- А на что вы рассчитывали?
- Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество, как у всех детей.
Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: "Он всегда был таким!"
- Вам легко удалось получить то, за чем вы пришли?
- Нет. Мы долго спорили.
- Примерно сколько?
- С полчаса. Она меня осыпала упреками: ты-де, мол, ни на что не годен, ничего, кроме нищеты и горя, моей дочери не принес, ты виноват в ее смерти... Я не возражал. Мне нужны были деньги.
- Вы ей не угрожали?
Он покраснел и, опустив голову, пробормотал:
- Я сказал ей, что, если не получу денег, покончу с собой.
- И вы бы на это решились?
- Не думаю. Не знаю. Я очень устал и совсем отчаялся.
- Что же вы сделали, получив деньги?
- Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин "Лувр". Там было очень много народу. Повсюду очереди.
- В котором часу это было?
- Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь.
Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.
Его брат улыбнулся комиссару.
- Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?
- Я думал только о подарках для Биба.
- В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?
Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.
- Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?
- Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.
- Вы видели этот бумажник?
- Да. Все его видели.
Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:
- Его не нашли. Потом - к Оливье:
- Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?
- На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.
- Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?
- Было около двенадцати. Люди выходили из театров и кино, спешили в рестораны.
Повсюду встречались веселые компании и парочки.
Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.
- Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах, неподалеку от Лионского кредита. Люди на улицах целовались...
Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:
- Вас никто не поцеловал?
- Нет.
- Вы знали, куда идете?
- Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.
- Вы когда-нибудь уже ходили туда?
Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:
- Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.
- Когда вы решили провести ночь в кино?
- Как только получил деньги.
А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: "Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости".
Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) - и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.
Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.
В общем, он встретил рождество по-своему.
- В котором часу вы вышли из кино?
- Около шести, к открытию метро.
- Какую картину вы смотрели?
- "Пылающие сердца". И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.
- Вы просидели там только один сеанс?
- Нет, два. Не досмотрел лишь "Новости дня", которые начались, когда я уходил.
Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку - свой билет в кино, затем еще одну, розовую.
- Вот! Мой билет в метро.
На нем значилась дата, час, штемпель станции "Опера", где он спустился в метро.
Оливье не лгал. Он не мог находиться в комнате старухи Файе между пятью и половиной седьмого утра.
Теперь его взгляд был вызывающе презрительным. Он, казалось, говорил им всем, включая брата: "Я бедняк, потому вы меня и заподозрили. Таков непреложный закон.
Я на вас не в обиде".
И, удивительное дело, всем вдруг показалось, что в большой комнате, где один из полицейских говорил по телефону с пригородным комиссариатом по поводу угнанной машины, вдруг пахнуло холодом.
Вероятно, это объяснялось тем, что, как только вопрос о Лекере-старшем был улажен, все сразу подумали о ребенке. Да, так оно и было, ибо инстинктивно взоры всех обратились к плану Парижа, на котором давно уже не загоралась ни одна лампочка.
Это было так называемое "окно". В будний день в в эти часы иногда случались транспортные происшествия, чаще всего сбивали старых женщин на оживленных перекрестках Монмартра и в густо населенных кварталах.
Сегодня же улицы были почти безлюдны, как в августе, когда большинство парижан выезжает к морю или на дачи.
Было половина двенадцатого. Прошло уже более трех часов, как о мальчишке не поступало никаких известий, он не подавал признаков жизни.
- Алло! Да... Слушаю, Жанвье. Ты говоришь, что в квартире старухи нет никакой жестянки? Хорошо... Ты просматривал одежду покойной? Гонес это сделал до тебя?
Ты уверен, что в кармане под юбкой у нее не было старого бумажника? Тебе о нем рассказывали? Консьержка видела, как кто-то прошел вчера вечером к старухе около половины десятого? Я знаю кто... А после? Всю ночь в доме не переставали ходить... Понятно... Не заглянешь ли ты в дом? Да, в тот, что позади... Мне хотелось бы знать, все ли там было спокойно нынче ночью, главное - в квартире на третьем этаже... Позвонишь мне, ладно?
И он повернулся к неподвижно сидевшему на стуле отцу, в своем смирении похожему на больного, ожидающего приема у врача.
- Вы уловили смысл моего вопроса? Не просыпается лп ваш сын иногда среди ночи?
- Да, у него бывают сомнамбулические явления.
- Он встает и начинает ходить?
- Нет. Садится на постели и кричит. И всегда его преследует один и тот же кошмар. Ему чудится, что горит дом. Глаза у него широко открыты, но он ничего не видит. Потом взгляд его постепенно становится осмысленным, и с тяжелым вздохом он снова укладывается спать. Назавтра он ни о чем не помнит.
- Когда вы утром возвращаетесь, он еще спит?
- Не всегда. Но если он даже и проснулся, делает вид, будто спит, чтобы я разбудил его поцелуем и потянул за нос. У нас с ним такая игра, понимаете?
- Возможно, соседи в эту ночь шумели более обычного. Кто живет на одной с вами площадке?
- Чех... Работает он на автомобильном заводе.
- Женат?
- Не знаю. В доме живет столько парода, и потом, жильцы так часто меняются, что трудно всех запомнить. По субботам чех обычно приглашает друзей выпить рюмку-другую и попеть песни своей родины.
- Жанвье узнает, собирались ли там вчера, и позвонит нам. Если да, то шум мог разбудить вашего сына. Во всяком случае, ожидание сюрприза, о котором вы предупредили мальчика, должно было его сильно взбудоражить. Если он проснулся и поднялся с постели, он мог машинально подойти к окну и увидеть вас у старухи Файе. Он не догадывался, кто она вам?
- Нет. Он ее не любил. Называл клопом. Он часто встречал ее на улице и говорил всегда, что от нее пахнет раздавленными клопами.
Ребенку, очевидно, запах этот был знаком, ибо в том доме, где они жили, клопов хватало.
- Его удивило бы ваше присутствие в квартире старухи?
- Безусловно.
- Он знал, что она давала деньги под проценты?
- Все это знали.
Комиссар повернулся к другому Лекеру:
- Как вы думаете, сегодня есть кто-нибудь в "Пресс"?
На этот вопрос отозвался бывший линотипист:
- Там всегда кто-нибудь есть.
- Тогда позвоните им. Попытайтесь разузнать, не наводил ли кто-либо справок об Оливье Лекере?
Последний опять обернулся к брату и, прежде чем тот успел открыть справочник, назвал номер телефона типографии.
Пока Лекер звонил, остальным ничего не оставалось делать, кроме как смотреть друг на друга и на лампочки, которые упорно не желали загораться.
- Это очень важно, барышня. Быть может, это вопрос жизни или смерти... Уверяю вас... Потрудитесь, прошу вас, расспросить всех, кто сейчас в типографии... Как вы сказали? Тем не менее я настаиваю! У меня сегодня тоже рождество, а между тем я звоню вам... - И он пробурчал сквозь зубы: Вот мерзавка!
