— Времени осталось с гулькин нос, — заметил Мажонас. — Всего полтора суток.
— А идея с маскарадом возникла вот почему, — продолжила после паузы Семенова. — В таких случаях, как наш, всегда идет торг и выдвигаются встречные требования, не говоря уже о гарантиях. Одно из наших требований состоит в том, что если какой-то из посредничающих адвокатов сочтет ситуацию опасной с точки зрения его собственной безопасности, то такого человека можно будет заменить…
— Кажется, я понял, — Нестеров задумчиво покивал головой. — Но вы ведь, Семенова, кажется, не говорите по-литовски?
— Аш бишки супранту летувишкай, бят ман сунку кальбети[48], — мило улыбнувшись, выдала москвичка. — Я уже рассказывала Ирме, что я жила в Литве в детстве и потом еще неоднократно бывала здесь, у вас. Конечно, моих знаний совершенно недостаточно. Но вряд ли похитители будут вести переговоры на литовском… Им важно, чтобы на встречу с их человеком или их людьми приехал настоящий адвокат, а не подготовленный сотрудник одной из спецслужб. Вот это будет их интересовать в первую голову. Но… но, в общем-то, то, что вы видели, пока лишь рабочие наметки…
— Кстати! — вдруг сказал Слон. — А че это мы тут так свободно треплемся? Нас же могут подслушивать! Блин… лучом лазера по стеклам!
— Да, действительно… — удивленно произнес Стас, который мог объяснить эту оплошность лишь тем состоянием отупения, которое им овладело после второй или третьей подряд бессонной ночи. — Вот что, Слон. Надо где-то переснять и повесить на стенку плакат времен войны: "Не болтай! Тебя подслушивает враг…" Или что-то типа такого.
— Мышка, сваргань-ка нам всем кофе, — сказал Слон, а потом посмотрел на Семенову. — И принеси нам его в нишу.
— В этом, пожалуй, уже нет необходимости, — посмотрев на Нестерова, сказала командированная. — Во-первых, нашими коллегами, работающими сейчас в Калининградской области, получены доказательства, что преступники переправили Юлю Поплавскую через границу, в Литву. Есть веские основания считать, что именно так все и произошло. Во-вторых, в известность об этом поставлен узкий круг руководителей ваших литовских спецслужб. И в-третьих, к этому делу, пока в качестве консультантов, подключились региональные представители Федерального бюро расследований США…
— А мы? — несколько обиженным голосом спросил Мажонас.
— Пока нас от этого дела не отстраняют, — сказала Семенова и, неожиданно улыбнувшись, посмотрела на Нестерова. — Кстати, Стас, спасибо вам за комплимент… насчет "вида сзади".
В четыре пополудни в Вильнюс приехал Сергей Александрович и еще один сотрудник из его команды.
Познакомились накоротке и стали совещаться, но не в офисе "соколов", а на арендованной Семеновой жилплощади.
В начале шестого вечера, когда Саныч уже собирался ехать в штаб-квартиру ДГБ Литвы, на еще одно совещание, где должны были присутствовать и представители ФБР, и какой-то спец из ФСБ, у Стаса вдруг запиликала его резервная трубка, которую он временно использовал вместо своего основного сотового — тот наверняка прослушивается местными спецслужбами (а может быть, и не только ими).
Стас, чертыхнувшись про себя — забыл-таки отключить на время летучки, — извинился и вышел в коридор.
— Антоныч? — услышав в трубке голос ветерана, сказал он. — Что случилось?
— Командир, я по поводу вашего поручения…
— Говорите в темпе, потому что я сейчас занят. Или позже перезвоните!
— Тут пацан Кястаса бегал в лес, через межу, к соседнему хутору…
— И что? Короче, Антоныч!
— Он видел там, возле усадьбы, каких-то мужиков. Говорит, что двое из них были с автоматами. Темненькие какие-то, говорит, не наши, не литовцы… Вот, решил доложить!
— Но они к вам не лезут… эти "соседи"? — продолжая думать о своем, спросил Стас. — Подождите… подождите… Что значит "темненькие"?
— А то, что они — не литовцы, — чуток подумав, сказал Антоныч. — И не русские… Я так думаю, что там какие-то нелегалы свили себе гнездо… Что делать, командир? Может, звякнуть в полицию, чтобы прислали патрульную машину?
Теперь уже настала очередь Нестерова задуматься.
— Нет, не надо пока поднимать тревогу. Вот что, Антоныч… следите за обстановкой, а я вам вскоре перезвоню!
Вернувшись, он опять извинился и жестом попросил Семенову выйти к нему ненадолго в коридор. Рассказал ей о звонке и подытожил:
— Надо слетать туда и посмотреть на месте на все это своими глазами!
— Может, сразу спецслужбы подключим? — задумчиво произнесла Семенова.
— Боюсь, что мы отвлечем их от более важных занятий… Мы с Римасом быстро слетаем туда и проверим, что к чему. Хутор Кястаса, кстати, находится довольно близко от того места, где были найдены трупы Богатырева и Завидеева… А сам Кястас отлично знает округу и местные нравы… плохо, что братки в прошлый раз не дали нам возможности детально порасспросить его.
Семенова бросила на него какой-то задумчивый взгляд, а потом вдруг спросила:
— А за сколько туда можно добраться? Если в темпе?!
Стас, почесав в затылке, сказал:
— Если Слон сядет за руль "Круизера", то, думаю, за два с половиной часа домчит. А что?
— Попробую отпроситься у Саныча. Хотя бы до четырех или пяти утра. Я просто уверена, что этой ночью никаких акций или переговоров не будет, потому что и так уже все сказано…
— Так вы тоже хотите с нами ехать?
— Да, если руководство отпустит, — сказав это, Семенова усмехнулась: — Я ведь тоже, Стас, не люблю путаться под ногами у разных крутых спецов и мозолить глаза большим шишкам из спецслужб.
Глава 41 БЕЗДНЫ МРАЧНОЙ НА КРАЮ
Когда старик ушел, вольно или невольно расстроив при этом какие-то недобрые планы одного из более молодых злоумышленников, Юля еще какое-то время плакала, сжавшись в комок на опостылевшем топчане и обхватив голову руками.
В отличие от ее внучатой бабушки Розы Бернштейн, похоронившей на одном из литовских хуторов своего сыночка Ицхака и погибшей, скорее всего, там же, на хуторе у некоего Алоизаса Йонайтиса, у нее, у Поплавской, слез сейчас было в избытке (хотя вообще-то она не была плаксой)…
"Вот попала так попала, — думала Юля. — Меня, дочь Аркадия Гуревича, держит здесь взаперти старик Йонас — когда-то, шесть десятков лет тому назад, он помогал своей матери Дануте управляться с маленьким еврейским мальчиком, которого та вынуждена была какое-то время или прятать, или выдавать за своего собственного ребенка… Возможно, именно этот Йонас в ту драматическую ночь, когда Роза приняла решение передать литовской женщине Малыша, нес Арона-Аркашу на руках к соседнему хутору, где работал в наймитах муж Дануте… просто с ума можно сойти…"
Постепенно ее мысли перешли на самое себя: она подумала, что слишком разбрасывалась все эти последние годы, бралась за многое, но не все доводила до конца: что-то другое ей казалось вдруг более важным, более актуальным, нежели то, чем она занималась, и тогда она переключалась на это другое…
"Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия" — эта цитата из русской классики всплывала у нее в голове уже не единожды. Ну вот, ей скоро должно исполниться двадцать пять (если, конечно, она доживет до этого дня). И что она такого особенного сделала в своей жизни? Училась, была довольно беззаботной, как и большинство ее сверстников. Участвовала в каких-то общинных мероприятиях, фрагментарно знакомясь с основами иудаизма, с культурными и историческими традициями, изучала идиш. Контачила с правозащитными организациями, часто приставала к отцу или брату, чтобы они выделили "спонсорские" на те или иные гуманитарные проекты. Ездила на Северный Кавказ с теми же правозащитницами и с представителями миссии "Врачи без границ", сопровождала партии лекарств, безвозмездно выделенных компанией "Росфармаком", в Ингушетию, где гуманитарку нещадно разворовали, и в Нальчик, для российского военного госпиталя, который какие-то камикадзе спустя несколько месяцев подняли на воздух, убив раненых, медсестер и врачей…
Вот и на этот раз, когда она отправилась в Калининград, в компании с Борей Найманом, получилось все не так, как было запланировано.
Когда посольство Литовской Республики в Москве отказало ей вдруг в пролонгации годовой многократной визы, причем без внятных объяснений — она-то сама догадывалась, что причиной тому послужили некоторые ее публикации в российской и израильской прессе, которые могли быть расценены как "антилитовские", — в голове у Юлии родилась неожиданная мысль. Вначале показавшись ей абсурдной, она постепенно стала обрастать конкретными деталями и подробностями, довольно быстро приобретя очертания готового плана действий.
"Ах так! — думала в то время Юлия Поплавская. — Вы не хотите впускать меня в свою страну, хотя я и родилась в Литве, в Вильнюсе? Ну что ж: уже вскоре, а именно двадцать третьего сентября, в День памяти жертв геноцида евреев, в литовской столице и на мемориальном кладбище в Панеряе должны будут пройти мероприятия с участием государственных деятелей Литвы и еврейских делегаций из Израиля, США, России… Я сделаю все, чтобы не только лично присутствовать на хотя бы одном из этих траурных мероприятий, а именно, в Панеряе, но и постараюсь прилюдно выразить свой протест в адрес властей, которые на словах говорят одно, а на деле уклоняются от любых конкретных разговоров о возвращении хотя бы части бывшей еврейской собственности в Литве и хотя бы тем немногим родственникам несчастных, которые все еще живы и большей частью сейчас проживают в Израиле…"
