Он останавливает на мне свой пронзительный взгляд. Не улыбайся он так радушно, я бы счел этот взгляд недобрым. Лучше не обращать внимания. Выбора у меня нет.
Алессандро словно и не слышит моего вопроса об исходе судебного разбирательства, пока мы не заканчиваем с первым блюдом и он не заказывает следующее, что, как и раньше, требует его отлучки на кухню.
— У него хорошее настроение, — произношу я полувопросительно.
— Я уже говорила вчера: для него это большая игра, — вяло отвечает Луиза. — Завтра мы сможем увидеться?
Я киваю.
— В кафе. Я приду прямо из колледжа. В двенадцать часов. Принесу деньги. Жаль, ты меня с собой не возьмешь.
В это время Алессандро возвращается с кухни. У меня живот подвело и сердце заколотилось.
— Ты же знаешь, что я чувствую, — говорю я.
Алессандро садится и смотрит на Луизу, на меня, понимая, что чему-то помешал. Выражение лица его не меняется, но большие руки нервно дергаются. Потом он поворачивается ко мне и благодарит меня за то, что я доставил его жене большую радость и что, когда я уеду, она очень опечалится: одного мужа ей отныне будет недостаточно…
Мы с Луизой допускаем первую ошибку: не смотрим друг на друга. Промашка невелика, но, уверен, Алессандро и из этого сделает вывод. Он улыбается самому себе, взгляд его, обращенный куда-то внутрь, колюч и холоден.
Луиза нарушает молчание:
— Расскажи Джиму о процессе. Ему до смерти хочется узнать, почему обвиняемых выпустили.
Алессандро посмотрел на меня.
— Мы решили не доверять показаниям Сонино.
Вот так — легко и просто.
— Вы расстроены? — спрашиваю.
— Лучше освободить их сейчас, чем если бы апелляционный суд опротестовал приговор.
— Но сами-то вы считаете, что они виновны?
— Разумеется. Но мое мнение несущественно. Я судья. Обвинитель… это его дело доказывать суду, что они виновны.
Напоминаю ему о нашем первом разговоре в этом ресторане, когда он заявил, что должен добиться истины, а не просто судебной правоты. Алессандро должен быть доволен.
На лицо его вновь вернулась мертвенная улыбка. Он нагнулся вперед, протянул через стол свои сильные грубые руки и схватил меня за запястья.
— Джим, я должен быть доволен виной. Виной. — Помолчав, Алессандро сильнее сжал пальцы на моих запястьях. — Невиновность… среди нас нет ни одного невиновного.
Когда от хватки его мне сделалось больно, он резко отпрянул. От этого движения его стул, встав на задние ножки, зашатался. Алессандро удалось удержаться только благодаря расторопному официанту, подтолкнувшему его вперед, да Луизе, цепко ухватившей его за плечо. Алессандро вышел из себя: мимолетная утрата контроля повергла его в замешательство. И винит он в этом меня. Видимо, я тоже отравляю ему жизнь.
Он смотрит мне прямо в глаза:
— На сестру Саварезе совершено нападение.
Глаз я не отвожу, но в горле застрял ком. Только сейчас я окончательно понял, какой маленький город Неаполь.
— Дело рук ее ухажера, — продолжает Алессандро, — очень смелый молодой человек.
Не надо быть ясновидящим, чтобы удостовериться, кого он считает ухажером. Алессандро получает от этого какое-то извращенное удовольствие. Взгляд его тяжел и проницателен. Ему хочется видеть мою реакцию на его слова. Я смотрю на Луизу. Рядом с мужем, особенно когда он в таком настроении, она похожа на маленькую девочку.
Стараясь не выдать волнения, спрашиваю:
— От кого вы узнали об этом?
Алессандро смеется. Его забавляет юридическая форма вопроса и то, что я мог подумать о схватке с ним на равных.
— От адвокатов ее брата, — сообщает он.
— И что же они сказали? — продолжаю я, давая ясно понять, что принимаю правила игры.
— Ухажер этот — загадочный тип, — холодно отвечает он, сопровождая слова коротким смешком.
— В самом деле? — ехидничаю я.
Алессандро это не нравится. Он резко фыркает.
— Но его отыщут. В Неаполе не так много глупцов.
Кое-что мне становится совершенно ясно. Близость Алессандро к каморре измеряется не тем, что они сидят рядом в зале суда, а тем, что одинаково чтут неаполитанский кодекс поведения. Похоже, прежде всего ты неаполитанец, а уж потом — преступник или судья. Я даже не уверен, что Алессандро это до конца осознает: он, быть может, такая же жертва, как и Джованна. Некоторое время я сочувственно смотрю на него, но затем догадываюсь, что все эти связи используются против меня.
Решаю прорваться сквозь кодексы.
— Мы с вами оба знаем, что ее избил кто-то из ее же родных. Зачем делать вид, что все обстоит как-то иначе?
— Джим, я вам говорю то, что знаю. — Алессандро отпивает немного вина. — Важнее другое: вы-то откуда узнали?
Смотрю на Луизу. Выражение ее лица предостерегающее: не лезь.
— Я, Алессандро, знаю, потому что она мне рассказала. И теперь я попробую ей помочь. А вы поможете мне. — Все это я заявляю невозмутимо, не отводя взгляда от его маленьких глаз. Стараюсь упростить для него принятие морального обязательства.
Руки складываются ладонями в молитвенном жесте, который сопровождается легким покачиванием головы. Я подвергаюсь порицанию. Захочет ли он что-то сказать, захочет ли помочь? Сейчас ему сказать больше нечего.
Алессандро обращается к Луизе:
— Что ты думаешь?
Луиза молчит. Она понимает: не о Джованне речь, разговор идет обо мне и о ней. Говорит откровенно:
— По-моему, мы должны им помочь.
— Помочь Джованне Саварезе или помочь Джиму? Мы сможем помочь только одному.
Проходит несколько томительных секунд, прежде чем слова Алессандро доходят до сознания. Это выбор, предложенный Луизе. Я первым открываю рот.
— Простите, Алессандро… — говорю я, не веря своим ушам.
Рука его резко бьет по столу, а сам он кричит:
— Silènzio!
Все в ресторане подскочили на стульях, и воцарилась тишина.
— Алессандро, — шепчет Луиза, — что ты делаешь?
— Я спрашиваю тебя. Тебе выбирать…
— Ни за что, — твердо отвечает она. — Ты ведешь себя глупо. Успокойся.
Алессандро вытягивает перед собой руки, будто дает знак адвокату: помолчите минуточку. Потом расправляет широкие плечи и глубоко вздыхает.
— Джим, вы спали с моей женой, нет? Вы мой друг. Скажите же мне, что делать.
Не знаю, что говорить. Не слишком уверен, что понял, о чем меня спрашивают. Спал ли я с его женой? Друг ли я ему? Он что, в самом деле хочет получить некий совет, как поступить?
— Джим? — повторяет Алессандро. — Ответьте мне…
Оскорблять его ложью нельзя, это без вопросов. У него за спиной годы и годы свидетельских показаний, лица, заполняющие зал суда, лживые, полулживые, полуправдивые заверения, увертки и отпирательства: истина, если она еще не ясна ему, тут же станет очевидной, стоит мне рот открыть.
Так что, не говоря ни слова, я складываю руки ладонями вместе в молитвенном жесте и слегка покачиваю ими. Этим я хочу сказать: «Если я тебе друг, то не спрашивай, трахал ли я твою жену».
Может, это и по-неаполитански, только я не неаполитанец. И что-то подсказывает мне, что я сделал очень большую ошибку.
Алессандро откидывается на спинку стула и бросает через плечо куда-то в глубь ресторана:
— Limoncello, per favore.[70]
Затем, повернувшись, смотрит прямо на меня. Маленькие его глаза, всегда блестящие, обратились в два тугих серых шарика.
— А вы, Джим, глупый человек.
Перед нами ставят на столик холодное как лед лимонное мороженое. Алессандро резко встает.
— Луиза! — бросает он жене.
Та, поднимаясь, пытается что-то мне сказать, но Алессандро хватает ее за руку. Я вскакиваю, опрокидывая стул. Хочется вырвать Луизу из рук мужа, но я держу руки по бокам и не свожу с него презрительного взгляда. Жестом Алессандро отмахивается от меня и отпускает Луизу.
Рукопожатия на прощание я не жду. Понимаю, что дружбе нашей Алессандро положил конец и больше мы с ним видеться не будем.
Все же протягиваю руку. Он ее не замечает. Луиза берет мою руку в свою, и я сжимаю ее пальцы. Таким доступным нам способом мы пытаемся сказать друг другу: мы должны встретиться, должны… это еще не конец. Луиза вырывает руку.
Та же картина — папа, дочка и ухажер. Нам с Луизой только что со всем непререкаемым родительским авторитетом было велено не сметь больше встречаться. На этот раз я понимаю: окончательно. Бестолковый бунт влюбленных юнцов тут не поможет. Мы не бестолковые юнцы. К тому же не настолько меня и любят-то. Из нас троих мне выпадает самая маленькая доля. В дверях Луиза оборачивается. Взгляд ее подтверждает мои предположения. Во мне волной вздымается одиночество, страх, отчаяние — я с трудом сдерживаюсь, чтобы меня не вырвало.
3
Из бессонного забытья меня выдергивает звонок телефона, переливчатая трель выводит из оцепенения, в каком я пребываю, уставившись широко раскрытыми глазами в непроглядную темень комнаты. Ночная жара так давит, что сквозь нее приходится пробиваться, вставая с постели. Я весь в поту. Телефон звонит не умолкая. В темноте не сразу нахожу ориентир: в слабом отсвете луны проступает высокая оконная рама. Выбираюсь из комнаты и наугад иду по коридору. Нащупываю телефонную трубку. Луиза.
