Ознакомительная версия.
В обычный такой, среднестатистический ад русской женщины, у которой постылый пьющий муж, на людях – вроде приличный человек, а в семье – бытовой садист.
Уверенный в том, что все равно жена никуда не денется, потому как деваться ей некуда, гы-ы-ы…
А Прасковье действительно некуда было идти. Появись в ее жизни другой мужчина, добрый, тихий, непьющий, который принял бы ее с ребенком – Паша ушла бы, не задумываясь. И внешность, и возраст другого для нее не имели бы значения, главное – человеком чтобы был, а не тварью жестокой.
Но такие все были при семьях, да и выбора в их шахтерском поселке особого не имелось.
Вернуться домой, в Геленджик? Но куда? Во время работы в пансионате Паша и жила при нем, в специальном доме для работников.
В деревню, к матери? Там и так живет младший брат с семьей, в одной небольшой хатке – шесть человек. Нет, ей, Паше, там всегда рады, мама внучечку просит на лето присылать, чтобы ребятенок в море покупался, черешни с жерделой вдоволь наелся, но не стоит и речи заводить о том, чтобы уйти от мужа.
Потому как позор. Вышла замуж – терпи. Пьет, бьет, глумится? Ну так что ж, доля такая бабская. К тому же и не так уж часто пьет, только по праздникам да в день получки. Зато почти все оставшиеся после пьянки деньги в дом несет, квартира своя, ничего, все образуется. Ты ему сына роди, он и угомонится.
Никодим тоже постоянно бубнил о сыне, а когда узнал о второй беременности жены, даже пить перестал. Почти. Зато бить – совсем не бил. И жену снова стал ласково Пашенькой звать.
Но – опять девка! Да к тому же носатая да лопоухая, вся в отца! Такую и замуж спихнуть будет трудно, придется на приданое тратиться!
В общем, Никодим «с горя» снова запил. И пил пять дней, так что Прасковью с малышкой из роддома забирали кумовья.
Девочку назвали Любашей, и со временем Никодим даже привязался к младшей дочке больше, чем к старшей. Наверное, потому, что Любаша на отца походила не только внешне, но и характером пошла – такая же хитрая, наглая, двуличная.
– Эта не пропадет, молодец, девка! – радовался папенька, наблюдая за пока детскими пакостями дочурки, особенно любившей подставить старшую сестру, симпатяшку Надюшку, добрую и милую, как мама.
И снова – редкие, но меткие пьянки, глумливые выходки, постоянное унижение, побои…
Теперь-то вообще деваться некуда – с двумя детьми!
И Пашенька превратилась в Парашу. По-другому муж теперь ее и не звал, даже на людях.
Но самым тошнотным стал интим с этим волосатым вонючим уродом. Чаще всего – по пьяни, в трезвом виде у Никодима начались проблемы в этом деле. Зато когда бахнет пол-литру – всегда готов!
К изнасилованию – по-другому этот кошмар назвать было нельзя…
Больше всего Прасковья боялась теперь забеременеть – разве родишь здоровое дитя от вечно пьяного мужика?
Но чего боишься больше всего, то и случается.
Родив двух детей, Паша почти сразу поняла, что третий уже поселился в ее животе. И побежала к врачу за направлением на аборт.
Но в те годы молодой, здоровой, к тому же замужней женщине аборт был категорически запрещен. Во время войны страна потеряла столько народу, надо восстанавливать численность населения! Что это вы удумали, гражданочка! Что, муж пьет? И что? Сейчас многие пьют, и ничего – рожают крепких здоровых малышей. Так что вот вам учетная карта беременной, идите на анализы.
Узнав о том, что жена снова ждет ребенка, Никодим поначалу разозлился – еще одного нахлебника в дом! – а потом вспомнил, что сына-то у него нет. Так что ладно, Парашка, рожай, а там поглядим. Родишь сына – куплю сапоги новые, снова девка получится – прибью.
Родился сын. Узнав об этом, Никодим действительно помчался в главный универмаг Донецка за теплыми сапожками для жены, последние три года ходившей зимой в разбитых войлочных опорках.
Хорошие сапоги купил, чешские, на пушистом меху, каблучок наборный, подошва толстая такая, устойчивая.
Тяжелая. А каблук – твердый и края у него острые, кожа под ним лопается до крови…
Это Паша узнала в первый же день после выписки из роддома, когда принесла домой скрюченного Петеньку.
Никодим, синий от пьянки и от злобы, избил ее тогда до потери сознания. Бил всем, что под руку попадалось, в том числе и новыми сапогами. И убил бы, не прибеги на крики и плач детей соседи.
Озверевшего от вида крови отца семейства еле оттащили от лежавшей на полу женщины, его от греха подальше забрали на пятнадцать суток в милицию, а Пашу врач «Скорой» хотел отвезти в больницу – у нее оказались сломаны два ребра и нос.
Но Прасковья отказалась – какая больница, когда у нее трое детей на руках, причем один родился совсем недавно!
Надо жить дальше.
Вот только жизнь окончательно докатилась до отметки «ад». Вышедший через пятнадцать суток Никодим стал для жены и детей постоянным кошмаром. Правда, где-то месяца через три он хотя бы перестал пытаться «прибить уродца, все равно он не человек», просто исключив сына из своей жизни. И почти все время, пока был трезвым, Никодим проводил теперь с Любой, так же как и отец, ненавидевшей «плативнава улода».
Если бы не мать и Надюшка, Петр не выжил бы, сестра, науськанная отцом, либо придушила бы его подушкой, либо утопила в ведре. И ничего ей за это не было бы – крохе всего четыре годика, что с нее возьмешь!
Но семилетняя Надя стала отличной нянечкой, она с такой нежностью и заботой возилась с братишкой, что мама могла быть спокойна за сына: Надюшка Петеньку в обиду не даст!
Так и жили.
А когда мальчик подрос, оказалось, что он очень способный, гораздо способнее своих сестер. Читать Петя с помощью уже ходившей в школу Надюшки научился в три года, в четыре – писать, хотя и с трудом – скрюченные руки не могли красиво вырисовывать палочки и крючочки. Буквы получались кривые и косые, но складывались в слова правильно, без ошибок.
В общем, к семи годам, когда дети идут в первый класс, Петя Шустов уже бегло читал, писал, умел складывать и вычитать – по развитию мальчик мог бы пойти сразу в третий (в котором на второй год осталась его сестра Люба).
Но его не взяли даже в первый класс школы. Потому что инвалидам там не место. А о домашнем обучении в их поселке и слыхом не слыхивали.
Органы соцопеки дали Пете Шустову направление в школу-интернат для детей-инвалидов, но там программа обучения была рассчитана на умственно отсталых, и Пете с его светлой головой там делать было нечего.
Хотя Никодим, к этому моменту спившийся окончательно, был готов отправить убогого куда угодно, лишь бы с глаз долой.
Мерзкий крабеныш: его лупишь-лупишь, а он даже на заплачет, только зыркает глазищами исподлобья да юшку кровавую из носа молча утирает. А еще моду взял – за мать и сестру заступаться! Ну и получал за троих!
К счастью – если это можно назвать счастьем – сил на побои у вечно пьяного Никодима почти не осталось. Да и выеживаться особо было опасно – все деньги в дом теперь приносила Прасковья, самого Шустова из шахты давно выгнали. Бухарик в забое – слишком опасное существо. Для окружающих опасное.
И теперь Никодим в промежутке между запоями устраивался то грузчиком, то сторожем, то кочегаром. Но работал недолго, до следующего ухода в хмельной астрал.
И его снова выгоняли.
Зато Прасковья зарабатывала теперь хорошо, она стала шеф-поваром в одном из кафе Донецка, и хоть на работу ездить было далековато – из их окраинного поселка в центр автобусы ходили редко, зато зарплата высокая, да и с продуктами полегче.
В общем, решала теперь в семье она. Да, муженек продолжал распускать руки, но все реже – силы не те, и Паша уже привыкла не обращать на него внимания, воспринимая наличие в доме этой смердящей волосатой особи как досадную обязанность.
Ей детей надо поднимать, а особенно Петеньку. Такой мальчик умненький, способный, развитый, а помощник какой! Его бы в нормальную школу – точно отличником стал бы!
Но в нормальную мальчика не взяли. А в интернат Паша отдавать ребенка не хотела – сгноят там сынишку!
Вот только ее, как оказалось, никто и спрашивать не собирался – мальчику семь лет, а значит, он должен быть куда-то пристроен. Дома болтаться ему не позволят!
И Паша решила обратиться за помощью к своей родне. Может, возьмут мальчонку месяца на два-три, пока тут все не успокоится? Он хлопот особых не доставит: сам ходит, сам ест, еще и по хозяйству поможет.
Брат и мать согласились – а чего, пусть малыш поживет. Может, и окрепнет на свежем воздухе.
Так Петя оказался в деревне под Геленджиком.
Это и стало началом его новой жизни.
Петя еще ни разу не выбирался никуда дальше своего поселка – к бабушке на море его до сих пор одного не отправляли. Чаще всего в деревне гостила Люба, хотя бабушка хотела видеть всех внуков. Но Надюшка отказывалась ехать без младшего братика, а Люба и слышать не хотела о том, чтобы «урод» все лето торчал рядом. Ей стыдно будет перед подружками!
Ознакомительная версия.
