- Вы скажете, что я буду ему очень обязан, если он избавит от путешествия меня. Откровенно говоря, я считаю, что он просто обязан это сделать.
А теперь немного лести:
- У меня уже был случай оценить ваши способности дипломата, Андре. Уверен, что вы сумеете его убедить.
И, наконец, будем чуточку необузданны, но не больше, чем необходимо:
- Разрешаю вам даже прибегнуть к угрозе. От моего имени, разумеется!
- Зачем его пугать? - Андре явно делается не по себе.
- Ему нечего опасаться, если он придет ко мне, Но на этом визите я настаиваю непременно! Это мой последний каприз. И поверьте, все будет в наилучшем виде. Если же он захочет уклониться, его ждут большие неприятности. Скажите это ему! Скажите! Это заставит его решиться!
Андре Дюверже пребывает в сомнении. Он ерзает в кресле. Ему вовсе не улыбается браться за дело, которое я ему доверил. Он представляет себе Поля Дамьена, здорового как бык, храбреца. Соблазнитель, несомненно, окружен ореолом, этаким ореолом наглеца, сдвинутым, как кепи легионера, чуть набекрень.
- А если мои слова не произведут на него впечатления? - бормочет Андре. - Если он не испугается угроз? Короче, если он твердо откажется встретиться с вами?
- Тогда вы скажете ему, что таким образом он подставляет под удар Франсуазу.
- Как? - пищит мой шурин.
- По идее этот довод должен заставить его уступить. Смелые мужчины всегда ведут себя по-рыцарски. Из страха оказаться трусом в глазах дамы.
- Ох, знаете, я не испытываю ни малейшего энтузиазма, ни малейшего!
Очень досадно, ибо я вижу, как он раскисает на глазах. Начинаю думать, не напрасно ли я на него положился. Однако успех моего предприятия зависит целиком от его посредничества. Только он может доставить мне сюда Поля Дамьена. Надо его встряхнуть, приставить ему к горлу мой острый нож:
- Если вы не поедете в Лондон, ваша сестра окажется в затруднительном положении. Уж это я вам гарантирую, Андре!
Вижу мелькнувший в его глазах страх.
- Хорошо, - тихо произносит он, - я отправлюсь шестичасовым пароходом.
Ух! После легкой заминки мотор вновь стучит без перебоев, еще веселей, чем раньше, и наше сердце вместе с ним. Я вновь обретаю уверенность и всю свою гордыню. Без малейшей дрожи, неотвратимо я продолжаю давить пружину моей адской машины.
- Последняя деталь, Андре, но самая важная: Поль Дамьен должен прийти сюда один. Если он появится в сопровождении Франсуазы, я не открою дверь.
- Вы не хотите вновь увидеть Франсуазу? - лепечет Андре, ему явно требуется время, чтобы усвоить, что разрыв окончателен.
- Я не желаю ее видеть ни под каким предлогом! Поймите меня: в ее присутствии я рискую утратить хладнокровие. Хладнокровие - это английское изобретение, заменяющее аспирин, когда мучают душевные страдания.
- Вы меня восхищаете: вам достаточно аспирина!
- Будьте спокойны, у меня есть целая аптечка. В настоящий момент я даже испытываю новое лекарство, которое должно радикально излечить болезнь.
Эта фраза и сопровождавшая ее недобрая улыбка заставляют Андре взглянуть на меня с тревогой, и я просто упиваюсь.
- Вы не наделаете глупостей, Луи? - бормочет он. Мой смех звучит как скрип.
- Нет, нет! Это не то, что вы думаете!
- Я рад, - с облегчением произносит Андре.
В какое- то мгновение ему наверняка привидилось, как я весело болтаюсь на веревке. Или же заглядываю в дуло охотничьего ружья, нажимая пальцем на спуск.
И не то что б он очень уж дорожил моей шкурой. Наверное, я начинаю даже быть ему в тягость. Но тут как с разводом: самоубийство в семье - "такой срам", как говорит мой молочник.
- Мы с вами уже не в том возрасте, когда умирают от любви, - говорит П. Д. Ж. нравоучительным тоном.
Глубоко вздохнув, он добавляет:
- Пока еще можем от нее страдать, и этого вполне довольно.
О, такой случай я не могу упустить:
- Ваши слова заставляют меня думать, дорогой Андре, что у вас дома тоже не все ладно. Надеюсь, Изабель…
Он реагирует так, словно я прищемил ему палец дверью.
- Изабель вполне счастлива, благодарю вас, - поспешно заверяет он.
- Она-то, может, счастлива, в то время как вы - нет, - говорю я, усугубляя таким образом его мучения.
Затем уточняю елейным голосом:
- Разумеется, говорю вам это исключительно из симпатии.
Возможно, Андре Дюверже и глуп как пробка, но ту немалую долю иронии, что я вложил в свою последнюю фразу, он все же прекрасно уловил.
- Если не возражаете, не будем отвлекаться от ваших дел, - сухо произносит он. - И в этой связи хочу вам задать последний вопрос, чисто практического порядка. Как Поль Дамьен сообщит вам о своем визите?
Я предвидел вопрос, и мой ответ готов.
- В ближайшие дни я не собираюсь выходить из дома. Однако он должен позвонить мне, как только прибудет в Дьепп. Я не хочу быть застигнутым врасплох и желаю подготовиться к встрече. Итак, я назначу ему свидание по телефону и приму в условленный час.
- Ну, что ж, я все ему передам, - говорит Андре, вставая с кресла.
Нам явно нечего больше сказать друг другу, и я иду к шкафу за его барахлом.
Протягиваю ему его вещи, а он обращается ко мне застенчиво, почти стыдливо:
- Вы не желаете видеть Франсуазу. Но может быть, хотите, чтобы я сказал ей что-нибудь… с глазу на глаз… от вашего имени.
Я беру его за руку. Меня охватывает внезапное волнение. Что-то происходит во мне, в самой глубине моей души. Берегись! Чувствую, как подступают к глазам слезы! О, мои страдания, как неизбежно ваше присутствие здесь, в теплом гнездышке моего сердца!
И как отчаянно цепляются за мою плоть ваши острые когти, если я претворяюсь, что забыл о вас!
Медленно увлекаю Андре к выходу и шепчу так тихо, что сомневаюсь, слышит ли он:
- Вы скажите ей: "Твое тело, обжигающее, словно пламя, твое тело, влекущее, словно море…"
Но я беру себя в руки и, проглотив подступившие к горлу рыдания, теперь уже громко произношу:
- Нет! Не говорите ей ничего! Ведь она могла обо всем забыть. Женщина, нарушившая супружескую верность, тоже страдает амнезией.
Последние мои слова ему, вероятно, совсем непонятны. Какое это имеет значение! Пусть он теперь уходит! Скорее в Лондон, посланник Дьявола! Мне не терпится, чтобы все побыстрей завершилось.
Уже стоя у открытых дверей, я все-таки пожимаю ему руку.
- Благодарю, Андре. Я был уверен, что могу рассчитывать на вас.
Он бросает на меня долгий взгляд, в котором я впервые читаю симпатию, и лепечет:
- Ухожу от вас совершенно подавленный.
Я еще долго стою у окна после того, как Андре Дюверже исчез из виду. Я не тороплюсь выпускать на свободу Улисса. Размышляю о том, что ждет меня, что ждет его теперь, когда жребий брошен.
Вдруг я ощущаю в желудке пустоту. Это голод. Надо все-таки подумать о еде. Уже четыре часа, а мы с утра ничего не ели.
Подхожу к двери, ведущей в комнату Улисса, стучу и вхожу, не дожидаясь приглашения. Он лежит на кровати, устремив взгляд в потолок. У него совершенно отсутствующий вид, и я не уверен, что он заметил мое появление.
- Идемте, - говорю я ему, - надо поесть.
Он медленно переводит взгляд на меня, вяло улыбается.
- Как прошел ваш разговор? - спрашивает он.
- Успешно. Вы не голодны?
Он отрицательно качает головой.
Мне понятно его состояние, оно похоже на мое собственное. Нас обоих питает наша тревога.
- Когда вы ели в последний раз? Разумеется, не знаете?
- Да нет! - Улисс пожимает плечами.
Он продолжает лежать. Если оставить его так, он может и не подняться. А мне он нужен полный сил, внутренней напряженности.
- Ну-ка, старина, вставайте! - встряхиваю я его. - Аппетит приходит во время еды.
Подчинившись, он тяжело встает и следует за мной на кухню. Достаю из стенного… шкафа коробочку сардин, яйца, пачку сухарей, отыскиваю бутылку вина.
Уже несколько лет как я не жарил яичницы. И не уверен, приходилось ли мне когда-нибудь открывать коробку сардин. Я ожесточенно сражаюсь с консервной банкой и, конечно же, режу себе палец.
Бросаю взгляд на Улисса, мне интересно, какое впечатление производит на него вид моей отменной алой крови, капля по капле стекающей в раковину. У меня есть свои причины для беспокойства. Но Улисс невозмутим. Спрашиваю себя, заметил ли он вообще, что я порезался. Он стоит посреди кухни, руки в карманах, чуть согнувшись, будто мерзнет. Замечаю, что у него под глазами снова большие круги.
Для того чтобы остановить кровотечение, присыпаю ранку солью, как это делала моя бабушка, когда я героически проливал кровь в мальчишеских драках во время летних каникул. Больно, но кровь останавливает.
Вновь берусь за приготовление еды и после еще ряда беспорядочных действий, в результате которых опрокидываю бутылку с вином, разбиваю две тарелки и влезаю локтем в масло, мы, наконец, садимся за стол. Слишком громко сказано, чтобы обозначить нашу жалкую трапезу. Мы молча жуем, и при виде этой холостяцкой, пахнущей газом и тоской еды меня охватывает невыразимая печаль.
