Вскрыв первый же конверт, она поняла, что год «работы с корреспонденцией» не прошел даром. Она была вознаграждена сполна. Это было письмо из Германии от Отто Либена, адресованное его внучке Маргарите Калининой. Отто Либен, эмигрант, долгое время живший в Мюнхене – а до этого в Марксе и Алма-Ате (когда немцев в двадцать четыре часа выселили с берегов Волги и отправили эшелонами в Казахстан), – обращался к своей единственной, оставшейся в России внучке со следующими словами:
«Маргарита! Я, Отто Либен, твой дед, хочу сообщить тебе, пока ты не уехала из этой страны, что настало время поговорить с тобой о наследстве. О том, что принадлежит мне по праву и по ряду причин осталось невостребованным мною, а теперь принадлежит тебе. Это надо взять и распорядиться таким образом, чтобы об этом не узнали власти. Одной тебе будет сложно, поэтому обратись за помощью к своему дяде, моему сыну, Карлу. Он умный человек и сможет тебе помочь. Если сочтешь нужным, поделишься с ним по-родственному, хотя он и так богат, у него все есть. А теперь напряги свою память и вспомни, что я рассказывал тебе о загадках Яна Перельмана и о гравюрах.
Ты была тогда маленькой девочкой, и я рассказал тебе сказку о красивом дождливом городе, в котором был маленький дворец с оранжевой комнаткой. И что случилось с нею потом. И о волшебнике, который что-то спас и спрятал в надежном месте. И о плане этого места, который волшебник отвез в далекую страну.
Письма в вашей стране вскрываются, поэтому я не могу писать тебе открытым текстом. И даже сейчас я обращаюсь к тому, кто читает эти строчки (если это не ты, Марго): «То, что вы делаете, подло! Сложите листок вчетверо и положите обратно в конверт. Это не имеет к вам никакого отношения. Я забочусь о продолжении своего рода, и это мое личное дело. Не будьте свиньями!»
Так вот, Марго, я скоро умру. Через несколько дней к тебе придет один человек и принесет одну вещь. Это первая часть гравюры. Две я отдам Карлу. А четвертую (в скобках шла фраза на немецком) мой секретарь отдал по ошибке одному русскому бизнесмену, который гостил у нас. Его имя тебе назовут при передаче вещи.
Ты можешь задать законный вопрос: а почему же я не могу передать через моего посланца и это письмо? Объясняю. Он поедет в Россию через три дня, а за это время я могу умереть. Кроме того, вдруг этот человек – которому я, кстати, доверяю, – прочитает письмо и не передаст его тебе?
Извини, служанка Магда несет мне лекарство. Я заканчиваю письмо. Целую тебя, Маргарита. Надеюсь, что мое вмешательство в твою жизнь поможет тебе выехать из России и поселиться в Мюнхене. Твою долю наследства, касающегося недвижимости в Германии, я уже оговорил в завещании. Целую тебя, твой дед Отто Либен».
Соня достала сигарету и закурила. Письмо датировано 29 апреля. Шло оно почти месяц. Значит, этот человек или уже приезжал к Маргарите, а она, не получив письма, ничего не поняла. Либо он в пути. Либо еще не появлялся в городе.
Надо все разузнать об иностранцах, приезжавших сюда за последние полмесяца, и посмотреть телеграммы, адресованные Калининой.
Соня взглянула на часы. Три часа ночи. Отец уже спит. Да и не стоит его волновать. Хотя он наверняка сможет ей рассказать что-нибудь об Отто Либене.
Она заглянула в спальню, где спали мужчины, ставшие теперь ее семьей. Она любит их, она верит в них, она надеется на них.
Шелковый халатик соскользнул на пол. Соня, оставшись в одной сорочке, нырнула в постель, зарылась в простыню между Андреем и Вадимом и, помечтав немного, уснула.
Глава 7
ТЕАТР, ГЕРМАН И ДРУГИЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
В нашем городе несколько театров. Но занавес, который я увидела на дне чашки, был только в театре им. К. Либкнехта. Два слоя тяжелого бархата, первый – пурпурный – стянут по краям золотым шнуром, а второй – розовый – в точности повторяет контуры первого.
Имея самое смутное представление, зачем я вообще притащилась сюда, я проникла за кулисы через черный ход (благо, у меня всегда при себе фальшивое журналистское удостоверение), замерла в коридорчике и прислушалась. По обе стороны тянулись обшарпанные стены с симметрично расположенными дверями. Гримерные. Костюмерные. Бутафорские. Танцклассы. Звукозапись. Завлит и прочее.
Вот здесь, среди этой нищеты и грязи, создавались спектакли. И никто из зрителей, наверно, не подозревает, глядя на ярко-окрашенную сцену, на которой все кажется чистым и воздушным, в каких нечеловеческих условиях приходится работать артистам и художникам, музыкантам и режиссерам…
Но я пришла в театр не для того, чтобы написать критическую статью с целью выбивания денег у администрации города на нужды этого милого заведения.
Мне необходимо было срочно разобраться что к чему, поскольку время шло, а я продолжала стоять на месте, не зная, с какой двери начать и что вообще искать.
Я дернула за ручку первой попавшейся двери и оказалась в крохотной комнатке. Здесь было тихо. На стуле перед зеркалом сидела дама лет сорока с небольшим. Глаза у нее были прикрыты. Она курила медленно, со вкусом выпуская дым через ноздри. Копна рыжих спутанных кудрявых волос покоилась на обнаженных напудренных плечах. Некогда роскошное золотистое платье тускло мерцало при свете маленького желтого ночника.
– Это ты, водяная крыса? – спросила, не поворачивая головы, дама и выпустила очередную струю дыма.
Я молчала, не зная, что сказать. В моей шальной голове что-то зрело и должно было вот-вот распуститься как цветок.
Но мое положение спас человек в джинсах и засаленной футболке.
– Лора, ты меня прости… Не каждый день, понимаешь, бывает халтура. А вы кто? – спросил он и взглянул на меня своими почти черными глазами. Он был похож на ассирийца или породистого турка – невысокий, смуглокожий, черноволосый и очень яркий.
– Я писательница, – ответил кто-то внутри меня. – Хожу, набираюсь впечатлений. Хочу написать про вашу актрису, Ольгу Кутькину, которая играла Жанетту в пьесе Кокто.
Пока я нахально врала, ассириец, или «водяная крыса», как назвала его колоритная Лора, ловким движением обмотал ее лоб плотной марлевой лентой в несколько слоев и скрутил в узел на затылке, безжалостно подмяв объемные локоны парика. Затем, достав из ящика туалетного стола деревянную коробку со множеством отделений, засучил рукава и принялся наносить на бескровное лицо будущей героини сегодняшнего спектакля толстый слой розового крема. Он штукатурил ее лицо, пока оно не стало однотонным, матовым и приобрело оттенок живой плоти. Затем на ее скулы легли румяна цвета лососины. Веки густо зачернили, наклеили искусственные, но шикарные ресницы придали губам форму прибитого на окне мотылька и закрасили жирной лиловой помадой.
– Скажите, господин гример, – некстати сорвалось у меня с языка, – эта дама будет сегодня играть покойницу?
Лора открыла глаза – судя по ее виду, она была со страшного похмелья – и повернула ко мне отяжелевшую от грима голову:
– Он что, опять сделал мне синие губы?
– Но ведь ты играешь вампиршу, я не могу сделать тебе красные губы, потому что тогда не будет видно крови, в которой ты испачкаешься после того, как напьешься…
– Да заткнись ты, ублюдок…
Гример ладонью стер лиловую помаду с ее губ, пожал худенькими плечами и наложил ярко-вишневую.
– А ты какого хрена здесь делаешь? – подала реплику Лора.
– Я жду ребенка от этого человека, – ткнула я пальцем в сторону ассирийца и вышла из гримерной, хлопнув дверью. В голове у меня звучало только одно слово «ХАЛТУРА». Что за халтура может быть у гримера?
Я почти бежала по коридору, открывая все двери подряд. Я уже знала, что надо искать.
Театр готовился к спектаклю. Многие актеры гримировались сами. В костюмерной, куда я залетела, женщина с булавками во рту ползала на коленях перед девушкой в белом, похожем на саван платье, и что-то мычала.
– Вы не видели здесь вчера женщину в зеленом костюме, блондинку… Мы должны были с нею встретиться, а у меня опоздал самолет. Я теперь не знаю, где ее искать.
Женщина плюнула в меня булавками и, краснея от злости, поднялась с пола.
– Только вас, честное слово, здесь не хватало со своими блондинками.
Девушка в белом саване спокойно произнесла:
– Это она Марго ищет. Вы опоздали, девушка, она уже уехала. У нее здесь были пробы, может, вы что-нибудь слышали… Так вот, ее гримировал наш Герман, а платье зеленое она вернула еще вчера вечером…
– А вы не знаете, на какую роль ее брали?
– Знаю – на роль проститутки. Может, вы и ее подруга, но я все равно скажу: Рита – самая настоящая проститутка. Она совершенно бездарна, а роли ей давали здесь только потому, что она спала с режиссером. Я вам это рассказываю, потому что мне уже все равно. Из меня сегодня в последний раз выпьют кровь – и все, ноги моей больше не будет в этой богадельне. Я ухожу в декрет и уезжаю. А Марго о себе слишком много мнит. Пользуется людьми как хочет: и загримировали ее по дружбе, и платьице дали… Какие, на хрен, пробы?! Да наврала она все! В очередную авантюру вляпалась или кому-нибудь деньги задолжала…
