— Вы сказали: восемь тысяч долларов?
Лицо Курляндской от уха до уха прорезала плотоядная улыбка.
— Да. Половина — ваша. К тому же мы с вами вдвоем разопьем бутылку самого модного шампанского в мире!
— Я не пью шампанского. И вы не интересуете меня как собутыльник…
— Готова выступить в любом качестве…
— У вас есть с собой диктофон? — спросил следователь.
— Спрашивать об этом журналиста то же самое, что спросить, есть ли на нем, простите, трусы! — Курляндская достала из сумочки крохотный серебристый «Сони», помахала им в воздухе.
Воронов усмехнулся, про себя подумав, что насчет диктофона он как раз-таки не сомневался.
— Он выключен?
— Конечно! — сказала она.
— Дайте его мне.
Воронов взял диктофон, проверил. Выключен. Спрятал его в ящик стола. Он был опытен и не хотел лишних неприятностей.
— Другие записывающие устройства имеются?
— Ну… Телефон. Вот. А что? Боитесь, что я…
— Выключите его и положите на стол, пожалуйста.
Телефон он убрал в тот же ящик.
— Хотите, чтобы я записывала от руки? Любой каприз, Виталий Дмитриевич! Еще какие-нибудь пожелания? Могу станцевать, могу раздеться и интервьюировать вас в красном белье! Могу после каждого вашего ответа кричать в окно, что я люблю вас! Пожелайте только чего-нибудь!
— Хорошо. Слушайте меня внимательно, — сказал Воронов. — Я дам вам информацию, которую вы хотите. Кратко или развернуто, как угодно. Но не в виде интервью. Просто голая информация. Мое имя, моя должность не должны предаваться огласке. Как это у вас принято: «неназванный источник в правоохранительных органах сообщил, что…» Что-то в этом роде. Это мое первое пожелание.
Курляндская посмотрела в потолок, подумала.
— Годится! — сказала она.
— Второе. Говорить будем не здесь. В час у нас перерыв, ждите меня в кафе «Эдем», это в трех кварталах отсюда, в сторону автовокзала. Заходите со двора в банкетный зал, я предупрежу кого надо…
Воронов задумался. Он чувствовал себя преступником.
— Как вы уже догадались, никаких записывающих устройств. Я должен прочесть то, что получится — это обязательное условие.
Она картинно расставила руки:
— О чем речь!
— И третье. — Воронов кашлянул. — Деньги я хочу получить в течение недели. Это тоже обязательное условие…
— Да хоть завтра! — воскликнула Курляндская. — Да хоть сегодня вечером!
Воронов почувствовал, что у него стало мокро под мышками.
— Хорошо, — сказал он. — Значит, до обеда.
И опять кашлянул. Ему вдруг показалось, что возвращается та дикая сопливая простуда, которая мучила его на прошлой неделе…
Первое, что он сделал, войдя в «Эдем», — заказал рюмку водки. Пожалуй, это был первый случай в его практике, когда он выпивал в рабочее время. Впрочем, зарабатывал деньги таким образом он тоже впервые в жизни.
* * *
г. Заозерск. Кафе «Эдем»
— Блинов — сантехник, сексуальный маньяк-убийца. Они постоянно ссорились, Блинов ему угрожал, провоцировал…
Деревянные стены с распяленной медвежьей шкурой, тяжелые деревянные столы и лавки. Воронов ел пельмени с медвежатиной и одновременно говорил. Женя, не притронувшись к кофе, быстро писала. Почерк оказался неприличным — как и все у Курляндской. В начале предложения буквы еще как-то пытаются сохранить осанку, дистанцию и четкость, но потом просто валятся друг на друга, укладываются влежку и сливаются в одну дрожащую линию, напоминающую энцефалограмму коматозника.
— …Но Мигунов оказался проворней, он все же бывший офицер, полковник, и он задушил нападающего…
Воронов не представлял, как она будет потом разбирать свои каракули. К счастью, его это нисколько не заботило — да и ее, судя по всему, тоже… В час сорок он напомнил, что время подходит к концу — в три у него очная ставка.
— Никаких проблем, — сказала Курляндская. — Главное я записала, а остальное запомнила. И мы прямо сейчас с вами рассчитаемся…
— Мы? Кто «мы»? — насторожился следователь.
В этот момент из общего зала в кабинет для VIP-персон вошла стройная брюнетка лет тридцати пяти с быстрыми внимательными глазами. Легкий, не по сезону, серебристый плащик с приподнятым воротником, черный, в редкий белый горошек шарф, изящные черные ботиночки на высокой «шпильке», тонкие колготки телесного цвета, — выглядела она очень элегантно. Красивая черная сумка через плечо, в руках — квадратный предмет в оберточной бумаге.
— Здравствуйте, Виталий Дмитриевич.
— Простите… — следователь вопросительно посмотрел на Курляндскую, затем на нежданную гостью.
— Познакомьтесь, Виталий Дмитриевич, это Маргарита — заказчик материала! — Курляндская улыбнулась с самым невинным видом.
— Мардж Коул, — сказала брюнетка, протягивая руку. — Можете звать меня на русский манер — Маргарита, Рита. Или Марго. Как вам удобнее.
Черт, да она еще иностранка! Лицо Воронова напряглось и застыло.
— По-моему, мы так не договаривались. У нас частная встреча, а не собрание трудового коллектива, — сказал он и поднялся, собираясь уйти. — При посторонних я говорить отказываюсь.
— Я не посторонняя, — произнесла Маргарита Коул.
Мало того, что она говорила без малейшего акцента, тембр голоса, манера держаться, большие карие глаза излучали спокойную уверенность в том, что все обстоит именно так, как она говорит. Что она и в самом деле не посторонняя, а в ее появлении здесь нет ничего предосудительного или способного внушить какие-то опасения разумному, не подверженному беспочвенной панике человеку.
— Маргарита привезла ваши деньги, Виталий Дмитриевич, — заметила Курляндская, помешивая остывший кофе. — Вы же сказали, что это срочно.
Воронов остановился, бросил изучающий взгляд.
Правильные черты лица. Холодные умные глаза. Царственные манеры. Располагающая аура. В лице нет ничего яркого и броского, но, несомненно, это красивая женщина. Не «смазливая», не «симпатичная». Именно красивая, причем знающая себе цену. И это не Женя Курляндская, это совсем другой уровень.
— Не надо меня бояться, — она потрясла неловко вытянутой рукой.
Воронов с запозданием пожал узкую теплую кисть, выдавил:
— Воронов. Виталий Дмитриевич… Извините…
— На самом деле Мигунов — это моя тема, — сказала Маргарита, усаживаясь за столик. — Я занимаюсь им с 2002 года, когда его только начинали судить…
— Закажете что-нибудь? — к ней подскочил официант, учтиво склонил голову.
Она отрицательно покачала головой, и тот испарился с легким поклоном. Воронов невольно отметил, что даже ему никто в «Эдеме» таких знаков внимания не оказывал.
— Но я хотела, чтобы этот материал сделала именно Женя. Мне показалось, она скорее найдет к вам подход. И, видите, не ошиблась.
Женя слегка подвигала бровями, изображая приступ скромности.
— Здесь нет ни грамма корысти или самомнения, поверьте, — продолжала Маргарита. — Мне нет нужды в громких материалах под моей фамилией. Главное — судьба моего героя. Судьба Мигунова.
— И вы специально прилетели сюда из Москвы?
Она улыбнулась. И улыбка оказалась располагающей и дружеской.
— Я бы прилетела и специально. Но воспользовалась оказией и аккредитовалась на поисках метеорита. Но там не оказалось ничего интересного. Поэтому я вновь вернулась к своему Мигунову.
— Странный альтруизм… — буркнул Воронов.
— Согласна. Журналистам не свойственно сострадание. Но мои родители были жертвами «охоты на ведьм» в 50-х — Маккартни, «коммунистическая фильтрация», комиссия по антиамериканской деятельности, если вы в курсе… Им даже пришлось покинуть Штаты. И, во-вторых, я человек увлекающийся…
Она поймала недоверчивый взгляд Воронова, улыбнулась краешками губ.
— По мне не скажешь, наверное. Но это так. История Мигунова задела меня за живое. Обычный честный служака, не интриган, даже не карьерист. Выходец из низов… Именно такие чаще всего становятся жертвами политических игр. Или обычного головотяпства.
— Вы хотите сказать, что Мигунов — не шпион? — проговорил Воронов.
Маргарита Коул что-то искала в своей сумочке, наконец достала беззвучно вибрирующий телефон, сказала в него несколько слов по-английски и положила обратно.
— Разумеется, Мигунов не шпион, — сказала она в своей обычной спокойной манере.
Усомниться в ее словах было равнозначно тому, чтобы признать себя человеком недалеким, узколобым и политически ангажированным.
— Может, вы также думаете, что он не убийца?
— Он убийца, — сказала Коул. — Но не шпион. Он стал убийцей здесь, в колонии. Может, он еще кем-нибудь здесь стал, я не знаю. Научился, приспособился. Переродился. Может, он теперь извращенец. Гомосексуалист. Онанист. Короче, жертва бесчеловечного тюремного режима. Возможно, сейчас он искренне жалеет, что не был шпионом, не продавал свою Родину. Даже скорее всего. Если ему удастся выйти на свободу, он будет опасен для общества. Но таким его сделали другие.
