подумали на него.
Неужели и я позволю снимку Мэнтла над моей кроватью мозолить мне глаза ещё лет двадцать?
– Правда, не знаю уж, какая рыба любит сыр. Голавль, разве что?
– «Моби Дик», значит, – задумчиво сказал я. – А ты знал, что капитан Макэвой уезжает отсюда как раз потому, что не в состоянии здесь заработать?
Дед кивнул.
– Адам рассказал вчера. Один уезжает за мечтой, другой за ней приезжает. Что одному мусор, другому – клад, – засмеялся дед.
– И про Джуди знаешь?
– Знаю.
– От Адама?
– Нет. Я давно это знаю, – ответил дед.
Мы умолкли. Мне не хотелось спрашивать, откуда он мог знать про то, чем промышляла Джуди. Мне почему-то было неловко об этом спрашивать.
– Знаешь, почему Летисия стала сплетницей? – неожиданно спросил дед.
– А она ею стала? Я думал, такими рождаются.
– Возможно. Но тебе не кажется странным: Летисия сплетничает обо всём, но, прознав, что Джуди продаёт себя, не сказала об этом ни единой душе.
– Потому что она – хорошая женщина.
– Ты молодец, что так думаешь. Ты настоящий мужчина, Макс.
– Брось это. Что ты меня хвалишь как маленького! В чём дело?
– Сюда не перебираются за счастьем, отсюда только уезжают, – дед глядел куда-то вдаль. – В войну на остров перевозили беженцев, но по своей воле в унылость нашу силком никого не затащишь. За всю жизнь, что я прожил здесь, только два человека добровольно переселились в Сент-Фоуи: Тёрнер, чтобы ловить рыбу, и много лет назад в эти края переехала Летисия в надежде скрыться ото всех.
Моррис вынырнул из ресторана с подносом, над которым вился пар. Наша рыба была хорошо приправлена лимонным соком и посыпана зеленью. Хозяин пожелал приятного аппетита на крепком моряцком и скрылся, и мы взялись за приборы, готовые проглотить рыбу целиком.
Меня осенило: Летисия. Которая знает всё и про всех. Которая оставалась одна, пока мы в первый раз ходили к маяку, и которая позже могла взять ключ из куртки и положить его обратно. Которая ходила к Кампиону ранее, чтобы отнести ему выпечку. А после неё Кампиона живым никто не видел. А то, что позже она видела кого-то в витрине магазина? Жёлтый дождевик – да здесь у каждого абсолютно такие. Состряпано для отвода глаз. Никого там не было. Страсть. Любовь. Это двигало мисс Вудс все эти годы.
Как там пела Цара – «Я знаю, что когда-нибудь чудо случится»? Она была влюблена в Кампиона. Почему сейчас это так явно бросается в глаза? Из-за фотографии с петухом. Летисия не пришла к нам вечером с угощениями уже на следующий день. Потому что носить было некому – Кампиона не было. Она убила его. Чуда не случилось. Безответная любовь. Столько лет… Когда мы ушли с дедом в первый раз, она могла взбежать к лавке свиданий… Там состоялось её свидание. Единственное и последнее свидание Летисии Вудс и Рэя Кампиона. И гарпун – стрела амура… Но я бы на её месте целился в сердце, а не в горло.
– Ты меня слушаешь?
– А? – вздрогнул я от неожиданности, вынырнув из своих размышлений.
– Будто чёрта увидел, – сказал дед, жуя белую мякоть.
– Я задумался.
– О чём?
– О Летисии. Что ты хотел сказать про неё?
– Она не верила, что выживет. Была медсестрой на юге в первую войну и влюбилась в одного офицера, хотя у неё был жених, лейтенант, с которым должен был состояться неравный брак без любви. О неверности узнали, и в госпитале стали судачить, ославили Летисию шлюхой. Она потеряла свою любовь на фронте, а жених её бросил, узнав об измене. Ей пришлось прятаться до конца войны, а позже она перебралась сюда к нам. Обрезала волосы, открыла салон и стала вести себя «очень громко», чтобы никто не догадался, куда пропала та скромная девушка. А став свидетельницей неприятного разговора на маяке, она не могла выдать Джуди и не могла её осуждать. Она цену жизни знает.
Я жадно заглатывал нежное мясо, пока слушал, и с моих губ капал лимонный сок. Теперь я понимал, откуда та настойчивая забота о моём деде и его соратнике. Наверное, это называется комплекс медсестры или что-то в этом духе. Летисия чувствовала вину перед женихом и любовником, проще говоря, перед двумя военными, и она долгие годы замаливала грехи, приходя в наш дом к двум другим бывшим военным, неся полные корзины яств, и это наполняло её опустошённое сердце.
– Разве плохо любить? – спросил я.
Дед отправил в рот щедрую порцию рыбы с куском тоста, оторвал взгляд от тарелки и посмотрел в сторону моря.
– Офицер Летисии был немцем, – сказал он. – Эта любовь была обречена с самого начала.
Вот в чём дело. Вот о ком плакала Летисия на самом деле. Вот о чём Цара пела своей верной подруге.
– Его звали Уоррен, – сказал дед. – Как и отца Летисии. Она однажды рассказала мне о себе.
Я кивнул. В памяти всплыло фото офицера на каминной полке с заглавной «У» и «вздутыми» плечами. Летисия намочила бумагу там, где были погоны и петлицы.
Дед говорил, что если ты пережил горечь войны, то всё, что ты приобрёл, и всё, что ты потерял, уже никогда тебя не оставит и будет гнаться за тобой призраками прошлого.
– Ты бывал у Летисии дома? – спросил я.
– Разумеется, мы же ходим в гости друг к другу.
– Видел снимок на каминной полке?
– Какой именно?
– С петухом.
– Ты имеешь в виду Летисию и Кампиона на птичьем базаре?
– Наверное, – кивнул я.
– Да, помню. Хороший снимок. Я его делал. Мы гуляли в тот день и догуляли до базара. Погожие были дни.
Моррис вышел с чаем и кружками на подносе.
– Наконец-то! – Дед хлопнул ладонью по столу. – Пока ты нас не потравил и не отправил в Уэльс!
Приправив крепким словцом, Моррис сказал, что в Уэльсе не так жарко, как в аду, куда всем нам с ним вместе и дорога, потом присел к нам и разлил чай в три кружки. С его розового лица не сходила широченная улыбка.
– Хорошо, что ты заговорил о снимках, – сказал дед и отложил приборы. Он достал что-то из внутреннего кармана ветровки и протянул мне. – Взгляни.
Я взял карточку и сразу узнал на фотографии маленького Джозефа. На нём были шорты и вязаный джемпер, как когда-то носил я.
– Того же периода, что и фото со шляпой, – сказал я. – Ему здесь лет десять-двенадцать, да?
– Что? Нет, ты не понял, Макс. Ты спрашивал, есть ли у меня твоя фотография, – сказал дед.
– А
