«Про нашу залу, – гремел он в отчетном докладе, – и на Москве заговорят!»
Вот такой он был, губернатор Мухин Анатолий Васильевич.
И несколько дней назад он застрелился ночью в своем кабинете.
Почему? Почему?!
– Да, Осип Савельич, в «Сосны». А к десяти часам… обратно в город.
Водитель ничего не спросил – куда, зачем. Обратно так обратно, в город так в город, он свое место знает, дело справляет отлично, а ежели когда и вмешивается, то только вот как сейчас – водочки дать хлебнуть с мороза, колбаски припасти, упредить, рассказать, что знает и что слышал, а этот самый Хулио Иглесиас никогда ему не нравился! Разве у такой бабы, как его Инна Васильевна, может быть мужик – слизняк?! Тьфу, гадость какая, вспомнить противно, опоганился весь – от одних только мыслей!
Машина осторожно тронулась с места, протиснулась мимо гаишной мигалки и кучки замерзших милиционеров, мимо ряда черных и длинных официальных автомобилей, стоявших с работающими моторами, прокатила по расчищенной и укатанной кладбищенской аллее к воротам. Инна смотрела в окно, как в сером небе неслышно кричат галки и все кружатся и кружатся над голыми, дрожащими от енисейского ветра кронами. В голове как будто что-то звенело – то ли от водки, то ли от ветра, – и щеки сильно загорелись, и пальцы.
Мобильник зазвонил и завозился в кармане шубы, и она долго не могла его вытащить.
Гаишник у кладбищенских ворот отдал честь. Инна кивнула, словно он мог ее видеть.
– Да.
Звонил Якушев, тот самый первый зам.
– Инна Васильна, ты мне нужна. Чего на кладбище-то… не подошла?
– Вы меня не звали, Сергей Ильич, – ответила она осторожно, – возле вас… столько народу было, мне и не пробиться.
– Ну-ну. – Он тоже считал ее «королевой и царицей Савской», и она об этом Знала. – Ты где сейчас? Уехала уже?
– Уезжаю.
– Тогда в «Соснах» повидаемся, помянем Василича, а завтра, значит, зайдешь ко мне. Утром, прямо сразу.
Инна удивилась:
– Конечно, Сергей Ильич.
Завтра утром он никак не должен с ней встречаться. Завтра утром первый зам должен вовсю общаться с приезжим московским начальством – и премьер прилетел, и парочка «самых-самых» вице-премьеров, и еще парочка не «самых-самых». Премьер улетит сегодня же, а «самые» и «не самые» останутся до завтра – вот тогда-то и станет ясно, прав Осип Савельич или ошибается. Кого хочет Москва – Якушева, Хруста или вовсе какого-то третьего, незнакомого, купившего у Адмиралова контрольный пакет акций «БелУголь». Или четвертого, о котором вообще никто ничего не знает.
Спроста или неспроста водитель покойного губернатора станет теперь возить предполагаемого будущего губернатора, а это важно, ах как важно!..
– Ты мне вот что скажи, – ожил в телефоне голос Якушева. – Ты в Москву как съездила? С пользой или просто так… прокатилась?
– С пользой. Я просто так… редко катаюсь, Сергей Ильич, – проинформировала его Инна, и Осип на нее покосился.
– Значит, доложишь.
Инна секунду молчала, и первый зам эту секунду молчания оценил.
Иннино управление подчинялось напрямую губернатору, и она никогда и ничего Якушеву не докладывала. Больше того, Якушев никогда не был в курсе ее дел, у него вполне хватало своих.
Все изменилось – вот как следовало понимать указание «доложить». Все изменилось, и ты должна это понимать.
Она поняла.
– Хорошо, Сергей Ильич.
– Вот и умница.
– Завтра во сколько?
– Да прямо с утра. Часов в девять.
– Я буду.
– Ну, добро.
И телефон пикнул, отключаясь.
Инна задумчиво посмотрела в окно, поглаживая большим пальцем теплую пластмассу. Это движение всегда ее успокаивало. Над белой пустынной дорогой ветер с Енисея вздувал языки жесткого неласкового снега. Они мотались впереди и сбоку, как живые.
В девять – это значит до вице-премьеров и всех прочих московских начальников.
О чем Якушев хочет говорить с ней до?.. И почему до?..
Машина летела мимо черных деревьев и натыканных по кустам промерзших до костей гаишников.
У Инны Селиверстовой было правило, которому она старалась неукоснительно следовать, – и оно помогало ей жить.
Она никогда и ничего не боялась заранее. Не изводилась, не тряслась, не пила на ночь валокордин, не придумывала «возможных вариантов» – один хуже другого. Согласно этому правилу, сначала следовало определить и, так сказать, хорошенько прочувствовать опасность и только потом уж начинать бояться.
Инне правило подходило еще и тем, что, как следует разглядев предполагаемую опасность, она неизменно обнаруживала, что все не так уж страшно, вполне можно бороться – и победить. Она начинала бороться и забывала, что надо бояться.
Она не станет думать, почему до, а не после. Она не станет думать, что именно должна доложить Якушеву о своей поездке в Москву. Она не станет думать, зачем Любовь Ивановна звала ее к десяти на городскую квартиру.
Все станет ясно – когда время придет.
Шоссе было совсем пустынным – всех разогнали в связи с высочайшими похоронами, – и Осип доехал до «Сосен» моментально.
Последний гаишник перед последним поворотом в последний раз отдал честь, и машина, притормозив перед шлагбаумом, проехала проходную.
– Куда, Инна Васильна?..
– Сначала домой.
Она выпьет чашку чаю и хоть на пять минут снимет «шпильки», от которых заледенели пальцы на ногах, и можно будет продолжать.
Она не любила казенное жилье – и проводила в нем времени в сто раз больше, чем в своем собственном. К каждому новому «казенному дому» она привыкала, узнавала, как половица скрипит, как по ночам сипит в трубах, как заедает замок, когда открываешь с улицы, а когда изнутри – ничего не заедает. И сразу забывала о нем, как только закрывала за собой дверь – когда следующий «казенный дом» уже маячил за поворотом «дальней дороги».
– Всю жизнь в общежитии живем, – ворчал Осип, втаскивая в очередной дом очередные чемоданы, – по чужим углам. У вас, у государственных, все не как у людей!..
В доме было холодно, или ей так показалось, потому что она сильно промерзла?
Может, душ принять?
При мысли о горячей воде стало как будто еще холоднее.
Не может она принять душ, это ясно как день. Заново рисовать лицо, самой укладывать волосы, утром уложенные парикмахершей Танечкой?! Ни за что, да и некогда ей – в губернаторской даче, наверное, уже начали «поминать по русскому обычаю», и она должна там показаться, и не слишком поздно, чтобы не вызвать лишних вопросов или – боже сохрани! – неудовольствия предполагаемых кандидатов в цари и тех, кто сверху укажет им путь на престол!
Инна включила чайник, щелкнула толстой кнопочкой и прислушалась.
– Осип Савельич! Ты чай будешь пить? Никакого ответа.
– Осип Савельич! Я спрашиваю, ты чай будешь пить?!
В ответ какое-то шевеление, словно в глубине дома возился медведь. Потом что-то упало, и опять тишина.
Инна улыбнулась. Осип имел собственные представления о деликатности.
– Осип Савельич, ты меня не слышишь, что ли?!. Опять никакого ответа.
Тут Инна насторожилась – деликатность деликатностью, но странно, что он не отзывается.
– Осип Савельич?..
Чайник запел, мешая ей слушать тишину «казенного дома». Метель ломилась в окна и терлась о стены, а больше ничего не было слышно, и Инна осторожно пошла по коридору, касаясь стены холодной ладонью. Шероховатость лиственницы была привычной и приятной.
– Эй! Кто тут есть?
Никого быть не могло. Поднявшись на крыльцо, она открыла дверь своим ключом – со второй попытки – и помнила это совершенно точно.
Кругом охрана, усиленная, в связи со смертью Мухина, в несчетное количество раз. Никакой террорист, разбойник или бандит не проберется за кордоны. Никого здесь не может быть.
На первом этаже гостиная, кабинет, ванная и кухня, из которой она только что вышла. На втором две спальни, еще одна ванная и выход на балкон, откуда открывался Енисей – в ледяных торосах и языках жесткого снега. К весне балкон заметало снегом почти по самые окна.
Пальцы зацепились за выключатель, и Инна зажгла свет – просто так, для собственного успокоения.
Опять послышалось какое-то шевеление. Ей показалось, что звук исходит из кабинета, из-за раздвижных двустворчатых дверей, которые сейчас были закрыты.
Инна замерла.
Она никогда не закрывала двери кабина – все ей казалось, что душно, что она не услышит звонок телефона, который стоял на столике в гостиной, что…
– Осип Савельич, это ты там засел?.. И, сильно толкнув, распахнула двери.
Неясная тень скользнула перед глазами, Инна ахнула, кровь фонтаном взметнулась к голове и ударила в мозг.
– Кто здесь, черт возьми?!
– Инна Васильевна… я Наташа. Я… тут убираюсь. Наконец-то она разглядела – худенькая девчушка в фартуке и сером форменном платье. В руках электрический шнур. Шнур – Инна проводила глазами – вел к пылесосу. Она посмотрела на пылесос и вновь вернулась к девчушкиной физиономии.
