— Боится? — поддерживая разговор, спросил Антон.
— Спиртного запаха не переносит. Как в морду дыхну, у него на загривке шерсть дыбом становится.
На двери висел почти игрушечный замочек. Торчков без ключа ловко открыл его и провел Антона и Славу Голубева в небольшую, но светлую кухню, где царил особый крестьянский уют, постоянно поддерживаемый заботливыми руками хозяйки. Пол был устлан пестрыми домоткаными половиками, на окнах — ситцевые занавески, под потолком — старинный розовый абажур, на столе — ярко-цветастая новенькая клеенка. В углу справа, напротив русской печи, стоял потемневший буфет с незатейливой посудой, а на стене слева висела большая самодельная рамка с семейными фотографиями. Среди снимков выделялся один — увеличенный, на котором около двадцати молодцев в старинных пожарных касках и брезентовых пиджаках напряженно застыли перед объективом фотоаппарата. По низу снимка белела четкая надпись:
«Участники районного конкурса добровольных пожарных дружин. 1939 г.»
Заметив, что Антон заинтересовался снимком, Торчков поставил на буфет транзистор и с нескрываемой гордостью сказал:
— Раньше, Игнатьич, я в Березовке пожарной дружиной руководил. На том конкурсе, когда сфотографировали, чуть было чемпионом среди пожарников района не стал. Вперед всех к условному очагу пожара прикатил. Если бы заминка не вышла, как пить дать победителем оказался бы.
— Какая заминка? — спросил Антон.
— С пустой бочкой приехал. Второпях забыл, холера ее побери, воды налить.
Голубев, не сдержавшись, прыснул со смеху. Антон лишь улыбнулся и сказал:
— Торопиться, Иван Васильевич, надо медленно.
— Истинно так, Игнатьич. Поспешишь — людей насмешишь. — Торчков заглянул в один ящик буфета, в другой и вдруг протянул Антону медаль «За трудовую доблесть». — Во, полюбуйся, что моя Матрена Прокопьевна на ферме заслужила. Доблестная женщина!
Антон подержал медаль на ладони и, возвратив ее Торчкову, спросил:
— Где же газета с таблицей?
— Тут где-то была…
Торчков, подставив табуретку, заглянул на буфет. Затем ушел в комнату, долго шелестел там какими-то бумагами. Вернувшись, виновато развел руками:
— Нету газеты. Должно быть, женка запрятала. Если не возражаешь, Игнатьич, подожди Прокопьевну. Вот-вот она придет с фермы на обед.
В доме было душно. Все трое вышли на свежий воздух во двор. Сбросив со скамейки, стоящей в тени у крыльца, надломленную лошадиную подкову, Торчков предложил сесть и ни с того ни с сего ополчился на Гайдамачиху, «напустившую глаз на его коровенку». Антон, недолго послушав, перебил:
— Выдумки все это, Иван Васильевич.
Торчков кулаком стукнул себя по впалой груди:
— Игнатьич! На прошлой неделе, когда гнал коней в ночное, собственными глазами видел ведьму возле кладбищенской городьбы.
— Что она там делала?
— Вот ты, как офицер милиции, сам ее и спроси: чего старухе в полночь на кладбище делать?.. — Торчков прищурился. — Люди старые, Игнатьич, толкуют, что на могилках растет особая трава, в которой смертельный яд имеется. Малый пучок такой травки скормишь скотине — сразу копыта отбросит.
— Не слышал, что на Березовском кладбище ядовитая трава растет, — сказал Антон.
— Так ты, считай, уже десяток лет в Березовке не живешь. За такое длительное время всякое может вырасти. — Торчков достал из кармана кисет и, свернув из махорки самокрутку величиной в палец, повернулся к Антону. — Опять же, Игнатьич, спроси Гайдамачиху, куда это она на старости лет из Березовки лыжи навострила?
— Что в этом особенного?
— Ну как что?.. Вот, к примеру, я всю сознательную жизнь провел тут и вдруг собрался бы уезжать… Интересно, куда бы я поехал, если у меня в других краях сродственников нет?
— Видимо, у Гайдамаковой есть.
— Нету. Сама моей женке слезу пускала, что осталась одна как перст на белом свете.
Антон, стараясь не тратить попусту время, завел разговор о заготовителе. С большим трудом кое-как удалось узнать, что возраст заготовителя около шестидесяти, а левая рука у него от локтя протезная. Лицом смуглый, «заросший, как поп». Одет в старенькую телогрейку, сапоги кирзовые, новые. Лошадь сытая, вороной масти. Ночевать в доме Торчкова заготовитель не захотел, сказал, что переспит в телеге, которую на ночь загнал во двор.
— Это от его подводы след? — показав на колесные вмятины по взрытому свиньями двору, спросил Антон.
Торчков утвердительно кивнул и протянул руку по направлению к сеновалу.
— Вот там подвода стояла. Я лошадке сенца подбросил.
— Почему заготовитель в доме спать не стал? Ночью ведь теперь сентябрит…
— Кто его знает почему. Может, он вовсе и не спал в телеге…
— А где?..
— С вечера, Игнатьич, мы с ним столковались пораньше выехать до райцентра. У меня ж, как известно, под ответственностью колхозные лошади. Встал часиков в пять. Думаю, надо на базе порядок до отъезда навести. За ворота вышел, гляжу, будто от дома Глухова мой заготовитель топает. Дождался его, спрашиваю: «Любовь, что ли, в Березовке закрутил?» — «Рука раненая заныла, — говорит, — глаз не могу сомкнуть. Вот и хожу по деревне, чтоб скорее утра дождаться».
— Выходит, он у Глухова был? — уточнил Антон.
— Утверждать не могу. Показалось, вроде от Скорпионыча вышел.
— Ну а дальше что было?
— Ничего особенного. Только приборку на базе закончил, является Скорпионыч с бумагой от председателя, стало быть, от папаши твоего. Дескать, Игнат Матвеевич приказал конягу на целый день выделить. «Чего тебе целый день с конем делать?» — спрашиваю. «Племяшу надо мешок сахара для варенья отвезти», — говорит. Приказ есть приказ. Выделил я ему Карьку, сбрую выдал, на том и подался домой.
Антон отчетливо, словно наяву, вспомнил труп обгоревшего старика, бутылку, пахнущую ацетоном, и на проселочной дороге, почти рядом с трупом, следы лошади с расковавшейся передней правой ногой. Появилась очень неуверенная, смутная догадка. Чтобы проверить ее, Антон спросил:
— Значит, в четверг Глухов весь день был у племянника?
— Должно быть, так.
— А вернулся он когда в Березовку?
Торчков пожал плечами.
— Не могу сказать. Сам я, как тебе известно, с четверга на пятницу заночевал в райцентровском вытрезвителе. Сменщик мой тоже на этот счет ничего определенного ответить не может, потому как Скорпионыч без него, ночью, Карьку на базу пригнал.
И еще одна внезапная мысль мелькнула у Антона.
— Иван Васильевич, помнится мне, что колхозным лошадям раньше на лето подковы срубали… — начал было он, но Торчков не дал ему договорить:
— Относительно подков, Игнатьич, могу прочитать лекцию. Деревенскую лошадь обязательно надо ковать в период гололедицы, а летом при мягком грунте ей подкова совсем ни к чему. Опять же такой секрет имеется: лошадиные копыта растут, к примеру сказать, как у человека ногти. Поэтому — хочешь не хочешь — требуется регулярная перековка, иначе может получиться так, что подковы вместо пользы причинят огромный вред, и лошадь совсем обезножеет.
— Значит, Карька, на которой Глухов ездил к племяннику, не подкована? — внимательно выслушав «лекцию», спросил Антон.
— Вот как раз у нее-то и новенькие подковки!
Антон недоуменно поднял брови:
— Почему?
— Еще один секрет имеется. Карька попеременно с двумя меринами, Аплодисментом и Харланом, у меня занаряжена для работы на животноводческой ферме, где производится перевозка кормов и тому подобных тяжестей по мокрому настилу, на котором копыта без подков скользят, как смазанные солидолом. Меринов ковали последний раз по весне, а Карьку — на прошлой неделе.
— Она, случайно, не расковалась?
— Сегодняшним утром, перед разнарядкой, проверял. Все четыре подковки как припаянные. За лошадями, Игнатьич, слежу лучше, чем за собственным хозяйством. Натура у меня такая, когда вижу плохо кованную лошадь, аж сердце кровью обливается. К примеру сказать, тому же однорукому заготовителю такую взбучку дал, что вгорячах даже непечатными словами выразился. Представь себе, мотает человек кобыленку по асфальтным и гравийным райцентровским дорогам, а ковка такая хреновая, что того и гляди кобыла обезножеет.
Антон, наклонившись, поднял надломленную подкову, которую Торчков перед тем, как садиться, сбросил со скамейки, и, рассматривая ее, спросил:
— Это не от заготовителевой лошади?
— Нет. Вчера на дороге подобрал.
— Иван Васильевич, а вы можете определить, с какой ноги эта подкова?
Торчков повертел подкову в руках. Показывая на сильно износившиеся шипы, авторитетно заключил:
— От правой передней недавно оторвалась, потому как еще заржаветь стертая сторона не успела.
