Ознакомительная версия.
«Нну, — думает Кузьмич, — коли здесь столько народу интерес имеют, сорву и красненькую».
И рассказала ему Марфа Петровна все, как было: как карета приезжала, как из кареты господин вынес сундучок ее покойного мужа, ей вручил и укатил. Рассказала и про то, как в письме сказано было, что муж ее Павел Ефимыч жив и в плену томится.
Перекрестился Кузьмич, — знал он Павла Ефимыча прекрасно.
— Ну, и слава богу, что жив, — говорит. — Где же он?
— Вот мы и думаем, — говорит Марфа Петровна, — что тот, кто сундук прислал, должен это знать… В Америке, говорят, а где в точности — не знаем. Вот мы к вам, Петр Кузьмич, и обратились…
— Это что же? — говорит Кузьмич, — мне что ли в Америку ехать — супруга вашего искать? — Увольте, — говорит, — ни за какие коврижки не поеду!..
— Об этом мы вас и не просим, — говорит Марфа Петровна, — а вот вы узнайте, к т о сундук прислал. Может, через него узнать можно все доподлинно.
Посмотрел на нее Кузьмич и говорит:
— За это дело возьмусь. Но, — говорит, — предваряю: должен все знать, как на духу… Писем не присылали ли вам каких раньше? или посылок? — спросил, а сам смотрит в глаза ей в упор.
Замялась Марфа Петровна, потом под взором его и вовсе смутилась.
— А коли не хотите сказать, — говорит Кузьмич, а сам встает, — так я за это дело и браться не могу. — За шапку взялся. — За хлеб, за соль благодарствую, а помогать, — говорит, — извините, не берусь. До свиданья вам.
Повертелась, повертелась Марфа Петровна, однако все рассказала. Тут и Илья с Еленой в первый раз узнали, что Марфа Петровна два раза по тысяче рублей получала от неизвестных.
Задумался Кузьмич, а потом и говорит:
— А покажите-ка мне все записки и конверты, что у вас сохранились… Сохранили, чай?
Оказывается, все сохранила Марфа Петровна. Похвалил ее Кузьмич.
Взял конверты, старые с последним стал сравнивать. Мычит… носом шмыгает… Понюхал даже… Записки прочел.
— Почерк, — говорит, — меняли. Только узнать возможно… Та же рука… женская. По записке, видать, женщина хорошая, в вас участие принимает. И сундук, должно, от них же.
Расспросил Марфу Петровну насчет того, как тот господин из себя выглядел, который письма привозил и сундучок.
— Письма все седой привозил, а сундучок рыжий привез, — говорит Марфа Петровна. — Румяный такой… а росту одинакового.
— Ну, в парике, значит, и подкрасившись, — ответил Кузьмич. — Дело известное. Не надуешь.
Посидел, подумал, на Марфу Петровну посмотрел и говорит:
— Ну, что ж? За дело ваше возьмусь. Только дело ваше казусное… Сколько же с вас за хлопоты взять? — Сказал и смотрит. Ждет.
А Марфа Петровна опять растерялась.
— Да уж, право, я и не знаю.
— Катеньку, — меньше нельзя, — бабахнул Кузьмич и сам словно струхнул: уж очень сумму значительную ахнул.
Марфа Петровна руками всплеснула:
— Да, что ты, — говорит, — побойся бога!
— Меньше, — говорит, — нельзя. Потому дело ваше тысячное и хлопот с ним немало будет. Может, недели две сплошь повозиться придется. Да-с.
Марфа Петровна, конечно, думала, что дешевле будет стоить. Думала, на красненькой отъехать. На Илью смотрит, что тот скажет.
— Хорошо… Согласны, — говорит Илья, — действуй!
— Вы-то согласны, — говорит Кузьмич, — а вон хозяйка-то помалкивает. Как она?
— Да уж согласна, — говорит Марфа Петровна и рукой только махнула, известно, жаль ей сотни-то.
— Ну, коли и вы согласны, так значит все в порядке, — сказал Кузьмич. — Можно и за дело приниматься. Что в сундучке-то? Чай, смотрели?
— Да пустяковина разная, — ответила Марфа Петровна, — барахло всякое.
— Ну, ладно, — говорит Кузьмич. — Оставим сундук до завтра. На солнечном свету надо смотреть, а то при коптилке как тут разберешь? Да и работать на свежую голову лучше, а я три рюмочки пропустил. Завтра утром зайду.
— А вот насчет кареты… что скажете? Собственная?
— Наемная.
— Ну, а номер какой?
— Да не к чему было. Не посмотрели.
— Эх, вы! Ну, а лошади?
— Разноцветные. Одна белая, другая вороная.
— Гм… Ну, а карета какого цвета?
— Да синеватая такая, побитая.
— Ну, а извозчик?
— Да обыкновенный, борода рыжая…
Кузьмич помолчал.
— Ну, а кто еще, окромя вас, карету видал?
— Да ребятишки соседские вертелись. Ванька да Сонька Доброписцевы.
— А-а! вот это хорошо!.. Ну-с, покедова, досвиданьица. До завтрева, значит.
Пошел Кузьмич домой, по дороге к будочнику Евстигнею Акимычу Громову завернул.
Будочник у будки сидел и смеялся так, что слезы у старого по мохнатым щекам текли. Алебарду свою ржавую наземь кинул. Сам сидит, а между ног у него головенка Петькина торчит, — зажал Петьку коленками и заскорузлыми пальцами своими нюхательный табак Петьке в нос сует. Петька благим матом орет, ногами дрыгает, головенкой вертит!.. А Евстигней только крепче его коленками тискает:
— Вре… сукин сын… Не уйдешь, — хрипит.
— Дяденька, пусти! — орет Петька благим матом.
— Пусти? А зачем в мою курицу камнями лукал! Попался озорник! Нна!.. Нюхай, паршивец!
Петька ревел, чихал. Слезы, сопли, табак, — все это смешалось на его физиономии в какую-то омерзительную слякоть.
Подошел Кузьмич, посмотрел, укоризненно покачал головой и говорит Громову:
— Эх, ты, старый барбос… Чего ты над ребенком озоруешь?.. А еще будочник!.. Страж благочиния!.. Для порядка поставлен.
Евстигней устыдился и выпустил Петьку. Дал ему на прощанье леща по заду.
— Вот это правильно, — одобрил Кузьмич. — Вот это по закону! На то и зад сотворен… А в глаза дрянь сыпать — это безобразие.
Петька отбежал на приличную дистанцию и принялся чихать.
— Спичка в нос! — флегматично пожелал ему Евстигней. Петька издали показал будочнику грязный кукиш.
Кузьмич уселся рядом с Евстигнеем. Оба закурили трубки, и скоро облака сизого махорочного дыма покрыли обоих.
— Карету, вчерась к обеду приезжала, видал, чай? — спросил Кузьмич.
— Ну, видал, — ответил, не торопясь, Евстигней.
— Номер помнишь? — спросил Кузьмич.
— Не к чему было — не смотрел, — ответил тот.
— Ээх, ты! Тетерка ты, а не будочник! — сказал Кузьмич и сплюнул.
— Сам ты — тетерка, — отвечал Евстигней спокойно.
Помолчали.
— Какая из себя карета была?
— Старая… Зеленая.
— Може, синяя? — спросил Кузьмич.
— А, може, и синяя. Что синяя, что зеленая — это все одно. Разницы нет! — протянул Евстигней, выпуская клуб дыма.
— Эх, ты — тюря! — с презрением сказал Кузьмич. — Тысяча цветов синего есть, да тысяча зеленого.
— Разговаривай, тожа… тысяча! — Евстигней даже усмехнулся. — Тысяча!
— Куда карета поехала? — спросил Кузьмич.
— Ваньку Доброписцева спроси, он сзади прицепимшись ехал!
Кузьмич искренне обрадовался.
— А, Ванька! Вот это хорошо, — говорит, — Ваньку и спросим. Ну, прощай, кум, — обратился Кузьмич к Евстигнею, — тебе, брат, не будочником быть, а чучелом на огороде торчать!
— Поговори еще, — равнодушно ответил Евстигней. — Я те дам!
Кузьмич отправился искать Ваньку.
Испугался Ванька, когда его Кузьмич за шиворот схватил и к себе потянул. Шкодлив был Ванька, а потому всегда за собой вину чувствовал.
Стал его Кузьмич насчет кареты выспрашивать — молчит, быком смотрит.
Успокоил его Кузьмич, даже грош ему дал. Наконец, добился своего — все, что мог, вымотал у мальца.
Ну, да. Ванька висел «прицепимшись»… Номера не посмотрел, — не к чему было. А вот пукет на карете сзади нарисован был, так он, Ванька, пока ехал, куском стекла весь пукет испоганил — всю краску соскреб.
— Молодчага! — обрадовался Кузьмич и еще грош Ваньке дал.
— …А карета ехала по Большому по 17-й линии. Тут Ваньку какой-то извозчик кнутом полоснул, ну, он тогда от кареты отцепился и домой побег. Вот и все.
Утром пришел Кузьмич «на работу» к Марфе Петровне.
На всякий случай у ворот постоял — на следы кареты посмотрел. Видит, правая лошадь с одной ноги подкову потеряла. Стоит Кузьмич, на землю смотрит. Нагнулся, в травке пошарил, нет ли, мол, там чего. И что бы вы думали?.. Публика собираться стала. Чиновница Авдотья Петровна Лысухина остановилась. Инвалид Сидорыч приковылял, тоже стал смотреть.
— Ты это что, Кузьмич? аль деньги оборонил? — спрашивают.
— Тьфу! ну и народ в Гавани! — Кузьмич даже обозлился.
— Пуговица от брюк отскочила, — говорит. — Ищу вот!
Еще кое-кто подполз, тоже стали смотреть. Инвалид даже в крапиву залез, шарит, — не верит, что пуговица.
Ушел Кузьмич во двор к Марфе Петровне. А там его уж ждали. Стал орудовать. Командует: «Стол тащите! Вот сюда его… на солнышко!» Притащили стол. Сундучок вытащили. Что в сундуке было, все на стол высыпали…
Начал с сундука. Вертел, вертел… Наконец, обратил внимание на то, что в одном углу нацарапана цифра 1, в другом — 8, в третьем — 1, в четвертом — 9. На крышке сундучка нашел еще рисунок: какой-то домик, будто на горке, и крест около.
Ознакомительная версия.
