Полина Дашкова - Образ врага

— Я сейчас… не бейте больше…

Громила вопросительно взглянул на Азамата. Тот чуть нахмурился, показал глазами, мол, хватит пока с него, потом посмотрел на Цитруса и ласково сказал:

— Встань, Гарик, не валяйся на полу. Гарик тяжело поднялся с ковра и опять рухнул в кресло, дрожащей рукой взял свою сигарету, которая все еще дымилась в пепельнице, судорожно затянулся.

— Мы очень много пили, Азамат. Я боюсь перепутать. Только одно помню ясно, — он зажмурился и медленно, по слогам, произнес:

— Алиса.

— Какая Алиса?

— У Майнхоффа была в Москве баба много лет назад. Ее звали Алиса. Он мне как-то сказал о ней, еще давно, в Ирландии. Ты ведь знаешь, в начале восьмидесятых он учился здесь, в аспирантуре МГИМО. У него была любовь с какой-то Алисой. Вот про нее мы и говорили.

— Ты ее знаешь?

— Нет. Никогда не видел.

— Как фамилия?

— Карл не назвал фамилию. Он только говорил, еще тогда, в Ирландии, что это единственная женщина, на которой он хотел жениться.

Мимолетный разговор трехлетней давности, пустой треп за липкой стойкой бара в Дублине вспыхнул в памяти неожиданно ясно, как свет далекого спасительного маяка.

Азамат хочет узнать, кто такая Алиса. Его интересует любая информация о Карле Майнхоффе. Это шанс. Это спасение. Все остальное — черный мертвый туман, в котором нельзя уцепиться ни за одну реальную деталь. Говорить надо только правду, если поймают на лжи, опять начнут бить. Сочинять ничего нельзя, ведь неизвестно, насколько осведомлен Азамат.

— Мы говорили о женщинах. Спорили, — судорожно сглотнув, забормотал Цитрус, — я удивился, почему Карл столько лет с Ингой Циммер.

— Погоди, не тараторь, — поморщился Азамат, — когда и где вы говорили? У тебя дома три дня назад или в Ирландии три года назад?

— У меня все спуталось в голове, — жалобно простонал Цитрус, — мы оба раза говорили про эту Алису.

— Ладно, валяй, рассказывай, что помнишь, — махнул рукой Азамат, — потом будем разбираться.

— Да, я постараюсь ничего не упустить. Я спросил его про Ингу. Я видел ее в Дублине. Она совершенно железная баба, может замочить кого угодно, не моргнув глазом. Я сказал Карлу, что с такой женщиной, как Инга, не сумел бы и дня прожить, и спросил, неужели никого, кроме нее, нет? Он ответил, мол, была одна. Русская. Но та все получилось очень сложно. Он хотел на ней жениться, увезти к себе в Германию, но у нее был отец больной, она не могла его бросить. А теперь ему все равно, кто рядом. К Инге он привык. Алису любил по-настоящему. И до сих пор забыть не может, хотя расстались они не лучшим образом. Я спросил, мало, что ли, баб? Он ответил: такая одна. Я очень удивился, что в Карле есть это…

— Что «это»? — подал голос Мальков из своего угла.

— Ну, такие, как он, обычно меняют девок, живут на полную катушку. Покупают себе фотомоделей, стриптизерок, групповухой балуются, в общем, не утруждают себя всякими сложностями, используют одноразовых…

— Люди разные бывают, — задумчиво произнес Азамат, — не все такие грязные, как ты. Ну, что там еще про Алису?

— Ничего, — испуганно заморгал Цитрус, — больше ничего.

— Ну, прид-дурок, — с оттяжкой процедил Мальков, — надо же быть таким идиотом, — он покачал головой.

— Чтоб ты знал, Гарик, — Азамат вытащил зубочистку изо рта и стал внимательно ее рассматривать, — Карла Майнхоффа сейчас нет в России. До сих пор нет. А теперь подумай, дорогой, откуда в твоей дурной голове могла вся эта туфта возникнуть?

— Это не туфта, — прошептал Гарик, — корреспондентка ко мне точно приходила. Я потом нашел под креслом фантики от конфет, которые она принесла. Это мои любимые конфеты, шоколадные с коньячной начинкой. Я их сам себе никогда не покупал и один не стал бы есть.

— Какие фантики? засмеялся Мальков. — Что ты плетешь? Совсем у тебя крыша съехала, брат Цитрус. Меньше надо на партийных митингах орать.

— Не влезай, Петька, — тихо сказал Азамат и стал пристально вглядываться в глаза Цитруса. Он смотрел на него так, словно перед ним был загадочный неодушевленный предмет.

— Значит, про Алису вы говорили в Ирландии? Это ты точно помнишь?

— Совершенно точно, — кивнул Цитрус.

— А потом у тебя дома, три дня назад?

— Да. Но это я помню смутно.

— Скажи мне, Гарик, ты колешься? Травку куришь?

— Нет, — Цитрус энергично помотал головой, — совсем нет.

Азамат бросил вопросительный взгляд на Малькова. Тот пожал плечами и ничего не сказал.

— Но бутылки остались? Что-нибудь осталось, кроме фантиков? — продолжал допытываться Азамат.

— В том-то и дело, что не осталось никаких следов. Как будто в квартире убрали, пока я спал.

— Что вы пили?

— Не знаю. Я точно помню, что я варил кофе для корреспондентки. А потом дыра, провал. Только лицо Карла и голос.

— С акцентом? — быстро спросил Азамат. И тут Цитрус вспотел. Он стал мокрым, словно его окатили из ведра холодной водой.

— Без акцента… Карл говорил без акцента… но этого быть не может.

— Коля, позови быстренько Елену Петровну, — тихо распорядился Азамат.

Один из амбалов вышел и через минуту вернулся с полной пожилой женщиной в белом халате. Она была похожа на обыкновенную докторшу, участкового терапевта из районной поликлиники. На ногах растоптанные тапочки, на голове стандартная рыжая «химия», короткие мелкие кудряшки. Круглое мягкое лицо, оранжевая помада на тонких губах.

— Елена Петровна, пожалуйста, посмотрите хорошенько его вены.

Докторша подошла к Цитрусу, закатала рукава свитера, вытащила маленькую лупу из кармана халата, стала внимательно разглядывать локтевые сгибы. Прикосновение ее холодных жестких пальцев было отвратительно.

— Нет, Азамат Мирзоевич, следов иглы не вижу. Но они могут быть в паху, на лодыжках.

— Елена Петровна, вы осмотрите его хорошенько и сделайте анализ крови. Он не наркоман, но, возможно, ему ввели дозу какого-нибудь сильного наркотика. Из тех, что вызывают галлюцинации.

— А в чем дело-то? — осведомилась докторша.

— Дырка у него в памяти. Если, конечно, не сочиняет… В общем, надо проверить, обрабатывали его как-то или он заврался.

— Так необязательно наркотики. Может, гипноз? — Докторша взяла Цитруса за подбородок, приблизила к нему лицо и заглянула в глаза. — По-моему, он легко поддается.

— С чего вы взяли? — Цитрус дернул головой. — С чего вы взяли, что я легко поддаюсь гипнозу?

— Три дня — большой срок, — задумчиво произнесла докторша, не обращая внимания на реплику Цитруса, — в крови может не остаться следов. Молекулы барбитуратов очень быстро разрушаются в организме. Придется делать мембранную хроматографию. Это дорогое удовольствие. Вы мне точно скажите, Азамат Мирзоевич, что вам нужно узнать. А я разберусь.

— Я подозреваю, его как-то обработали и допросили. Помните, был уже такой случай? Гипнотизер из ФСБ вытянул информацию у одного моего боевика, а потом мы долго голову ломали, гадали, как случилась утечка? Боюсь, здесь у нас именно такой вариант. Вы уж разберитесь с ним, Елена Петровна, только побыстрей.

— Ясненько, — кивнула докторша, — сделаем.

Видеокамера в маленькой комнате при отделении полиции аэропорта Бен-Гурион была вмонтирована высоко, под самым потолком. В эту комнату обычно приводили задержанных, подозреваемых в перевозе наркотиков, иногда их оставляли одних в закрытом наглухо помещении, как бы давая шанс что-то быстро перепрятать или уничтожить. Задержанные, словно утопающие, отчаянно хватались за эту соломинку, но камера в потолке фиксировала каждое движение.

Майор МОССАДа Аркадий Кантор использовал специальное помещение и видеокамеру в иных целях. В случае с гражданкой России Воротынцевой Алисой Юрьевной речь шла вовсе не о наркотиках. Надо было провести сложный допрос, требовалось понять психологические реакции, отделить правду от лжи, уловить оттенки чувств и эмоций. Следовало заснять ее лицо крупным планом, но расположение камеры такой возможности не давало. Алиса и Максим получились нечетко. Лиц не видно, только головы, плечи и колени.

— Вполне можно было обойтись звукозаписью, — заметил полковник МОССАДа Яков Берштейн, просмотрев пленку на большом экране в своем просторном кабинете, — мимика здесь не видна, проанализировать психологические реакции невозможно. А фотографий ее у нас и так есть в достаточном количестве. Но вообще, Аркадий, надо сказать, чтобы там вмонтировали камеру как-то иначе. На всякий случай.

— Да, конечно, они послушают, — хмыкнул Кантор, — не наше помещение, у нас там права птичьи. Они трясут в своей каморке наркоманов, им нужен глаз под потолком.

— Ладно, черт с ней, с камерой. Пусть торчит где угодно. Так почему ты не спросил Воротынцеву про американца? Если я тебя правильно понял, весь твой хитрый план с задержанием на шоссе и штрафом был направлен именно на разговор об американце. Кстати, скажи, пожалуйста, а что бы ты стал делать, если бы она не порвала квитанцию и заплатила штраф?