ездишь, а кто то этот тракт строил. Значит, он след оставил, а ты пользуешься.
— Я езжу и о нем не думаю вовсе.
— Надо думать. Наука говорит: даже обезьяны умеют.
Избушка сотрясается от хохота. Язычок пламени в лампе беспокойно трепещет.
— Слушай, старик! — спрашивает один из «близнят». — Я вот думаю: придет время, настроят здесь городов всяких, курортов, культурно будут жить. А вспомнят ли про нас? Мол, мучались, громыхали по этим дорогам…
— Мучались! Настоящим мученьям ты и полцены не знаешь, как оно бывало прежде.
— Я так думаю, — говорит Андрей Борисович, осененный догадкой. — Каждый раз людям кажется, что им трудно жить. Вот, мол, в будущем — легче станет. Оно и вправду легче, да не для новых, а для старых, кого уже нет… А у новых свои трудности.
— Может, и так, — соглашается Матвеич. — Ступать в след оно легче. Бить дорогу — тяжко.
След… Верно это: каждый должен оставить добрый след. Жорка прожил совсем немного. Но сейчас по его следу иду я. И Стрелец. Жорка объединил нас.
Он хотел сделать так, чтобы жизнь была лучше, чище, прекраснее. Чтобы не попадалось на пути всякого гнилья.
— Ложись спать! — Стрельцов подает мне доху, шепчет: — Пока буран, никуда не денется этот Пономарь.
— Вставай! — Стрельцов толкает под бок.
В избе, сотрясаемой храпом, темно. Я не сразу прихожу в себя после тяжелого сна.
— Пономаря проспали. Ушел он!
— Куда?
— Должно, на зимовье подался. Собирайся скорее.
Выскакиваем из избы. Снегопад стих, небо прояснилось. Обозначились тупые вершины ближних белков.
Машины стоят на заметенной дороге, как сугробы, все ущелье забито снегом. Володька присматривается к гладкому белому склону. На нем — неровной строчкой — отпечатки сапог.
— К Казырчику подался.
Утопая в мокром, липучем снегу, мы спускаемся к реке.
Тепло. Потоки прогретого в неведомых жарких краях воздуха перевалили через хребты и заполнили низины. Тучи, предвестники южного наступления, ушли далеко вперед.
Казырчик, быстрый и упрямый, не поддался первым морозам. Темная вода журчит, хлюпает посреди реки, но закраины у берегов крепки и надежны. По прибрежному льду, прижатая открытой водой к скалам, проходит гужевая дорога.
— Вот здесь он и пошел, — объясняет Володя. — Километров через пятнадцать, ежели перевалить через Собачий хребет, тропа к зимовью Пономаря.
На льду снегу немного — смело ветром. Идти довольно легко. Слева темная полоса клокочущей воды. Справа — обрывистый скальный берег.
Мы налегке, в ватниках, кирзовых сапогах. У Володьки на ремешке охотничий нож в деревянных ножнах.
Солнце поднимается над скалами, и первые лучи его заглядывают в ущелье, пробитое Казырчиком. Становится еще теплее. Ручьи текут со скал прямо на ледяную дорогу, смывают снег. Вода обламывает от заберегов куски-льдинки, жадно глотает их, перемалывает в клокочущей пучине. Становится скользко идти. Стрелец с беспокойством поглядывает наверх, на солнце.
— Ничего, далеко не уйдет. Прямо на зимовье и застанем.
Неумолчно стучит капель. Словно весна неожиданно ринулась в горы. Сапоги тяжелеют, мокрые портянки сковывают шаг.
— Далеко еще, Володька?
— Недалече.
Солнце жжет сквозь ватник. Камни шевелятся, вздыхают. Время от времени сверху обрывается какой-нибудь булыжничек, шлепается на лед.
Стрелец, бывалый таежник, вовремя заслышав тревожный шелест, предупреждает:
— Полундра!
Камень глухо бьет в лед.
Берег вздымается все выше и выше. Струи теплой воды описывают крутые траектории, падая с камней.
— Полундра! — Володька неожиданно приседает, оглядывается.
Сзади с веселым треском начинают скакать камни. Они прыгают по уступам и, словно снаряды, бьют в Казырчик, поднимая фонтаны брызг.
И вслед за этим кусок скалы, не выдержавший водной атаки, начинает медленно оползать вниз. Он скользит все быстрее и, наконец, каменным обухом бьет в дорогу, круша ледяное полотно на тысячи осколков.
Грохот рождает стократное эхо в долине Казырчика. Там, где проходила ледовая дорога, теперь зияет широкая темная полынья. Казырчик, словно ему надоел узкий фарватер меж заберегов, тут же устремляется к скале, подбирает ледовые обломки, швыряет в поток.
— Повезло, — говорит Володька. — Успели проскочить. Теперь назад дороги нет…
Через триста метров, на крутой излучине, мы снова упираемся в полынью. И здесь Казырчик размыл дорогу, плещется у самых скал.
— Вот тебе на…
С трех сторон нас окружает теперь вода. До противоположной ледовой закраины десяток шагов. Не перепрыгнуть. Казырчик крутит буруны, свивает темные жгуты из воды — пугает.
Справа отвесная скала. Сто метров скользких, намокших камней. Западня.
Раз и другой мы проходим от полыньи до полыньи по узкому отрезку дороги. Нет, нигде не пробраться к тому берегу. Широк Казырчик. Скала тяжело и мрачно висит над нами. Потрескивает лед и шуршит, гомонит о чем-то своем вода.
— Объявляю перекур, — говорит Стрелец.
Наверху, на самом краю скалы, свесив корни-щупальца, стоят лиственницы. Над лиственницами бегут зимние, ослепительно белые облака. Задерешь голову и кажется, это не облака плывут, а падает, кругом идет земля, и ты вращаешься с ней и летишь по наклонной в какую-то бездну.
— Может, попробуем залезть, Стрелец?
— Пустое. Оборвешься.
Солнце начинает уходить за скалу. Тень медленно накрывает нас, и сразу становится холоднее.
На том берегу еще день. Снег сияет под солнцем. Берег уходит полого ввысь, к горам.
— Смотри, Стрелец!
Метрах в трехстах от нас, вдоль Казырчика, идет человек. Он упрямо идет по липкому снегу, переставляя овальные охотничьи лыжи. За спиной — прикладом вверх — ружье.
Если бы он помог перебросить через Казырчик пару жердей — на том берегу достаточно лесу!..
— Э-эй!
Человек идет как ни в чем не бывало по направлению к Собачьему хребтику. Он не может не слышать, если только не глухой. Он не может не видеть нас, если не слеп!
Он останавливается, поправляет ружье и продолжает путь.
— Да это же Пономарь!
Стрелец в бешенстве сжимает кулаки.
— Ну да, он. И лыжи припас. Осмотрительный!
Пономарь медленно удаляется, забирая все выше в горы. Не оглядывается.
— Перехитрил он нас, перехитрил! Лучше знает эти места.
— К зимовью подался?
— Куда же еще?
— Может, просто перехватить нас пошел, с ружьишком?
— Может, и так.
Володька, прислонившись к скале, сам застыл каменной массой. Только желваки бегают. Ночной мороз заполняет долину реки ощутимо колючими волнами. Здесь, на льду, ни единой щепочки для костра.
— Если не выскочим, замерзнем ночью, Стрелец.
Он не отвечает. Пономаря уже не видно в синеющих горах. Пусто, холодно. Ватник — ненадежная защита против саянской ночи.
Неутомимый Казырчик хлюпает в промоинах. Ручейки перестают бежать со скалы, замерзают — закатное небо отражается в глянцевой стенке.
Несколько случайно найденных на льду прутиков, конских котяхов — вот
