А мы с Колесниковым поползли домой. Ноги меня еле несли — то ли так устала от ничегонеделания, то ли, по авторитетному Димкиному утверждению, надвигается перемена погоды, но у меня не хватило сил даже выяснить, как Дима к Слону съездил. Решила подремать часок, а остальное все потом… Уже сквозь сон слышала — звонил телефон. Вэ-А с кем-то беседовал. Похоже, это были Стивенсы. Не знаю. Я спала.
* * *
Часок незаметно растянулся, и проснулась я в девять утра.
Дима не ошибся. Ночью здорово похолодало (он даже, как выяснилось, вставал часа в три, вытащил ещё одно одеяло). Утро выдалось темное, хмурое, по небу ползли черные тучи — неужели снег пойдет? Какой-то очень уж резкий переход от почти лета к почти зиме…
Вторая мысль была более радостная: что холодильник, спасибо Андрюхе, забит и идти с утра никуда не надо. В смысле, торопиться. Потому что в контору-то все равно придется, хоть и воскресенье, но не к девяти, а попозже. Боже, какое счастье!
С утра там господа ученые с Сережей работают — мы не нужны. Пока они все свои модели рассмотрят, пока поймут, что намоделировали. Это нас с Димой только результаты интересуют. А наших консультантов — сам процесс, как в старом анекдоте.
За утренним кофе неторопливо обсудили планы.
— Дим, что, вчера Стивенсы звонили?
— Ага. В гости зовут.
— У них праздник какой-то?
— Нет, мне показалось, просто пообщаться хотят.
— А ты что сказал?
— Что у меня планы на вечер, наверное, не сможем.
— Какие планы? К Слону собрался?
— Вижу, ты, Рыженькая, толком ещё не проснулась — я же у Слона вчера был. А сегодня иду к Петру Петровичу. Порадовать заклятого друга информацией о Дубове.
Судя по Димкиному лицу, не сильно он Пэ-Пэ порадует. Похоже, Дубов придумал очередную подлянку.
— Слон гадость какую-то сочинил?
— Смотря для кого. Для меня — нет, а для дяди Пети…
Но рассказывать мне Вэ-А явно не собирался. Я допила кофе. Смотрю Дима уже в комнате, что-то пишет.
— Дим, кому письмо?
— Ему, дедушке Пете. Пусть лучше прочтет, чем от меня услышит.
— Мне расскажешь?
— Со временем. Иди, там тебе ванна уже готова. Да и время поджимает. Мы все-таки в одиннадцать быть обещали.
Я никаких таких обещаний не помнила. Но если мужчина говорит…
Мое величество успело и ванну принять, и посуду помыть, и даже кое-что простирнуть, прежде чем Вэ-А сообщил, что пора выходить.
Дошли до офиса — а там… Дым коромыслом, ржание. Четверо мужиков пялятся в монитор и комментируют, не отрывая глаз. Четверо — это потому, что Андрюха приехал.
Мы зашли вместе с котом, который терпеливо нас дожидался под дверью. Учуял сигареты, фыркнул и на кухню подался. Раз травите, так хоть кормите. Пока я его аппетиты удовлетворяла, господа мужчины к делу приступили.
Тут уже и мне интересно стало. Вышла, села у Сереги за спиной. Смотрю. На мониторе туда-сюда машинки передвигаются, а сбоку высвечиваются характеристики дороги, покрытия, погоды. Ого, да это уже четвертый вариант.
Господа ученые сидят довольные — дальше некуда. Еще бы, заработала программа, да ещё картинки рисует, все видно…
Тут Андрей голос подал.
— Борис Йосич, а что это мы только "дорога, тормоза"?.. А водитель так, для мебели? Он ведь тоже что-то делал? Ну, тормозил там, или наоборот, на газ давил, рулил…
— Медики говорили, он незадолго перед смертью глотал нитроглицерин, напомнил Дима.
— И что?
— А то, что нитроглицерин вызывает резкое расширение сосудов сердца и головного мозга…
— Ну? — подогнал Андрей. Его иногда Димкина манера никуда не торопиться просто из себя выводит.
— Это значит, что голова может закружиться… Или просто туман перед глазами… Или сильное сердцебиение… Головная боль… Да мало ли что еще…
— Так и я о том же!
Шварц с тяжелым вздохом повернулся к нам.
— Ну, господа хорошие, головную боль я запрограммировать не смогу.
— А ты её уже запрограммировал — время реакции у тебя там, между прочим, входит… — Дима повернулся к Школьнику. — Так ведь, Йосич? Прокомментируйте результаты.
Мы все, как было принято писать в старинных романах, обратились в слух.
— Так, ребята. Никаких особенных сенсаций у нас не получилось, чего и следовало ожидать. Ясно следующее. Во-первых, с таким состоянием тормозов и при увеличенном времени реакции водителя занос был практически неотвратим. Тем не менее, авария могла и не произойти, если бы не подвернулся встречный автомобиль. Дальше, кто-то мог умышленно подстроить дефект правого заднего тормоза, но не пенек. А без пенька ничего смертельного не произошло бы. Все просчитанные варианты показывают, что без проклятого пенька вероятность успеха этой диверсии практически нулевая. Ведь тормоз перестал работать только после удара колесом, от которого колодки ушли вперед. Потом, конечно, машина могла такую каку в любой момент выкинуть. Но тогда в аварию скорее попал бы не мэр, а его жена — она чаще ездила на этом "Москвиче". А с третьей стороны, она более опытный водитель, так что и от переднего КрАЗа держалась бы подальше, и отреагировала быстрее, и, думаю, сумела бы парировать занос рулем…
Слова Школьника прервал решительный звонок в дверь. Дима открыл и впустил в комнату довольно высокого человека с собачкой.
— Знакомьтесь, ребята. Это профессор Эдик Федотов. В смысле, Эдуард Васильевич.
Я, конечно, уже любому внешнему виду не удивляюсь. В концеконцов, вон Стивенсы — он профессор, она доцент, но больше на хиппи похожи, а не на солидных ученых. И этот тоже — морда совершенно хулиганская, представьте себе Костю Райкина, растянутого по вертикали. Пышные, почти седые волосы, довольно тощий (еще один…), такой весь немножечко "танец скелетов".
И собачка у него такая же — афганская борзая. Тоже крашена под "соль с перцем". Тоже волнистые волосы. И тоже тощенькая и высокая. Только морда не хулиганская, а благовоспитанная.
Впрочем, профессор Эдик поздоровался с незнакомыми тоже благовоспитанно, зато потом приветствовал знакомых Школьника и Байбака на очень своеобразной смеси полуприличных слов.
Они, судя по реакции, ничего другого не ждали.
Я поняла, что Федотов заглянул к нам из любопытства. Видать, именно с ним вечером советовался Школьник.
Через десять слов профессор внима-ательно так на нас посмотрел. А потом и говорит:
— А что вы все только "дорога", "тормоза"? Может, все намного проще?
— Вот и я говорю, водитель виноват, — влез Андрей, — а может, плохо ему стало…
— Или ещё проще. — Как все мужчины, профессор Эдик разговаривал руками. — КрАЗ, вот этот, передний, сбрасывает газ, скорость падает. Но стоп-сигнал не горит, потому что тормозная педаль не нажата. "Москвич" приближается, водитель видит — опасно. Потом КрАЗ тормозит, "Москвич" уходит влево, объехать — и сталкивается со встречным КрАЗом. Тем более вечер, закрытый поворот…
Теперь уже все мужики в офисе обдумывали предложенный вариант. В воздухе висели не просто сизые слои дыма, а сплошной туман.
Наконец Школьник произнес:
— Непротиворечиво. Так могло бы быть — но на самом деле он тормозил, след совершенно отчетливый.
Смотрю я — а в глазах Димы, как у нас в офисе, тоже сплошной туман. Ничего господин не понимает.
Зато я начинаю — если кто-то хотел убить мэра, то проще оказалось бы подстроить ситуацию на дороге, чем портить машину.
А Школьник продолжал:
— Нет, все-таки преступного умысла не было. Все можно предусмотреть и рассчитать — но не тот пенек.
— Какой пенек? — нахмурился профессор Эдик.
Школьник терпеливо объяснил.
И вот тут профессор Эдик показал, что не зря он профессор:
— А может, колодки наклонились вперед в момент резкого торможения?
У Школьника вспыхнули глаза — и тут же угасли.
— Нет, Эдик. Колодки наклонились задолго до аварии — ты б видел этот тормоз, там все ржавчиной заросло…
Но Эдик Федотов уже несся в атаку полным галопом:
— Но расчет мог быть именно на это! На поршеньках стоят слабые упорные кольца, при служебных торможениях они как-то держат, но потом злоумышленники создают аварийную ситуацию, которая вынуждает водителя прибегнуть к экстренному торможению, замедление и сила инерции намного выше, и вот в этот момент…
Без всякого почтения к профессорскому мнению вмешался Байбак:
— Так колодки ж уже разжатые, как же они наклонятся?..
Школьник задрал очки на лоб, потер глаза:
— Миша! Что б ты уже сначала думал, а потом говорил, а? Непозорь меня перед Эдуардом Васильевичем!
Эдуард Васильевич победно ухмылялся, Борис Иосифович жевал губами, дожидаясь, и изо всех сил сдерживался, чтобы не выпалить разгадку.
Но Байбак уже и сам сообразил:
— Ой… тю… Ну да, разное время срабатывания…
