— Та женщина на портрете, это она? Большая любовь, с которой все началось?
— Что? Да, она. Большая любовь… Прошу тебя, не оставляй Марусю.
— Уж будь спокоен — ее теперь заметят.
— Да, я хотел официально признать ее своей дочерью. И бумагу заверить у нотариуса.
— Очень хорошо.
— Давно надо было это сделать. Успеть бы повидаться. Да-а-а… Успеть бы… Плохо себя чувствую. В груди что-то давит. Давит, Эраст, в груди…
«…с прискорбием сообщаем, что наше искусство понесло тяжелую утрату. На семидесятом году жизни после тяжелой и продолжительной болезни скончался великий русский художник Эдуард Листов. Он был не просто великим художником, но и великим Человеком, Человеком с большой буквы, который всю свою жизнь положил на алтарь искусства. Его знаменитые картины, такие как…»
— Маруся!
— Чего?
— Иди скорее сюда, Маруся! Гляди, что по телевизору-то показывают!
— Некогда!
— Папаша твой скончался, а тебе некогда!
— Ну, чего еще?
— Отец, говорю, умер.
— Невелика потеря!
— Типун тебе на язык! Сколько он тебе денег посылал! Ты посмотри, что на тебе надето? Это что? Это? Это?
— Ай! Отстань ты! Ну, умер. Ну и что?
— В Москву тебе теперь надо ехать.
— Еще чего!
— А я тебе говорю, что надо. Может, денег каких получишь. Ты знаешь, сколько у него было деньжищ? Мильоны!
— У меня, может, больше будет!
— Вот дура-то, а? Мать всю жизнь в люди старается вывести, а эта дуреха себе на уме! Ну, кто ты такая? Кто?
— Я Мария Кирсанова. У меня талант.
— Дурь у тебя в голове, а не талант. Кабы не знали все, что папаша твой великий художник, так и не было бы ничего.
— Я сама по себе, запомни. Я Мария Кирсанова, и наплевать мне на всех.
Телеграмма«… Кирсановой Марии Эдуардовне Срочно приезжайте подать заявление вступлении права наследства Упомянуты завещании Сообщите телеграммой когда встречать
Нелли Робертовна Листова».
— Кто такая эта Нелли Робертовна?
— Жена, стало быть. То есть, теперь уж вдова.
— Это мне с ней надо делиться?
— Маруся! Может, он тебе всего-навсего рухлядь какую завещал? У него законные наследники имеются: жена, сынок да внуки. А ты уж сразу делиться!
— Мать, я сегодня же возьму билет и отобью телеграмму. Одна поеду, ты не суйся. Справимся. И деньги мне его не нужны, просто посмотреть охота на всю эту семейку. На кого папаша нас с тобой променял. Интересно же.
— Другая бы счастлива была, что в жизни так повезло! Ну и наградил меня Бог дочкой! И в кого ты такая взбалмошная?
— Надо было думать, от кого рожать.
Телеграмма«Прибываю двадцать второго июня Казанский вокзал шесть ноль две вагон пятый купе пятое встречать не надо
Мария Кирсанова»
Э. Листов. «Женщина с корзиной грибов». Портрет в розовых тонах, холст, маслоНелли Робертовна провела в этой комнате не один час, разглядывая портрет. Ее муж категорически запрещал продавать картину. Эдуарда Листова больше нет в живых, портрет, как и все прочее его имущество, должен перейти к кому-то из наследников. Теперь его можно выставить на аукционе. Сколько же могут дать?
Очень и очень много. Последняя картина Листова ушла за тридцать тысяч долларов, но тогда он был еще жив. А после смерти художника цена на его творения взлетает до небес. Так сколько же? Пятьдесят тысяч? Сто?
Во всяком случае, она, Нелли Робертовна, не имеет на картину никаких прав. Но именно она, несмотря на возможность выручить солидную сумму, никогда не стала бы продавать портрет. Потому что это лучшая картина Эдуарда Листова, несмотря на его последующий оглушительный успех, пейзажи, проданные за большие деньги, восторги критиков, хвалебные статьи в газетах и журналах. Все началось с портрета в розовых тонах, и выше его Эдуард Листов так и не поднялся.
Но судьба этой картины теперь не ясна. Так что же? Неужели она осядет в частной коллекции, ее не будут видеть люди, а она не будет вызывать в них чувства светлой и тихой грусти?
«Прибываю двадцать второго июня…» Какая же ты, Мария Кирсанова?
Отъезд— Грибочки-то, грибочки солененькие не забудь, Марусенька! Грибочки-то!
— Да не суйся ты со своими грибами! Нужны они мне?
— Родне гостинец передашь. Не с пустыми ж руками?
— Обойдутся. Пока, мамаша. Как приеду, телеграмму отобью.
— Ты позвони мне, Марусенька, ежели что. Ежели какие ни то сомнения будут. Приеду я.
— Да зачем? Сидите уж здесь. Ну, все. Не надо, не ходи за мной в вагон. Господи, и этот здесь! Вовка! Ты зачем притащился? Вот олух царя небесного! Не хватало еще, чтобы все мои кавалеры провожать пришли!
Это шоу с интересом наблюдали все, кто пришел в тот июньский день на городской вокзал: Мария Кирсанова отъезжает в столицу. Яркая, красивая брюнетка в модных обтягивающих джинсах, расклешенных снизу по последней моде, она, как всегда говорила громко и грубовато. Весь город был в курсе ее стремительных романов и авантюрных выходок. Вслед ей, покрутив пальцем у виска, обычно говорили многозначительно: «Что поделаешь, дочь художника!»
Вызвавший Марусино недовольство Вовка даже не решился подойти к пятому вагону, стоял поодаль, смотрел с тоской, как отбывает его любовь покорять столицу. Рано или поздно это должно было произойти: маленький провинциальный городок для плавания такого роскошного парохода, как Мария Кирсанова, был мелковат. Молоденький проводник, стоя у того же пятого вагона, то и дело косился на красавицу, на ее стройные, обтянутые джинсами ножки и, видимо, прикидывал, как бы половчее завязать знакомство.
В это время у шестого вагона тихая, строго и просто одетая женщина лет сорока пыталась отговорить дочь от поездки.
— Майя, может не стоит больше пытаться поступать в театральное училище? Третий год подряд, и все никак не успокоишься! Ну не для простых людей это, сама должна понимать. Почему тебе обязательно надо стать актрисой?
— Мама!
— Подумай, как следует.
— Мама!
Девушке хотелось только одного: поскорее сесть в вагон. Если мать называет Майей, значит, сердится. Когда она добрая, зовет по-домашнему: Марусей. А красивое имя дал отец. Он тоже отговаривал ехать. Да, они все правы — шансов поступить в театральное училище, так же как и в прошлый раз никаких. Но отчего же ее каждый год снова тянет в Москву очередной раз проверить свои возможности? Откуда такое упрямство?
— Ну что ты все заладила, «мама» да «мама»!
— Мама, ты возвращайся, пожалуйста, в деревню, к папе, к братьям. И за меня не беспокойся. Я уже взрослая.
— Взрослая! Ну, как же Майя? Ведь там даже телефона нет, в деревне, да и телеграммы не дождешься! Почтальон опять запил, где замену-то найти? Я буду волноваться. Очень буду волноваться. Давай с тобой договоримся так: ровно через неделю я приеду в городскую квартиру и буду весь день ждать твоего звонка. Сообщи, как устроилась, как с гостиницей. Если нет мест, не пытайся найти квартиру в частном секторе…
— Мама, я забронировала место. Не в первый же раз, не беспокойся.
— Ох, Маруся!
— Мама, все будет хорошо. Через месяц я вернусь.
— Вот. Ты сама даже не веришь, что поступишь. Я сколько тебе твержу: поступай в областной педагогический. Все равно работаешь в школе секретарем, и тебе это нравится.
— Все, мама, поезд сейчас отойдет. Я весь год деньги копила.
— Ну и купила бы себе хорошую, дорогую вещь…
— Не хочу. Ничего не хочу. В Москву хочу. Все. Пока. Целую. Позвоню обязательно.
— Через неделю! Майя? ТЫ слышишь? Через неделю!
Вот и все. Две женщины, оставшиеся на перроне, вытирают платочками глаза. Уплыл вдаль и пятый вагон, и шестой…
— Добрый день, Вероника Юрьевна,
— Здравствуйте, Алевтина.
— Али провожаете кого?
— Дочь. В Москву поехала, в институт поступать.
— Вот и моя туда же, в Москву. Не слышали, поди, что Эдуард Олегович скончался?
— Какой Эдуард Олегович?
— Да, полно! Сколь уж лет прошло! Неужели ж не остыло?
— Послушайте, вы все время делаете мне какие-то сомнительные намеки. Я и так десять лет протежировала вашу дочь, уговаривала учителей, чтобы завышали ей оценки.
— Вы ж завуч, Вероника Юрьевна, у вас авторитет. К кому же как не к вам? А причины понятные: ведь это его дочь.
— Всего хорошего, — ответила Вероника Юрьевна, одетая в строгий костюм, и отстранилась от немного поблекшей за последние годы, но еще очень красивой Алевтины, одетой во что-то яркое и переливающееся.
— Что ж, и вам того же.
Ночь в поезде— Эй, гарсон, ту ти ту-ту-ту.
