— Легко разгадывается, — возразил Мазин. — Лето жаркое, устаем от зноя, вот и рады сезон закрыть.
— Действительно. А я и не подумал. Я ведь уехал в том возрасте, когда от жары еще не устаешь.
Мы поставили машину и пошли по берегу, оставляя неглубокие следы на влажном песке, усеянном ракушками. Стекла высотных башен в городе светились в косых вечерних лучах солнца.
— Одно хорошо, смерть легкая…
— Быстрая, — сказал Игорь. — Легких смертей, по-моему, не бывает.
— А во сне?
— Во сне снится страшное, вот сердце и не выдерживает, я так думаю.
— Какая нелепость, случайный кошмар…
— Но Сергей умер не во сне.
— Что ты хочешь сказать?
Мазин остановился и провел носком ботинка черту по песку, как бы ограничивая себе путь.
— Не идет из головы выключенный телефон.
— Не понимаю.
Игорь улыбнулся.
— Ладно! Не будем уподобляться Моржу из «Зазеркалья». Помнишь?
И молвил Морж: «Пришла пора
Подумать о делах:
О башмаках и сургуче,
Капусте, королях…»
У меня этой «капустой» вечно голова набита. А профессия всегда влияет на психику. Иногда даже деформирует.
— Преступники мерещатся?
— Ну, нет. Однако раздражает, если что-то остается непонятным.
— Да так у каждого человека бывает. И у меня… Зудит какая-нибудь мелочь занозой.
— Спасибо, успокоил.
— Мне тут все понятно.
— Например?
— Ну, вначале я тоже удивился, — заметил я великодушно, — а потом, когда все выяснилось… Собственно, какое это вообще имеет значение?
— Это и есть объяснение? — усмехнулся Мазин.
— Да, профессия у тебя тяжелая, ничего не скажешь.
— Это я знаю.
— И я знаю. Телефон отключил Сергей или…
— Или?..
— Знаешь… я, конечно, не сыщик. Я только детективы смотрю по телевизору. Но мог выключить и Перепахин.
— Зачем?
Он спрашивал очень ровным, невыразительным каким-то тоном, так что я не мог понять, интересует ли его в самом деле мое дилетантское мнение или он просто подсмеивается надо мной.
— Ты же его видел. Представляешь, что это за человек. Наверняка перепугался до смерти. Он сам об этом говорил. Милицию боялся. Вызвал «Скорую» и решил — баста, больше времени будет унести ноги…
Мазин ответил вполне серьезно.
— Да, он перепугался. Даже паниковал. Например, телефонную трубку на пол бросил, однако…
Я перебил.
— Вот видишь! Даже трубку снял. Я-то думал, ее Сергей уронил. А это Женька.
— Зачем? — повторил Мазин.
— Чтобы связь затруднить, пока он монеты вытащит.
Мазин не выдержал, усмехнулся чуть-чуть.
— Ты, однако, у телевизора много времени проводишь.
— Не смейся, пожалуйста. Я всего лишь отвечаю на твои вопросы.
— Прости. Я тоже отвечу. На твое предположение. Трубку он бросил с досады, потому что телефон не работал.
— Но он же звонил…
Эта загадка оказалась проста.
— Из автомата.
— Это он так сказал? Не соврал?
— На трубке есть его отпечатки, а на вилке и на розетке нет.
— Ну, тогда же ясно, что это сам Сергей. Может быть, с вечера еще выключил, чтобы рано утром не беспокоили. Работал допоздна… Да мало ли что! У тебя телефон разве в печенках не сидит?
— Сидит. Но сейчас больше Сергеев.
— Оставь, Игорь. Или ты что-то знаешь, о чем мне не говоришь, или у тебя в самом деле профессиональная аберрация.
— На вилке отпечатков Сергея тоже не было.
— А чьи же были?
— Не было никаких.
Мы так и стояли у черты, проведенной им по песку. Крошечная канавка постепенно наполнялась влагой.
— И что это, по-твоему, значит?
— Все что угодно. Например, он мог выдернуть вилку прямо за шнур…
— Вот видишь!
— …но он не мог этого сделать, потому что розетка еле держится, и отскочила бы, если ее не придерживать. А розетка тоже чистая.
— Слушай, ты меня разыгрываешь! Хочешь спровоцировать на детективные домыслы и посмеяться? Пожалуйста. Он был в перчатках.
— Еще достаточно тепло, и мужчины перчатки не носят. А некоторые женщины надевают.
— Теперь таинственная незнакомка?
Мазин поднял руки.
— Все, все. Виноват. Больше не буду. И так заморочил тебе голову. Иногда возникает такое желание — послушать здравомыслящего человека. Спасибо. Ты прав, и эксперты в таких случаях не ошибаются. Мне, во всяком случае, здесь делать нечего. Аберрация. Вместо причины преступления, кое не обнаружено, ищу причину инфаркта. Может быть, потому, что с самим домом у меня связано чувство поражения, первой неудачи…
— Даже поражения?
— Именно. И тебе эта история известна. Помнишь, там, во дворе, убили вашего однокурсника?
— Еще бы! Михаила. Он был наш друг, не просто однокурсник.
— Вот как? А я принимал участие в расследовании. Еще практикантом. Конечно, ответственности большой не нес, но ведь мнил себя пинкертоном. А получил щелчок по носу. Убийцу-то не нашли.
— Амнистированный подонок убил проездом. Ищи-свищи…
— Так и сочли. Но это же не оправдание.
— Разве все преступления раскрываются?
— Нет, — сказал он жестко. — И у меня эта неудача не единственная. Но я утешаться такой мыслью не могу. Мне слова «куда смотрит милиция?» поперек горла. Вот так…
И он провел ладонью у шеи.
— Ну, это постановка вопроса обывательская, куда смотрит…
— Когда со стороны судачат. А если мать спрашивает, жена, сын?.. Того, кого потерпевшим называем…
Я не ожидал такой горячности.
— Послушай, Игорь. Но ведь человек привыкает к обстоятельствам. Да и в литературе, в кино, на телевидении, там же сплошь и рядом следователь с преступником беседует…
— По душам?
— Вроде того. И в самом деле, не можешь же ты каждого преступника ненавидеть? Да у тебя никаких нервов не хватит в личные с ним отношения вступать.
Мазин поостыл.
— Я зло не терплю, а особенно подлость, — сказал он, не повышая больше голоса. — Подлость за то, что остается часто неподсудна.
Наш разговор, взявший было детективный крен, качнулся в сторону философского отношения ко злу, но Мазин, как видно, не особенно любил распространяться на общие темы, и разговор выровнялся, пошел о предметах обычных — общих знакомых, пролетевших годах и тому подобном. Короче, в тот осенний чистый вечер ни морж, ни плотник не поймали ни одной устрицы. Неподвижные ракушки остались на берегу, а мы, подышав воздухом, вернулись в город. Я, собственно, и не придал особого значения той части разговора, что коснулась «сургуча и капусты». Тогда я думал, что это всего лишь инерция нашего отношения к смерти Сергея, вернее, к ее обстоятельствам.
Подвозя меня, Мазин, между прочим, спросил:
— Ты обратил внимание на девушку на кладбище?
— Ты, кажется, тоже.
— Интересная девушка. И переживала искренне.
Мы оба подумали об одном.
— Нет, Сергей не был способен увлекаться, — сообщил я.
Сплетничать не стали. Попрощались мы в машине.
Я поднялся по лестнице и позвонил, но открыла мне не Полина Антоновна. На пороге стояла Лена, та самая, о которой только что вспоминали. Впрочем, удивляться не приходилось, она же сама говорила, что собирается зайти. Я, правда, не думал, что так быстро. А с другой стороны, когда же, если не сегодня?
— Заходите, пожалуйста.
Я вошел и повесил плащ в прихожей.
— А мы с Леночкой сумерничаем, — сказала Полина Антоновна. — Посидишь с нами?
— Конечно.
Я присел на кушетку (Лена и тетя Поля сидели за столом) и посмотрел на гостью. Да, она была старше, чем показалось мне вначале. Хотя сейчас и нелегко определять женские годы, ей, видимо, было около тридцати. Выдавали не морщинки или другие приметы внешности, а глаза, взгляд женщины, оставившей позади юношеский рубеж.
— Лена писала под Сережиным руководством, — повторила Полина Антоновна то, что я уже знал.
— Вас тоже интересовал восемнадцатый век?
У Сергея сохранились пристрастия деда.
— Представьте.
— Время пудреных париков и мушек?
— Сергей Ильич считал, что это было время сильных характеров.
Она смотрела прямо, широко открытыми серыми глазами.
— Сильные характеры встречаются в любое время.
— К сожалению, не всем.
Я вдруг сообразил, что оговорился, сказал «интересовал», а не «интересует» и она, возможно, неправильно поняла, даже обиделась. Потому и говорит с каким-то сдержанным, но ощутимым вызовом.
— Теперь вам труднее будет работать? — спросил я по возможности доброжелательно, стремясь загладить оплошность.
— Да.
Разговор очевидно не клеился. Я сделал последнюю попытку.
— Ваш муж тоже научный работник?
Попытка провалилась. В ответ прозвучало так же коротко:
— Нет.
— Простите. Я, кажется, слишком много спрашиваю?
