– Читай вслух, – сказал Сандор. – Не титр, а текст.
Там было об архитектуре, и я спотыкался на некоторых словах. Сандор поправлял меня, а потом сказал, что я быстро учусь, что очень порадовало меня. Человек, который написал все это, говорил, что дом очень-очень старый, но впоследствии был «георгенизирован», и Сандор сказал, что это означает, что в восемнадцатом веке к дому были пристроены такие фасады, как в Риджент-парк. Весь дом и здания позади него, а также конюшня были покрыты штукой под названием математическая черепица, которая походила на камень, но камнем не была. Внутри дома были красивые вещи: изгибающаяся лестница, называемая винтовой, с резными розами и маками на балясинах, картина на верхнем этаже, написанная четыреста лет назад, она называлась «Суд Париса». Я сказал, что не думал, что люди из этого дома знали о таком городе, как Париж[10], но Сандор сказал, что это не город, а человек, и пообещал, что однажды расскажет мне историю о нем.
Все время, пока читал, я не мог понять, чем этот дом вызвал такой интерес у Сандора. Чувствовалось восхищение автора – он был в неописуемом восторге от так называемой Кремневой аллеи, единственной в своем роде, и воротных столбов с «редкими» каменными львами, хотя все, о чем писалось в книжке, было единственным в своем роде. Добравшись до последней строчки, я прочитал: «В наше время Атертон-холл известен как Джаредз».
– Завтра мы отправимся туда и посмотрим на него, – сказал Сандор. – Мы поедем на машине.
Спрашивать его, что он подразумевает под тем или этим, перебивать его, чтобы получить объяснения, – такое у нас не заведено. Поэтому я многое упускаю. Я не мешал ему говорить, и постепенно у меня сложилась картинка, я собрал все, что мог, из того, что понял. Теперь, когда у меня есть борода, мое смущение не заметно. Мой рот спрятан. Забавно, как люди рассуждают о выражении в чьих-то глазах, будто бы глаза выдали его и так далее, но на самом деле все чувства выдает рот. Теперь Сандор не видит, когда у меня дрожат губы или отвисает нижняя губа. Я прячу недоумение или смущение под темной, густой, курчавой бородой и чувствую себя вполне комфортно, в полной безопасности.
Вчера вечером мы сходили в индийскую закусочную и купили там себе ужин, потом купили сигарет для Сандора и поговорили о том, чтобы перевести мое социальное пособие в местное отделение почты. Тогда ходить за пенсией будет недалеко. Затем он показал мне серый «Фиат» на парковке позади дома и сказал:
– Мы не будем на нем далеко ездить, пока не поменяем номера. Завтра мы заедем на какую-нибудь тихую улочку и сделаем это.
Наличие машины очень радует меня. У Мамы и Папы была машина, но ею пользовались только в особых случаях. Внутри гараж был отделан лучше, чем комната Сандора в «Шепардз-Буш» или наша в «Рейлуэй-Армз»: белые стены, встроенные шкафы, пластмассовые абажуры на лампочках. У машины был войлочный чехол, как те попоны, что надевают на лошадей. По воскресеньям Папа брал меня с собой, и я – едва не сказал «скреб» – мыл ее, а потом Папа ехал за Маминым отцом и привозил его к нам на обед. Для машины это было как бы еженедельной зарядкой. Нас с Тилли тоже изредка возили на ней, но эти случаи я могу сосчитать по пальцам обеих рук.
Прошлой ночью я лежал рядом с Сандором и думал о Маминой и Папиной машине, я вспоминал их и Тилли и как плохо стало, когда она сбежала. Вероятно, эти воспоминания как-то подействовали на меня, заставили нервничать или почувствовать себя одиноким – в общем, я потянулся к Сандору. В полусне я прижался к нему и положил руку на его тело – ох, до чего же сильное и теплое! – и набат, который, как предполагалось, должен был не дать мне это сделать, не зазвучал. На этот раз он не ударил меня, только резко оттолкнул и пнул в голень. У него были длинные ногти на ногах, и утром, когда я встал с кровати, увидел на голени кровь, но он ничего не сказал о ночном происшествии, и я решил, что лучше промолчать.
Он отдал мне ключи от машины, и мне пришлось сесть за руль. Хорошо, что приятель Тилли под номером два научил меня водить. Сандор разложил на коленях карту. До Атертона дорога была дальней, гораздо дальше, чем он думал, когда мы вселялись в «Рейлуэй-Армз», – целых тридцать миль. Над нами висело серое небо, дул резкий ветер. Мы проехали через череду деревушек. Все они показались мне похожими друг на друга и одинаковыми во всем: дома, как на Мамином календаре, с соломенными крышами и деревянными наличниками, церковь с круглой или квадратной башней, большущие ангары, больше похожие на железнодорожные вокзалы, и штуки, напоминающие огромные железные бутылки, – силосные башни, как сказал Сандор. Сама местность представляла собою поля, которые перемежались маленькими темными лесками, а изредка на горизонте появлялись громадные особняки, напоминавшие Хэмптон-корт[11].
Атертон-холл, или Джаредз, был отмечен на карте Сандора. Он сказал мне, что, как он считает, мы скоро будем на месте, что до него миля или две. Я чувствовал, что он все сильнее волнуется из-за чего-то. Его речь замедлилась, голос стал глубже, и салон машины наполнила странная атмосфера. Самое близкое сравнение, которым я могу описать ее, – это как перед бурей. Она давила, и создавалось ощущение, будто приближается нечто мощное, сметающее все на своем пути.
– Там, – сказал Сандор. – Съезжай на площадку для отдыха.
Сначала я ничего не увидел, только высокую живую изгородь из чего-то колючего и забор. Но дальше по дороге в изгороди образовался проем, и я увидел высоченные деревья, нависающие над лужайкой. Мы с Сандором направились туда. Пока мы ехали сюда, на многие мили не было ни одной встречной машины, а уж пешеходов – тем более. Я уже знал, что в провинции редко можно встретить на обочине пешехода. Вокруг царили тишина и пустота. По другую сторону до самого горизонта простирались бескрайние поля, на одном из них стояла лошадь, другое было засеяно чем-то, что росло рядами и напоминало полоски на огромном зеленом свитере.
Там, где заканчивалась зеленая изгородь, стояли два воротных столба, сложенных из кирпичей, а на них висели кованые ворота. Створки были закрыты. Я понял, что архитектор, написавший книгу, подразумевал под «редкими». На вершине левого столба стоял каменный лев. Именно стоял, глядя поверх ворот на своего приятеля или подругу – в общем, на другого льва, – и этот другой лев тоже стоял, но передними лапами прижимал человека. Каменный человек был одет в старинный наряд, с воротником-жабо, как во времена Генриха VIII. Он был сделан просто мастерски; тот, кто его вытесал, был очень талантливым, потому что на лице у каменного человека отражались мука и страх. Он поднял руки и ухватился за нижнюю челюсть льва. Человек цеплялся за жизнь, но с первого взгляда было видно, что добром все это не кончится, что лев съест его.
– Только он никогда его не съест, – сказал Сандор. – Это синдром греческой урны. – (Что бы это значило?) – Лев будет держать его, а он будет бороться до конца вечности.
Он заглянул в щелочку между воротинами – створки были слишком высокими, чтобы смотреть поверх них.
Подъездная дорога с высокими стенами по обе стороны тянулась вдаль точно так же, как в книжке. Кремневая аллея, как ее назвал архитектор. Теперь было ясно почему. Стены, высотой в целых восемь футов, были сложены именно из этого камня, он валялся здесь повсюду. На обратном пути я увидел вспаханное поле, усыпанное такими же камнями, как в стенах Джаредз. Сандор сказал, что ему удалось разглядеть дом вдали, а я смотрел, но так и не понял, что это за клочок серого – стена дома или небо.
Не знаю, почему я попытался открыть ворота. Думаю, в той ситуации так поступил бы каждый. Створки выглядели так, будто их достаточно толкнуть – ведь я не заметил на них никаких замков. Однако они даже не шевельнулись. Сандор сказал:
– У тебя нет ключа.
– При чем тут ключ? – сказал я. – Здесь же нет замочной скважины.
Там электронный замок, сказал он, нужно иметь специальный ключ, что-то вроде персонального передатчика, чтобы разомкнуть цепь или замкнуть ее – в общем, все в таком роде. Достаточно, сидя в машине, взмахнуть такой штукой – и вуаля! Сезам, откройся, – ворота распахнутся перед тобой.
– Наверное, у него в холле монитор, и он видит, кто подъехал, и общается с ними по переговорному устройству. А если кто-то появляется на аллее ночью, то срабатывает инфракрасный тепловой датчик – он засекает все, что есть на аллее, пешеход или машина, лиса или даже кошка, – и тут же зажигается ослепляющий свет.
– Откуда ты знаешь? – сказал я.
– Просто знаю.
Мы сели в машину и поехали к деревне. До нее была миля или чуть больше. Мы проехали сто ярдов[12] мимо Джаредз, потом еще полмили, и Сандор заставил меня остановиться, и мы оглянулись, чтобы разглядеть дом, но увидели только поля, рощицы, купы высоких деревьев, линию деревьев и стену, прямую, как пластина. Это и была Кремневая аллея. У Сандора было немного денег – наверное, украл у своей матери, – и мы пошли в паб. Он послушал разговоры вокруг нас и сказал, что завтра сюда вернется, я подброшу его по дороге.
