранителем была до него, и, если не ошибаюсь, протянула на совмещённой должности ещё года четыре. Ну и остальные, все, кто был перед ней. Но это уже совсем мутные годы, концов там не собрать, никаких.
— Или третье, — прервала его Ивáнова, — если, допустим, собрание уже было взято из оккупированной Германии именно в таком урезанном виде. Верней сказать, — поправилась она, — в искажённом, с уже имевшимися на тот момент подменами.
— Или же без подмен, но лёгшими в наши первые хранилища с переделками, совершёнными по пути, — глядя в одну точку, предположил Алабин. — И это четвёртое. И оно же означает, что на самом деле вариантов всего два, поскольку третий и четвёртый если и реальны, то в любом случае не приведут к успеху, за полной и совершенной невозможностью их проверки. Да и второй, если уж на то пошло, считай, мёртвый — за убытием основного фигуранта.
— Я бы с этим не спешила… — не согласилась Ева, — я бы могла, скажем… посмотреть её и в этом состоянии, Коробьянкину. Это не помеха, знаете ли. Если что-то есть, то так или иначе увидится, хотя бы краем зацепим. Просто есть одна деталь, без которой навряд ли справлюсь.
— Это какая? — Алабин поднял на неё глаза и моргнул два раза.
Она потихоньку начинала ему нравиться, однако он никак не мог сформулировать для себя ощущение точней. Ведьма, что сидела напротив, была как бы не совсем ею. Глаза её были ясны, а умозаключения, что делала, строги и последовательны в доводах. И такое нельзя было не отметить, особенно учитывая, что соображала она, судя по всему, не хуже его самого, а видела куда как дальше и точней.
— Мне бы фо-о-ото её заиметь, — задумчиво протянула Ева Александровна, — а ещё лучше вещь, личную. К какой не только сама прикасалась, но которая реально была у неё в пользовании. Фрагмент одежды подошёл бы, думаю, или что-нибудь носильное, быть может, типа очков, часов, заколки.
— Ну, теоретически я бы, наверное, мог у Темницкого чем-то таким разжиться, найдя предлог, — предположил Лев Арсеньевич, — мы с ним всё же более-менее… Да и с Коробьянкиной, многие знают, у них роман был. И начался вроде бы не так уж задолго до этой её чудовищной смерти.
— Да? — вскинулась глазами Ева. — Это интересно… Это очень любопытно, о чём вы сказали. А почему её смерть ужасная? Насколько я в курсе, она ведь от рака скончалась, от костной саркомы, скоротечно и без мучений. Я, правда, в отпуске была тогда, не застала панихиду и всё такое.
— Саркомы? — на сей раз уже удивился Алабин. — В первый раз слышу, если честно. Её же изувечили. Она скончалась, не приходя в сознание, я хорошо помню ту историю. Какие-то отморозки в подъезде ограбили, а потом забили насмерть. А про саркому не слыхал, это для меня что-то новенькое.
