он не спросил, он констатировал факт.
– Бомжи умерли два дня спустя после покупки этих проклятых бутылок. Но если Оберсдорф не ошибся, Гусев сразу после покупки уехал на съемки и вернулся лишь накануне эксгумации.
– Далеко был?
– Не особенно, – Арина назвала город в одной из соседних областей. – Около четырехсот километров.
– Мог успеть.
– Мог. Но клянется, что…
Телефон опять зазвонил. Пахомов шевельнул бровью, Арина послушно приняла вызов и опять включила громкую связь.
– Ари-ина, – пропела в трубке Мирская. – Хочешь новостей про украденный и сожженный гроб?
– Говори, Слав.
– У меня на столе твой, как я понимаю, главный подозреваемый.
– Гусев?! – Арина чуть не выронила телефон и, от греха подальше, положила его на стол. Пахомов следил за ее манипуляциями невнимательно, сосредоточившись на льющемся из аппарата голосе Мирской.
– Он самый, – почти радостно сообщила та. – Нынче ночью он по причине злоупотребления коньячком свалился с крыши. Ты не в курсе, за каким чертом его могло на крышу понести?
– Если это крыша его дома, то он туда регулярно шастал, – автоматически объяснила Арина.
– То есть тебе это не интересно? – в голосе Ярославы появились обиженные нотки.
– Слав, мне сказать не могу как интересно, – Арина повернулась к Пахомову, сделав большие глаза, тот поднял плечи и развел руками, мол, действуй на свое усмотрение. – Но почему я только сейчас об этом узнаю? Кто на труп выезжал?
– Да ну тебя! – фыркнула в трубке Мирская. – Полиция выезжала.
– Полиция? – удивилась было Арина, но тут же сообразила – ну да, если ночью, да еще подумали, что несчастный случай… В общем, не придали значения. – Ладно, Слав, к тебе-то уж точно никаких претензий, спасибо, что позвонила. Делай все по полной программе. Сколько выпито, сам ли, или кто помог, ну и все прочее.
– Да я вообще-то и так… – отозвалась Мирская. – Даже кровь токсикологам уже отправила, хотя сомнительно: зачем его травить при таком уровне опьянения. Пил он сам, причем не один день. Но при этом для пациента, по моему скромному мнению, запой – явление скорее нехарактерное.
– Он, насколько мне известно, не любитель выпить… был.
– Состояние его внутренних органов говорит о том же самом. И однако ж, в данный момент налицо картина солидного запоя. Ладно, посмотрим, что еще я смогу из него вытащить…
Пахомов внимательно наблюдал, как Арина убирает телефон. Получилось у нее это не сразу, почему-то привычный карман как будто перекосился. Или это руки не слушались?
– Он тебе понравился, – Пахомов опять не спрашивал, а констатировал факт.
– Не в этом дело, Павел Шайдарович. Да, я понимаю, он актер, и все, что он мне говорил, и как именно говорил, надо под тремя микроскопами разглядывать. Но…
– Но – что?
– Не вяжется у меня.
– Что именно?
– Ладно, допустим, это все он. И впечатление, которое у меня создалось, ошибочное. Но он не знал о смерти тех бомжей, я всем своим профессиональным опытом готова поклясться!
– Не планировал убивать. Напоить хотел до потери памяти. А когда понял, что натворил – запил.
– И то ли сам с крыши шагнул, то ли спьяну не удержался, – удрученно подхватила Арина. – Да, возможно. Только одно неясно. Где тело Шумилина? Мирская этот горелый гроб через мельчайшее сито просеяла. На пару с пожарным экспертом. Не было там тела. Свиные кости – были, а человеческого скелета – нет. Гроб, допустим, мог сжечь Марат, заметая следы. Но куда он отцовские останки дел?
* * *
Трубку она взяла почти сразу:
– Слушаю вас.
– Арина Марковна, добрый день, это Зоркий.
– Слушаю вас, – повторила она.
Голос был недовольный, почти раздраженный. Но он не испугался. Конечно, она недовольна. Дело Марата Гусева, может, и не такое внушительное, как та питерская история, но тоже ничего себе. И кому охота славой делиться? Но ей придется! Ей придется признать, что, как у Оскара Уайльда, «жизнь имитирует искусство», что реальные события повторяют сюжет его нового романа! Текст оживает, вот в чем главное!
– Арина Марковна, теперь-то вы понимаете? Ведь все случилось именно так, как у меня написано!
Арина закусила губу, чтобы не сорваться, не послать господина писателя в далекую даль – вместе со всей его настырностью. Рукопись она пробежала по диагонали, текст показался неприятно вязким, да и внезапная, тошнотворно нарочитая страсть между подозреваемым и следователем заставляла морщиться, так что читать было тяжело…
Даже здесь, где никогда и никого не было, был лишь он один, один над сонным, просыпающимся или засыпающим, тяжело. будто через силу дышащим городом – даже здесь они его нашли.
Они душили его, их неясные фигуры источали могильный смрад. И даже здесь, наверху, где воздуха было, казалось бы, даже больше, чем нужно одному человеку, даже здесь их присутствие давило и душило. Руслан боялся на них смотреть. Но бежать было некуда. Отсюда – некуда.
– Уходите! – он хотел, чтобы это прозвучало уверенно, но вышло жалко, слабо, беспомощно. Воздуха не хватало даже на крик, словно темные мертвые фигуры съели его, выпили, отравили…
– Зачем ты нас убил? – прошелестели два бесплотных голоса.
Они не могут говорить! Речь – это видоизмененный выдох, а они не дышат! Мертвые не дышат! Но он их слышал!
Отвратительно сладкий запах гниения приближался, лез в ноздри, в рот, в глаза. Руслан сделал шаг назад, еще один. Некуда! Некуда было от них уйти! И никто не поможет! Здесь никого нет, только вороны, которые только и ждут, чтобы урвать свой кусок от теплого тела… проглотить… превратить в испражнения… белесые, мерзкие, вонючие.
Под правой ногой скользнуло пятно вороньего помета… скользнуло… поехало… темные гнилые фигуры приближались… Руслан неловко взмахнул руками – как будто пытался взлететь… пискнул жалко, по-заячьи… скрюченные пальцы еще пытались уцепиться за… за что-нибудь! Но уцепиться было не за что! Только за воздух! За отвратительный запах гниения!
Нет, лучше уж твердая теплая надежность асфальта…
Сейчас все закончится. Наконец-то!
Финальный пассаж она запомнила. Призраки убиенных бомжей на крыше так напугали героя, что он… Что – он? Нечаянно свалился или сам шагнул вниз?
Как говорила бабушка, хоть пнем об сову, хоть совой о пенек – хрен редьки не слаще.
– Арина Марковна! Вы не можете не признать… – настойчиво бубнил телефон.
– Простите, я не могу обсуждать с вами ход следствия.
– Но вы должны…
– Простите, я сейчас не могу говорить.
Нажав «отбой», она еще минуты две сидела в странном оцепенении.
– Вершина, – голос Зверева в трубке – когда это она успела нажать на «принять вызов»? – был одновременно и
