— И как же можно потерять пациента? — да Силва с любопытством взглянул на Уилсона. — Я даже не поверю, что вы можете поместить пациента не в то отделение — при той фантастической организации труда и деловитости американцев и англичан, заправляющих всеми делами в "Больнице для страждущих".
— Ключевое слово здесь — "фантастический", — заметил Уилсон. — Дело было так. На вызов поехала "скорая" — острый приступ аппендицита, кажется, — они забрали больного, положили его на носилки в фургон — все нормально, а когда приехали в приемный покой и открыли дверцы фургона, чтобы достать носилки с больным — можешь себе представить? Больного-то на носилкках и не оказалось.
— Не оказалось?
— Именно. Надо думать, бедняга испугался, что ему взрежут живот…
Да Силва покачал головой.
— Очень странно. Человек с приступом аппендицита вызывает "скорую", а по дороге в больницу резко меняет свои намерения и сбегает? Очень странное происшествие.
— Да, я сказал, что происшествие любопытное. — спокойно подтвердил Уилсон. — Но вот и весь сказ. Он, должно быть, выскочил из фургона, когда тот остановился на красном свете…
Да Силва недоуменно поглядел на него.
— В такой ливень? Не говоря уж о том, что "скорая", остановившаяся на красном свете в Рио — вещь совершенно невозможная. Мне вообще трудно представить себе, по какой причине водитель "скорой" может остановиться. Только разве что перед каменной стеной, которую он не может проехать насквозь.
— Ну, я не сомневаюсь, что этот больной не смог бы вылезти из фургона, пока тот несся по городу со скоростью девяносто миль в час. — Уилсон улыбнулся. — А может быть, санитары остановились на где-то на минуту чтобы выпить кофе. Это бы меня не удивило. В конце концов, они же не знали, что приступ действительно серьезный. Вызов-то был по подозрению на аппендицит.
Да Силва удивленно смотрел на Уилсона.
— Но разве с пациентом не остается санитар?
— Не в такую же погоду! В кабине должны сидеть двое. Один ведет фургон, другой вручную крутит "дворниками".
— Нет, я серьезно…
— И я серьезно. Если ты готов предоставить нам хорошего слесаря-механика из гаража полицейского управления, я не возражаю.
— А полиции вы об этом сообщили? То есть не о "дворниках", конечно…
Уилсон кивнул.
— Полиция в курсе. Сержант, прикомандированный к отделению "скорой помощи", встречал фургон. Но едва ли больничная администрация станет терять время на поиски человека, которому просто расхотелось ложиться в больницу. У нас и без этого дел по горло. — Он передернул плечами. — Во всяком случае, мы сразу узнаем своего беглеца, если его обнаружим.
— Как?
Уислон усмехулся.
— В такую-то погоду? Он попадет к нам не только с острым аппендицитом, но и с двусторонней пневмонией.
— Или с сломанной ногой — если он выпрыгнул на ходу, — подхватил да Силва и взглянул на часы. — Боже! Ты посмотри, сколько уже времени! — Он поспешно затушил сигарету и вскочил на ноги. — Бери счет и давай на выход! У меня масса дел.
— Какой счет? — вытаращил глаза Уилсон. — Мы же ничего не ели.
— Нет? — да Силва опустился на стул и, обернувшись, знаком подозвал официанта. — Не ели, говоришь? — Он помотал головой. — Я действительно жду не дождусь, когда эта встреча ОАГ завершится. Если я уж и не помню, обедал или нет, то я явно не в форме.
— Да не горюй! — ободряюще заметил Уилсон и подтолкнул к нему бутылку брэнди. — Выпей и успокойся. Все легко объяснимо. Все потому, что ты сидишь и не снимаешь пиджак. Ты же всегда снимаешь его со спинки стула, когда поешь и собираешься уходить, так что вполне понятно, что сидя за столом в пиджаке, ты решил, что уже поел.
— Демонстрируешь искусство дедуктивного мышления? — ухмыльнулся капитан полиции.
Уилсон скромно потупил взор.
— На твоем месте я бы я бы употребил свое умение дедуктивно мыслить на решение вопроса, отчего это человек с острым приступом аппендицита сначала вызвал "скорую", а потом на полном ходу выпрыгнул из санитарного фургона. Говорил он это весело, но глаза его были серьезны.
— Я уже выяснил это, — ответил Уилсон беззаботно.
— Выяснил?
— Ну конечно! — Уилсон склонил голову к да Силве и доверительно продолжал. — Пока ты наливал себе брэнди. На самом деле, этот человек вовсе не выпрыгнул из фурона, во всяком случае он не исчез оттуда по собственной воле.
— Ага. Ты хочешь сказать, что его похитили.
— Нет. Насколько я понимаю, наш водитель боится признаться, что ехал с недопустимой скоростью, а произошло вот что: на крутом повороте больной вместе с носилками просто вылетел из фургона.
— Это невероятно, — покачал головой да Силва.
— Очень даже вероятно. — Уилсон бросил на да Силву взгляд, исполненный чувства собственного превосходства. — Если ты исключил невозможное, то остается, каким бы невероятным это ни казалось, истина. — Он пожал плечами. — К этой мысли я пришел совместно со своим старинным другом по фамилии Конан Дойль.
Он замолчал, ожидая увидеть улыбку на губах да Силвы, но тот смотрел на американца вполне серьезно.
— Единственный вопрос в данном случае, — сказал капитан, — это что представляет собой невероятное.
— Ну, с этим просто. Твои подозрения насчет ЦРУ. Или твой кумир Доркас, например. Вот это невероятно.
Да Силва ничего не сказал, но лишь плотнее сжал зубы. Его рука полезла во внутренний карман пиджака и нащупала там конверт. Уилсон внимательно посмотрел на серьезное лицо приятеля и сам вдруг посерьезнел.
— У меня такое чувство, Зе, что ты мне что-то не договариваешь.
Пальцы капитана полиции сжали тонкий конверт. Письмо пришло сегодня утром из Салвадора-де-Баия и было адресовано в отдел управление безопасности министерства иностранных дел, и пройдя по всем инстанциям бюрократической машины, легло к нему на рабочий стол за несколько минут до его ухода на обед. Письмо было написано торопливой рукой мелким почерком. Ни даты, ни подписи. Текст был в высшей степени понятным:
Хуан Доркас будет убит на предстоящей конференции ОАГ. Решайте сами, какая страна получит наибольшую выгоду от этого убийства.
Да Силва внимательно смотрел приятелю в лицо.
— Мне кажется, у многих из нас есть что скрывать друг от друга — и он резко повернулся к стоящему рядом официанту, который терпеливо ожидал заказа.
В последние годы ХIХ века центр общественно-политической активности тогда небольшого ещё городка Рио-де-Жанейро располагался близ живописных арок в кварталах Лапы, на пересечении Риашуэло, Мем де Са и множества маленьких улочек, что подобно паутине исчертили Лапу в поисках убежища в дружелюбной атмосфере веселой площади. В те дни многих обитателей этого района, кто не хотел покидать обжитые места, природный рельеф местности вынуждал строить свои двухэтажные дома на скалистых террасах, уступами ползущих вверх по горному склону, причем зачастую им приходилось связывать свои жилища со змеящейся внизу руа Риачуэло переулочками-лестницами, по чьим гранитным ступеням не могли вскарабкаться ни фиакры и двуколки того времени, ни даже велосипеды с огромными колесами, которые постепенно начали завоевывать популярность среди богатых горожан.
В наши же дни уроженец Рио, побуждаемый стремлением жить только там, куда можно доехать на автомобиле или на омнибусе, оставил эти узенькие крутые ущелья тем бедолагам, которые не могут позволить себе иметь механические средства передвижения, либо же тем эстетам, которые убеждены, будто низкая квартплата и прекрасный ландшафт с лихвой компенсирует труднодоступность их обиталища. Ну и, разумеется, есть и не попадающие ни в одну из этих категорий жители этого района, ибо не прошенные гости — ну, скажем, полиция — очень редко решатся полезть на такую верхотуру, задыхаясь и сбивая себе ноги.
Насио Мадейра Мендес, с трудом преодолевая скользкие ступеньки крутой ладейры Портофино, уже давно махнул рукой на дождь, из-за которого он вымок до костей в ту самую минуту, как выпрыгнул из санитарного фургона. Он надеялся лишь на то, что Сабастьян окажется дома и у него найдется сухая смена одежды, как и бутылочка чего-нибудь горячительного — коньяка или даже пинги. Потоки воды бешено низвергались по гранитным ступенькам, ударялись о его стоптанные башмаки, грозя сбить с ног. Он остановился перевести дыхание и собраться с силами для борьбы с водяным потоком. Оглядевшись, он обтер лицо ладонью скорее по привычке, чем из желания смахнуть воду. Внизу под ним весело поблескивали мокрые черепичные крыши домиков, а ещё дальше в сером тумане и пелене дождя терялись небоскребы центра Рио.
Насио покачал головой. Вопреки надеждам он почему-то не испытывал радости от возвращения в родной Рио после трехлетнего отсутствия. В его мечтах возвращение рисовалось ему в ясный жаркий день, когда яркое солнце будет отсвечивать от голубой поверхности океана, а теплый бриз трепать большие листья пальм, которые гостеприимно помашут ему в знак приветствия. Не то что бы он забыл, какие дожди могут идут в Рио — Боже ты мой, какие же тут бывают ливни! — но просто он был уверен, что в день его возвращения погода будет отменная, так что теперь он чувствовал себя обманутым. И даже слабая радость оттого, что ему удалось перехитрить всех, найти выход из почти безнадежной ситуации и сбежать с "Санта Эужении" уже не вызывало удовлетворения, теплившегося в его сердце с тех пор, как вертолет стал снижаться на летное поле аэропорта Галеао и он наконец-то уверился, что эта дребезжащая механическая птица не рухнет в океан. И уж если можно было испытывать радость по поводу удачного исхода всех происшествий этого тревожного утра, так от того, что ему удалось покинуть фургон — и то он это сделал от страха, что они вот-вот врежутся в фонарный столб и разобьются в лепешку.
