Час-другой спустя, когда он уже пах как обычный рыбак, ему дали немного белого хлеба и чашку водянистой ухи и рассказали, что произошло.
Подняв Саида на борт, они немедля пробили днище катера и затопили его. Потом осмотрели Саида, вкололи ему морфин, перевязали рану на лице и спустили его в трюм, метра на два заполненный протухшей рыбой. Подвесили на веревке, пропустив ее под мышками, так что над месивом виднелась только голова. Им пришлось так поступить — это был единственный способ спрятать его.
Солдаты национальной гвардии дважды поднимались к ним на борт, осматривали судно. Во второй раз — с ищейками, которым совали под нос какие-то вещи, видимо взятые у семьи Саида.
Оба раза им удалось провести гвардейцев. Солдаты заглядывали в трюм, где находился Саид, но прыгать туда никто не захотел.
Только после второй проверки они решились вытащить его из гниющей жижи и отнести туда, где он и пришел в себя, — в ту часть трюма, куда загружали улов.
Через несколько дней они пришли в Порт-Судан. Их судно затерялось среди других рыбацких лодок, что стояли там на якоре. С наступлением темноты его переправили на берег, спрятали в кузов джипа, накрыли брезентом, и какая-то пожилая пара отвезла его к местному лекарю, который наложил на рану густую мазь из масел и семян и дал ему выкурить смесь табака и целебных трав, чтобы снять жар.
Через две недели, проведенные в хижине лекаря и его помощников, Саид встал на ноги — слабый, истощенный, но уже с нормальной температурой. Его усадили в трейлер, который доставит его в Хартум, а оттуда в лагерь «Воинства ислама», расположенный южнее, в двух часах езды.
В средствах массовой информации о покушении не было ни слова.
Саид не знал, выжил принц Ясир или нет.
Томми Тенволд отложил папку в сторону и крутанулся на стуле, повернувшись к монитору. Коснулся пальцами клавиатуры, зашел в Интернет через «Оперу» и набрал в «Гугле»: «Микаель Рамм». Затем движением пианиста, который берет последнюю ноту, нажал на «ввод».
Найдено только две позиции — американский боксер Микаель Рамм и шведский советник пятидесятого года рождения.
Словом, все без толку, ничего нового не прибавилось.
Микаелю Рамму было примерно столько же лет, что и ему самому, то есть около тридцати. Оба в один год выпустились из Бергенской высшей коммерческой школы. Микаель отучился там три года, а он, как обычно, четыре с половиной. Многие из однокашников удивились, когда Микаеля взяли в престижную консалтинговую компанию — норвежское отделение «Маккинзи и Кº» (оценки у него были довольно хорошие, но отнюдь не блестящие). Позднее бывшие сокурсники говорили, что через несколько лет Микаель из «Маккинзи» ушел и подался в Португалию, в Лиссабон, где устроился в какую-то неизвестную фирму — что-то по финансовой части. Больше Томми о Микаеле ничего не слышал. Впрочем, они и в Бергене особо и не общались — так, шапочное знакомство.
Тем не менее, Микаель вдруг позвонил ему, причем разговаривал так, будто они всю жизнь были не-разлей-вода. Странно как-то.
Чего он, собственно, хотел? — подумал Томми и вышел из Интернета. Может, совсем скис, сидит на мели и не иначе как пробует с ходу раскочегарить изрядно проржавевшие связи на родной земле?
Ну да ладно, скоро узнаем. Томми бросил взгляд на часы. Если ничто не помешает, Микаель будет в его конторе через пятнадцать минут.
По виду Микаеля уж никак не скажешь, что он скис и оказался на мели. С улыбкой он шел навстречу Томми, в черном дизайнерском костюме и ботинках от Прады. Лицо и руки загорелые, что ему идет, хотя Микаель всегда был смуглый, точно южанин. По-прежнему стройный. Слегка портила его только щетина, которую он по той или иной причине решил не сбривать. Свежевыбритый и при галстуке он бы легко сошел за успешного и перспективного работника «Маккинзи», способного кому угодно ткнуть под нос файлы с рекомендациями о существенном сокращении штатов.
Когда они сели друг против друга за переговорный столик, Томми чувствовал себя до крайности неуклюжим и невзрачным. Сам-то он был одет как заурядная офисная крыса, каковой, по сути, и стал.
— Чертовски рад тебя видеть, — сказал Микаель, когда они обменялись рукопожатием.
Приподнято-доверительный тон и выражение его лица навели Томми на мысль, не случилось ли в их студенческой жизни каких-то событий, которые он сам запамятовал. Может, они провели вместе прекрасные и высокие минуты, а он забыл? Глядя на Микаеля, посторонний наверняка бы решил, что Томми по меньшей мере спас его из горящего дома, а потом еще и пожертвовал почкой для его смертельно больной сестры. Как бы то ни было, Микаель, видимо, просто позабыл, с чего начинают разговор два норвежца, которые едва помнят друг друга.
— Чертовски, чертовски рад снова тебя видеть, — повторил Микаель.
Томми прикрыл глаза, состроил скромную, но благостную мину и осторожно усмехнулся:
— Может, кофейку?
— Отлично выглядишь, Томми.
— Ты тоже. Так кофейку?
Чего он хочет? Попросить о скидке в каком-нибудь деле о взыскании налога? Что ни говори, Томми работал в налоговом ведомстве и взысканием недоимок тоже занимался. Про себя Томми решил, что, наверно, так и есть.
Но тут Микаель внезапно пришел в себя. Покинул свой звездолет и, похоже, приготовился к общению с простыми землянами. Откинулся на спинку кресла, провел по ляжкам растопыренными пальцами.
— У меня к тебе чертовски выгодное предложение, — сказал он с новой улыбкой.
— О'кей. Ты кофе не хочешь, ну так я себе принесу. — Томми поднялся и пошел к двери.
— Мне с молоком, — услышал он уже из коридора.
Когда он вернулся с чашками в руках, Микаель стоял у письменного стола и разглядывал лежащие там бумаги.
Томми кашлянул.
Микаель хохотнул и вернулся на прежнее место. Взял чашку, пригубил свой кофе.
— Тебе здесь нравится?
— Работа как работа. А ты чем занимаешься?
— Да вот кое-чем, что тебя весьма заинтересует.
— Посмотрим… — Томми невольно улыбнулся и с выражением неуверенного любопытства посмотрел на Микаеля. Ему действительно было любопытно, но он почти не сомневался, что, когда услышит, что именно Микаелю надо, любопытство разом обернется зеленой тоской. — А почему такая тайна?
— Ладно, let's cut the crap.[1] Я пришел к тебе с предложением, какое получаешь, что называется, once in a lifetime.[2] И я не шучу. — Он поднял руку, взглянул на часы: — У тебя примерно двадцать два часа, чтобы принять решение. В восемь утра я должен иметь ответ. Если к этому времени ты не объявишься, предложение перейдет к следующему в списке.
Томми улыбнулся. Пока ситуация выглядит донельзя глупо. Что этот хмырь себе думает? Что он сам вроде мессии и Томми Тенволд станет его учеником? Он что, вправду вообразил, будто принудит его к решению, назначив идиотские временные рамки?
— Ну, раз уж я вытянул счастливый билет, скажи мне, в чем дело. — Томми демонстративно посмотрел на часы. — Вообще-то у меня куча дел. И боюсь, нам скоро придется распрощаться… Извини.
— Я тебя не задержу. Мне хватит пятнадцати минут.
Но ушел Микаель не через пятнадцать минут, а только через час.
Остаток рабочего дня пошел псу под хвост. Вместо того чтобы заниматься неотложными делами, Томми крутил, вертел, прикидывал.
Был второй рабочий день января, на улице холодно. Выйдя после работы из конторы, Томми заметил, что поверх старого, грязного снега лежит слой нового.
Рождество он провел у дяди и тети в Тронхейме, как, впрочем, и в предыдущие четыре года, с тех пор как умер отец. Мать он почти не помнил. Она утонула, когда ему сравнялось три года, так что тетя и дядя были теперь его единственной родней. Своих детей они не имели и после смерти отца общались с ним довольно часто — поддерживали, но не наседали. Дядя Эрик и тетя Лисбет неизменно держались деликатно, дружелюбно и радушно. И за это он был им благодарен. Попытайся они играть при нем роль родителей, он бы, скорей всего, от них отдалился. Дядя Эрик — человек спокойный, молчаливый и рассудительный, тетя Лисбет — говорливая, энергичная и неугомонная, причем эти ее качества регулярно усиливались с каждым выпитым бокалом красного вина. Рождество встретили весело, расслабились, однако после недели с лишним, проведенной под одной крышей, он с облегчением вернулся в свою ословскую квартиру.
А теперь еще и это.
До дома Томми было всего пять минут ходьбы: он жил в центре Осло, в районе Пилестредет-Парк, на территории старого Национального госпиталя, теперь застроенной жилыми домами. Год назад он купил там, на Нурдалс-Брунс-гате, квартиру — новую, современную, двухкомнатную, с открытой кухней и небольшим балконом, который летом до семи вечера заливало солнце. До работы пять минут пешком, квартира в центре, сам по-прежнему холостяк — что может быть лучше?
