— Блевать, наверное, — равнодушно предположил Каликин и проговорил: — Давай, что ли, выпьем?
Они выпили, и Андрей, который словно бы пил воду, а не шестидесятиградусный первач, почувствовал, что его наконец «проняло».
— Так, — подытожил майор. — Ну, давай, что ли, другану твоему позвоним в ментовку?
Однако спиртное уже сделало свое черное дело, у Заварзина в голове с завидной скоростью принялся вызревать новый план.
— А может, поможешь? — проговорил детектив, еще толком не сформулировав в сознании свою просьбу.
— Чем? — поинтересовался Каликин.
— Техника у вас есть? Ну там… танк или БТР?
— Зачем? — Несмотря на свое состояние, майор еще не окончательно утратил способность размышлять здраво.
— Мне бы только ворота выбить, — вздохнул Заварзин, — да пару ребят с автоматами… Можно без патронов, — поспешил добавить он. — Главное — этих напугать. Неужели не шуганутся, а?
С последним предположением майор согласился, однако…
— Техники-то, Андрей, до черта, — сказал он, понурясь. — Да вот горючего ни капли нет. Гришаков его добывать и поехал. Сальца повез, капустки бочонок… Дадут, — уверенным тоном человека, не привыкшего получать отказы, проговорил Каликин и добавил: — Но вот когда он с бабы своей слезет, это вопрос. А тебе сейчас надо… — Майор почесал затылок и задумался.
— Ну, может быть, просто нескольких парней со мной пошлешь?
— Да пьяные они все или спят, — досадливо махнул рукой бывший сослуживец. — А которые не пьяные, с тех проку нет. Маменькины сынки, они только испортят все… — Он сделал паузу и произнес: — Я щас офицеров соберу… А чего? — Заметив, что Заварзин смотрит на него с некоторым недоверием, он попытался застегнуть китель, но, сообразив, что для начала надо просунуть руки в рукава, оставил это утомительное занятие и упрямо повторил: — А чего?
Веселость Андрея улетучивалась вместе с надеждой на помощь военных.
— Где телефон? — спросил он, понимая, что других путей у него не осталось.
— Пойдем, — сказал майор и попытался подняться, что удалось ему с немалым трудом и нешуточным риском для здоровья. Если бы Заварзин вовремя не подхватил, Каликин, вероятнее всего, упал бы прямо на стол.
— Пошли, — набычившись, повторил майор. — Пошли.
Поддерживаемый детективом, он сделал несколько шагов к двери, возле которой оба остановились, услышав доносившийся с улицы странный шум и гул голосов. Шум приближался, нарастая с каждой секундой. Заварзин взялся за ручку двери, но открыть ее не успел, она сама распахнулась, и бывшие сослуживцы столкнулись нос к носу с прапорщиком Диденко.
— У-у-у! — сказал он, но уже с совершенно иной интонацией, а потом с некоторым удивлением добавил: — У-у-у! Куда это вы?
Детективу впервые за вечер довелось услышать от прапорщика что-то иное, чем ставшее привычным «у-у-у». Кроме всех прочих достоинств, которыми Диденко, несомненно, обладал, следовало отметить и еще одну его диковинную способность — воспринимать информацию во сне.
Как оказалось, прапорщик слышал весь разговор, и в его благородной душе зрело негодование, а в мозгу — план восстановления справедливости.
Диденко недолюбливал крутизну, не жаловал он и рокеров, зато очень уважал дружбу и взаимовыручку. Поэтому во дворе майор и его товарищ обнаружили два-три десятка солдат, одетых как попало.
«Вот уж действительно шайбы», — подумал Заварзин. Хлопчики оказались как на подбор — рослые, широкоплечие. Откуда Гришаков выписывал себе таких солдат, оставалось загадкой. Вероятно, знал места или же выкармливал непосредственно на территории части.
— Во, Сан Ваныч, — заявил, покачиваясь, Диденко. — Добровольцы. — Повернувшись к молодым людям, прапорщик заорал: — Стройсь!
Изрядно хмельные парни на удивление быстро построились.
Каликин икнул и оторопело посмотрел на Андрея, затем перевел глаза на добровольцев, а потом на прапорщика, так и не снявшего его китель:
— Ну… Ик… ик… и какие будут предложения?
— Боец Суворов! — хрипло проорал прапорщик. — Выйти из строя!
На удивление среди собравшихся парней нашелся один, к которому определение «шайба» ни в коем случае не подходило. Покинувший строй товарищей молодой человек был среднего роста, несколько щупловат; не требовался слишком пристальный взгляд, чтобы понять — среди предков солдата не обошлось без семитской крови.
Отец Суворова носил весьма звучную фамилию Гринштейн, теперешняя же фамилия досталась рядовому Суворову от матери. Звали парня Александром Васильевичем, и он, подобно своему полному тезке, генералиссимусу, имел явный стратегический талант.
— Излагай соображения! — приказал Диденко без лишних предисловий.
Лиза огляделась по сторонам. Ничего такого, что могло бы ей пригодиться, она не увидела. Пройдя в первую комнату, она с надеждой бросила взгляд в сторону камина. Щипцов не было.
Но… Угол возле камина поражал обилием зелени. Растения в красивых кадках и горшках вызывали ассоциации с оранжереей.
Лиза нехорошо улыбнулась. Пожалуй, здесь она все-таки найдет то, что нужно.
Подобрав горшок покрупнее, из которого торчало растение на толстом стебле, девушка примерилась и определила, что вполне сможет поднять свое импровизированное оружие, а главное, опустить его на голову того, кто ее охраняет. А если он не один? Лиза вздохнула. Надо рискнуть!
Подойдя к двери, она застучала.
— Чего тебе? — раздался чей-то неприятно знакомый голос.
Девушка продолжала колотить в дверь.
— Прекрати, стерва! — разъярился охранник.
Она услышала, как в замке поворачивается ключ, и заняла исходную позицию.
— Я тебя сейчас угомоню! — прорычал, врываясь в комнату, Губа.
Лиза с размаху треснула бандита по голове горшком, который от удара раскололся.
Если бы она не вырубила его с первого удара, ей наверняка пришлось бы туго. Однако Губа рухнул как подкошенный. К счастью, больше никого у двери не было. Правильно. Зачем толпой охранять слабую девушку и мальчика? Ну ничего, она им покажет, какая она слабая! Лиза подняла выпавшую из пальцев охранника связку ключей и собралась уже бежать прочь, но взглянула на Губу и решила, что нельзя оставлять врага у себя в тылу. Мысленно выругав себя за отсутствие сообразительности, она пробежала в спальню, сдернула с кровати простыню и, надорвав края зубами, оторвала от нее три длинные узкие полосы.
Связав Губе руки и ноги, она запихала третью полоску ткани ему в рот и, пыхтя от напряжения, оттащила поверженного врага в угол.
Итак, теперь, если кто-нибудь войдет в комнату, станет ясно, что птички улетели, а вот куда? Пусть попробуют угадать. Они наверняка решат, что и Лиза и Саша прячутся в доме.
Девушка подобрала ключ и заперла комнату.
— Колись, дружок, — задушевно улыбаясь, проговорил Тарасенков, обращаясь к молодому человеку, который, понурив голову, сидел на краешке стула. — Для следствия и без твоих показаний материала достаточно. Просто я тебе добра желаю. Первая ходка, учтут судьи. И чистуху… то есть чистосердечное признание твое учтут.
Парень скривился.
— Ну да, — хмыкнул он. — Слышали мы сказочку про белого бычка! Учтут, как же! Держи карман шире, Стеклов!
В юридических тонкостях задержанный не разбирался, но никому и ничему не верил. Если у капитана дело на него уже сшито, так зачем же ему тогда чистосердечное признание? Значит, он говорил неправду, и тогда все эти сладкие песни про чистосердечное признание — тоже ложь? Как все вокруг?! Коля Стеклов ненавидел весь мир, весь этот чертов мир, так несправедливо обошедшийся с ним. Почему одним все, а другим ничего?! Почему одним с самого рождения бабки, тряпки, тачки к подъезду, длинноногие, грудастые телки, а ему лишь бедность и презрение. Почему у него нет богатого папаши? Почему мать нищая?! Почему все твердят, как дятлы: «Надо добиваться всего самому»? И кто это вокруг чего-нибудь добился сам?! Может быть, и добился к старости, годам к сорока, пятидесяти… Но тогда ничего уже не нужно? Зачем деньги? Зачем положение? Ведь жизнь-то уже кончилась! Впереди пенсия и… смерть.
— Подумай, Стеклов, — еще раз предложил оперативник. — Тебе же добра хотят.
— Да идите вы! Не верю я вам! — воскликнул Николай. — Нет у вас на меня улик! Нет! Вот вы и вьетесь ужом возле меня! А если я расколюсь, вы обо мне и думать забудете.
Тарасенков пожал плечами.
— Как хочешь, — проговорил он как можно равнодушнее.
Задержанный заблуждался по крайней мере в одном: капитан имел видеозапись, которая уличала Стеклова в преступных замыслах. Сколько бы парень ни твердил, что знать ничего не знает и ведать ничего не ведает, что шел туда, где его задержали, только чтобы узнать насчет работы, а нож подобрал по дороге, — мол, чего же хорошей вещи валяться, — доказать его вину было просто. Однако Тарасенков понимал: для того чтобы майорские звезды вновь не рассыпались на капитанскую мелюзгу, необходимо продемонстрировать класс — сработать безупречно, то есть получить от задержанного чистосердечное признание. Ведь попытка совершить одно убийство прямо не изобличала Стеклова в совершении другого. Он рано или поздно сознается в нем, но все лавры тогда загребет следователь из прокуратуры.
