все роли тоже перешли к новой фаворитке. За год старый козёл не остепенился, поэтому надо разводится и делить имущество.
Элеоноре повезло: они с мужем брачного договора не составляли, значит ей достанется половина от приличного состояния. Мы обсудили обычные для подобного рода дел юридические и фактические процедуры и мне даже показалось, что она осталось довольна. И всё же Элеонора медлила и не уходила. Она стала что-то искать в сумочке, но неожиданно её уронила. Элеонора покраснела, отчего цвет её лица стал в тон её платью.
— Что-то ещё? — спросил я напрямую, пытаясь заглянуть в её серые глаза.
— Да, то есть нет… — услышал я как промямлила Элеонора. Куда делась её уверенность?
Было понятно, что без посторонней помощи она не решится. Я встал, открыл террариум и достал из него моего зелёного друга. Питон обрадовался, покачал головой и вытянул язык в сторону Элеоноры. Та вскочила и завизжала, взяв слишком высоко, отчего закашлялась:
— Он тоже хочет меня ядом отравить!
Я тотчас вернул питона на место и схватил Элеонору за руку, чтобы она не убежала.
— Рассказывайте, наконец, что происходит, — велел я ей, усаживая в кресло.
— Я уже год без ролей в нашем театре, а тут Засурский месяц назад решил поставить «Ёлку у Ивановых» Введенского и дал мне там роль. Сегодня, в сочельник премьера.
— Ну так это здорово!
— Индюк тоже думал, что купается, пока вода не закипела. Я попробую пересказать сюжет, чтобы вы были в курсе. Дело происходит в девяностые годы девятнадцатого века в доме Пузыревых в канун Рождества. Няня, — это моя роль, моет многочисленных детей разных возрастов (от 1 до 82 лет) и с разными фамилиями, но без Ивановых.
— Почему нет Ивановых?
— Это метафора России, — махнула рукой Элеонора, — Засурский так говорит. Так вот. Все ждут елку. Девочка Соня Острова ведет себя плохо, за что няня отрубает ей голову топором. Няню уводят сначала к полицейским в участок, потом в сумасшедший дом; она кается без остановки. Тем временем вернувшиеся домой Пузыревы — мать и отец всех детей, — пребывают в отчаянии, «страшно кричат, лаят и мычат». Что не мешает им прямо у гроба дочери вскоре совокупиться (и тоже тут же засовеститься). Галантный лесоруб Федор — жених няньки. Узнав от служанки-любовницы о свершившемся убийстве, Федор также уподобляется зверю (квакает, мяукает, поет птичьим голосом), затем стремительно уходит учить латынь.
Собака Вера ходит вокруг гроба Сони и поет грустную песню, с ней ведет мудрые диалоги годовалый Петя Перов. Голова Сони перебрасывается парой слов с телом. В то же самое время (8 утра) идет суд, совершенно нелепый — в стихах. При этом судьи один за другим умирают, но в конце концов все же начинается рассмотрение дела неких Козлова и Ослова, но в конце концов внезапно выносят приговор няне: «казнить-повесить». Наступило Рождество. Вносят елку. Дети «чисто умытые, цветами увитые» поочередно умирают без причины, а следом и родители. В последних репликах Пузырева-мать и Пузырев-отец обсуждают лесоруба Федора, который «выучился и стал учителем латинского языка». Потом все умирают.
— Замечательно, только я чем могу помочь?
Но Элеонора не обратила внимание на мой вопрос.
— Я случайно заглянула в его записи во время прогона. Вот смотрите, — она протянула мне айфон с фотографией. На ней — стихи с подчёркнутой строчкой: «Другие принимают яд». Понимаете, в спектакле заняты артисты, которых Засурский намеревается уволить, в том числе и я. Всем за пятьдесят. В первом действии персонажи купаются в большом надувном бассейне, а в последнем — пьют оттуда воду и умирают. Все. Представляете — какой удобный случай убрать всех и избавить себя от многих проблем.
— Так не пейте! В чём проблема? В конце концов отравление раскроется легко и Засурского, несмотря на заслуги и связи посадят надолго.
— Спасите нас! Вчера в соседней гримёрке одна актриса заметила мышь! Кричала так, что люстра в зрительном зале звенела. Позвали завхоза, а тот заявил, что кто-то украл крысиный яд. Понимаете? Вот ещё.
Элеонора опять показала фотографию листа бумаги.
«О, нет границ и пределов моей лютой скорби…»
— Видите, у него и тут подчёркнуто. Я не верю в его скорбь, а вот в ненависть верю.
Элеонора побледнела и облизала губы. Я почувствовал, что она искренна, если актрисы вообще бывают искренними. У меня даже в груди заболело.
— Я уверена, что Засурский решил нас отравить — так он настаивал на репетициях на том, чтобы мы обязательно выпили воду из бассейна. Следил за каждым, поднимался на сцену, чтобы не допустить халтуры.
Я налил Элеоноре воды и подошёл поближе, чтобы передать стакан. Когда она его брала, я заметил мелкую дрожь не только рук, но и всего тела.
Я ей поверил, наверное, потому, что услышал в её голосе ту трагическую ноту, которой невозможно не поверить. Она вошла в меня без сопротивления и разбудила спящую совесть. Теперь я уже не мог не кинуться спасать Элеонору. Я знал, что могу горько об этом пожалеть, что в сию секунду мне тяжело мыслить логически, но машина летела вперёд и я не собирался убирать ногу с педали газа.
* * *
Как говорят в наших кругах: не имей сто рублей, а имей сто клиентов. Один из них, многим мне обязанный чиновник немалого ранга в Роспотребнадзоре. Я немедленно с ним созвонился и рванул к нему в офис. Он тоже не поверил, что Засурский способен так глупо подставиться, однако выделил мне в помощь девицу Алёну со строгим и веснушчатым лицом, одетую по форме ведомства в тёмно-бардовый костюм. Когда мы добрались до театра, до спектакля оставалось три часа — слишком мало, чтобы кого-то в чём-то переубедить, но достаточно, чтобы спасти людей.
Первым делом мы с Алёной отправились в кассу. Там даже ничего спрашивать не пришлось — на афише с сегодняшним спектаклем висела табличка: «Все билеты проданы». Театр заблокировал парадный вход, но мы попали за кулису через служебный. Пока шли в кабинет директора, охранник предупредил по внутренней связи Засурского.
Директор — небольшого роста, круглый как колобок, мужчина постоянно суетился, предлагал чай — кофе, виски — водку, конфеты — печенье, от которых мы, естественно, отказались. Алёна занималась своей работой, а я наблюдал и ждал появления Засурского. Когда же он приоткрыл дверь, якобы интересуясь организацией банкета, я закашлялся, тем самым подавая знак напарнице.
— Придётся сегодняшний спектакль отменить: нарушений слишком много, — бесстрашно произнесла Алёна.
Люблю мхатовские паузы, особенно в стенах театра.
Дверь директорского кабинета, наконец, открылась до
