коротко, и отбирала яйца, вынимая хорошие, или мне казалось, что хорошие, из одной коробки и клала их в другую. Нужно было набрать хотя бы двенадцать. Это заняло время, а отец стоял в нескольких ярдах и ждал, сильно нервничая, так что я слышала, как он разговаривал сам с собой, но не своими обычными словами.
Я надеялась, что он не молится. Было бы противно слушать. В моем возрасте не хочется слышать, как взрослые, не говоря уже об отце, да и о матери (может, больше всего именно о матери) вслух молят Бога о помощи. Ведь, слыша такую молитву, ты знаешь, что помощи не будет.
Рядом с кондитерским отделом находился отдел мороженых продуктов, где все выглядело так, будто там прошелся великан. Содержимое холодильных камер было рассыпано, смято и попахивало мочей. Молодая мамаша, толстая, со слезами на щеках, с тремя детишками на поводке, рылась в куче замороженных пакетов, в то время как дети дрыгались и вопили. Коробки с продуктами в основном растаяли и слиплись. Мороженые обеды раскисли. Но молодая мамаша все-таки согнулась над ними, перебирала и искала, тихонько плача. Я подумала, не взглянуть ли и мне — мы все любили мороженое, а морозилка дома была пуста. Коробки из-под мороженого лежали в лужах растаявшей сласти и еще чего-то черного, что шевелилось и шипело, как кипящее масло. Я подошла поближе, толкнула ногой коробку малинового мороженого и увидела под ней блестящую кучу тараканов. Задыхаясь, толстуха схватила шоколадное мороженое, с отвращением стряхнула с него тараканов и положила в свою тележку рядом с другими продуктами. Она взглянула на меня и улыбнулась с безнадежной злобой, означавшей: «А что же делать?» Я улыбнулась ей в ответ, вытерев липкие руки о джинсы. Но мне не нужно было никакое мороженое, спасибо, не надо.
Отец нетерпеливо прошипел:
— Пошевеливайся! — Он переминался с ноги на ногу, словно хотел в туалет.
Поэтому я скорее потащила молочные продукты, которые смогла выбрать, к тележке. Она наконец-то наполнилась.
Теперь мясной отдел, где мы должны были раздобыть праздничную индейку, если собирались устроить настоящий День благодарения. Этот отдел, как и отдел мороженых продуктов, тоже был сильно разрушен. Разбитые прилавки валялись на полу грудами искореженного металла, битого стекла и тухлого мяса. Я видела куриные тушки, похожие на змей кольца колбас, кровоточащие окорока. Запах здесь был совершенно нестерпимый. Повсюду ползали тараканы. Тем не менее за остатками прилавка стоял мясник в белой униформе. Он подавал окровавленный сверток мяса женщине с волосами морковного цвета и без бровей — школьной подруге мамы, чье имя я не знала, — которая выглядела дурой, так рьяно благодаря продавца.
Следующая очередь была папина. Он шагнул к прилавку, спросив громким голосом, есть ли индейки, а мясник самодовольно ухмыльнулся, будто вопрос был дурацким, и отец переспросил погромче:
— Мистер, нам нужна приличная птичка фунтов на двадцать, не меньше. Моя жена…
Мясник был обыкновенный, знакомый мне продавец, но какой-то не такой: высокий, бледный как мертвец, с впалыми щеками, без половины зубов, с единственным насмешливо блестящим глазком-бусинкой. Его униформа была измазана кровью, на нем тоже была шляпа с надписью красными буквами «Выгодные праздничные покупки!»
— Индейки кончились, — противно и самодовольно сообщил мясник. — Кроме того, что осталось в холодильнике. — Он указал на стену за разбитым прилавком, где зияла гигантская дыра вроде тоннеля. — Если хотите туда залезть, мистер, то не возражаю. — Отец уставился в дыру, шевеля губами, но не издав ни звука. Я съежилась, зажав пальцами ноздри, и попыталась вглядеться туда, где было темно и сыро и где на скользком полу что-то валялось (Куски мяса? Скелеты?) и что-то или кто-то шевелился.
Лицо отца было мертвецки бледным, глаза сузились. Он молчал, я тоже, но мы оба знали, что ему не пролезть в эту дыру, даже если он постарается. Да и я смогла бы с трудом.
Поэтому я вздохнула и сказала отцу:
— О'кей. Я добуду проклятую индюшку-старушку, — и скорчила рожицу как маленькая, чтобы скрыть от него, как я боялась.
Перешагнув через какую-то кучу хлама и битого стекла, встав на четвереньки, — ух, ну и вонь, — я просунула голову в отверстие. Сердце у меня колотилось так, что я не могла дышать. Я испугалась, что упаду в обморок, но нет — я сильная.
Дыра была похожа на вход в пещеру, размер которой не виден оттого, что она скрывалась во мраке. Потолок, однако, был низкий, всего несколько дюймов над головой. Под ногами кровавые лужи, головы животных, их шкуры, внутренности, целые куски говядины, свинины, ломти ветчины, окровавленные индюшачьи туши без голов с ободранными шейками и пугающе белыми рядами косточек. Казалось, что меня вот-вот стошнит, но я смогла сдержаться. Внутри была еще одна покупательница, женщина маминого возраста с серыми, стального оттенка, волосами в пучке, одетая в пальто из хорошей ткани с меховым воротником, подол которого волочился по грязи. Но женщина, казалось, не замечала этого. Она осматривала одну индейку, потом другую, снова отбрасывала ее и бралась за новую. Наконец она остановилась на здоровенной птице, которую с торжествующим видом потащила обратно через дыру, оставив меня в пещере одну, дрожащую, полуобморочную, но возбужденную. Мне осталось выбирать только из трех или четырех тушек. Ползая в кровавой грязи, я попыталась их обнюхать, чтобы проверить на свежесть. Достаточно ли какая-нибудь из них годится для еды. Всегда, сколько помню, помогая маме на кухне, я не выносила вида индюшачьих или куриных туш в мойке: скрюченные безголовые шеи, дряблая кожа в пупырышках, костистые и когтистые ноги. В особенности их запах, незабываемый запах.
Набивание богатого специями фарша ложкой внутрь пустого тела, зашивание наглухо дыры, поливание топленым жиром, жарка. Так мертвая холодная плоть превращается в съедобное мясо. Так отвращение переходит в аппетит. «Как такое возможно?» — спросите вы. Ответ в том, что такое возможно.
Ответ в том, что это так.
Запахи в пещере были настолько сильны, что я вообще не могла понять, какая из индеек была свежее других, поэтому выбрала самую большую, по крайней мере фунтов на двадцать. Совсем задохнувшись, полуплача, я с трудом потащила ее к отверстию, выбросила наружу и вылезла за ней сама. Свет в магазине, который раньше казался тусклым, теперь был яркий. Там стоял папа, склонившись над тележкой в ожидании меня. Разинув рот, с кривой улыбкой в уголках губ, он был чем-то удивлен, может, размером индейки или просто тем, что я сделала то, что сделала. Моргая, улыбаясь и вытирая грязные руки о джинсы, я встала во
