- В городе девяносто тысяч людей, - ответил Викентий Александрович. Пусть ищут.
Про себя он перекрестился. Слава богу, что все так было поставлено. Слава богу, что все эти открытые дела вел он, Вощинин. Викентий Александрович и вся подпольная биржа не имеют отношения к мануфактуре и к этим ордерам.
- Но почему вы считаете, что Миловидов проговорится?
Георгий Петрович не дал закончить, он тихо воскликнул и опять со злобным смешком:
- Думаете, промолчит Миловидов? Как бы не так... Не он, так Замшев скажет. Не Замшев, так в магазине обрисуют... Искать будут... Уже ищут, наверное, пока мы с вами стоим.
- Да-да, - торопливо проговорил Викентий Александрович. - Идемте на площадь...
По площади метались огни - отсветы уходящего дальше поезда. Исчезали с хрустом последние легковые извозчики, увозя пассажиров. Стороной прошли два постовых милиционера, и Вощинин зашел за Трубышева, как бы прячась за его фигурой. Что он скажет, если попадет в милицию?
- Вам надо уехать, Георгий, - наставительно и твердо сказал Викентий Александрович. - Самое лучшее.
- Вы барыши в карман, а я бежать куда-то? Где-то прятаться, как таракан? Нет уж! - закричал вдруг Вощинин, и этот быстрый, точно давно заготовленный, ответ даже ошеломил гофмаклера.
Вот как! Да, это был другой Вощинин. Тот остался там, в поезде, уходящем по темным рельсам дальше на север, в Вологду. Тот был покорен, подобострастен, молчалив, послушен. Сидел за столом в бухгалтерии, стукал костяшками счетов, изредка улыбался, изредка хмурился. Вставал вместе со всеми, со всеми хлебал похлебку в ближайшей столовке, уходил вечером в кино, в бильярдную при пивной "Бахус"... Кажется, всем был доволен. Но вот - другой Вощинин. Бунт комиссионера, восстание комиссионера...
- Но вас арестуют, и что же вы будете говорить, интересно?
Трубышев остановился, заглядывая напряженно в глаза Вощинину, и тот опустил голову, отвернулся.
- Понятия не имею... - пробормотал он. - Да я просто не представляю, как все это будет выглядеть...
- И представлять нечего. Выложит следователь лист бумаги на стол и будет допрашивать, где вы были, да с кем, да на каком углу расстались. Не были ли с возлюбленной. Да какая она. Да что говорила она, снимая юбку, скажем, в номере гостиницы "Европа"... Бесконечно, как нить Ариадны...
- Какая возлюбленная? - оторопело сказал Вощинин, оглядываясь на даму, проходившую мимо, запакованную в горжет и муфту.
- А такая, - усмехнулся Трубышев. - Придумайте сами. Или следователь вам придумает. Он вам скажет - такой симпатичный мужчина и не имеет возлюбленной. Не поверю. Лжете. И пойдет плести вокруг вас словесные кружева...
- Ах, господи, - как простонал Вощинин, - я же знал, что все этим кончится.
- Вам надо уехать, - повторил Викентий Александрович. - Милое дело. Пару лет проведете где-нибудь в Нахичевани или Тифлисе...
- В Нахичевани! - закричал вдруг, точно его обожгло, Вощинин. - Вы в сторонке, а я в Нахичевани. Добро бы за барыши...
- Барыши, если были, - мягко и внушительно пояснил Викентий Александрович, - шли на извозчиков, на грузчиков, на комиссионера, на торговца, на всякие комиссионные сборы...
Вощинин отвернулся, он не желал слушать.
- Тогда вот что, Георгий, - строго уже проговорил Викентий Александрович. - Если задержит милиция, скажете, что ордера перепродавали. Мелкая спекуляция. Самое большее - условный срок...
- Нет уж, - так и прошипел Вощинин. - Не условным тут пахнет. Тюремной камерой несет за версту. И вы это сами понимаете...
- Нет, не понимаю, - попробовал говорить мягко и просительно Викентий Александрович, загораясь яростью к нему, трясущемуся от страха. Экий оказался слюнтяй.
Но он и сам испугался. Он представил, как Вощинин там, в белом доме на площади, рассказывает о нем, о Трубышеве, и кто-то уже пишет ордер на арест.
- Условный срок - полгода, не больше. Мы вам возместим все это...
- Это кто же - мы?
- Ну, я возмещу...
- Значит, вы откупиться хотите, Викентий Александрович? - засмеялся мрачно комиссионер, подергивая на руках перчатки. - Интересно, во сколько оцените меня.
- Пока этого не будем касаться, - все так же пытаясь быть мягким, ответил Трубышев. - Там все будет учтено.
- Хорошо, - подвинулся к нему Вощинин, - тысячу червонцев. И я уеду. Надо же мне жить на чужбине. Работы сразу не найти...
- Не слишком ли много, Георгий?
- Чтобы на свободе жить, отдашь больше.
Викентий Александрович сжал кулаки. Какой мерзавец. Он решил шантажировать. Он сам начал пугать Викентия Александровича арестом.
- Я подумаю, Георгий, - ответил он, закидывая ворот пальто. - До завтра. Домой не советую идти пока. Мало ли, сидят и ждут... Войдете, а из комнаты выйдет агент... Не успеете получить тысячу червонцев. Переночуйте у знакомых.
Он повернулся, пошел в сторону переулка, не оглядываясь, задыхаясь от метельного ветра и все той же непроходящей злобы на человека, который хотел отобрать у него, у Викентия Александровича, целую кучу денег.
6
Комнату номер восемь в губрозыске сами агенты называли "дознанщицкой". Два окна ее выходили на памятник жертвам белогвардейского мятежа в бывшем лицейском сквере, на дворцового вида каменные здания, подковой охватывающие эту площадь, на церковь, охраняемую с углов колокольнями и башнями, точно часовыми.
Здесь агенты вели опросы свидетелей, здесь собирались, чтобы разойтись по улицам и переулкам города, сюда возвращались с обходов, с облав, с личного сыска. Возвращались часто шумно, пропахшие тяжелым духом шалманов и шинков, кислой затхлостью подвалов, пылью чердаков, воблой и машинным маслом пароходных трюмов, паровозной гарью, мешками и табачным дымом вокзалов.
В этот декабрьский вечер они сидели возле железной печи и, греясь у огня, слушали молча, как бьется в стекла ворвавшаяся в город вьюга. Агентов было пятеро. На корточках сидели инспектор Костя Пахомов и субинспектор Саша Карасев. Они тянули руки к дверце, и лица их одинаково были розовые, в отблесках, исходящих сквозь щели топки. На диване дремал Федор Барабанов. На венских стульях возле печи сидели еще двое: Леонтий Николин и Нил Кулагин. Леонтий - носатый высокий парень с крупными и блестящими южными глазами - вертел перед собой куртку, грел ее. Куртка даже дымилась, точно горела, покачивались в дуновении жара щегольские кисти, пришитые к карманам.
- Откуда взял такую одежку? - завистливо спросил Кулагин, потрогав пальцами кисти. - Не купишь такую за червонец...
- Не купишь, - согласился Леонтий, насмешливо оглядев парня. - В Балте купил. За две пули... Первую промахнул, вторую - в шею. Уходил бандит на коне за кордон. Из банды Заболотного.
Он повертел в руках куртку с каким-то сожалением, потряс ее, точно стряхивая остатки воды.
- В такие бы нас одевали, - оживился сидевший на диване Федор Барабанов. - А то носим шинели, как с попов подрясники черные.
Барабанову - к сорока уже. У него костлявое лицо с натянутой кожей, голова с редкими клочками на затылке. Глаза смотрят накалывающе, всегда с какой-то нетерпеливостью. Раньше, еще до германской войны, Федор нанимался к булочникам в разносчики. От того времени, как он считает, и пропали у него волосы.
- Ну-ка, потаскай каждый день тазы да противни с булками да пышками на голове. И ты вытрешь живо всю волосню без остатка...
И похлопает звонко по гладкому черепу ладонью.
Потом набивал ящики на патронном заводе Брайнина, был взят в солдаты. В гражданскую войну воевал на Украине в отряде Щорса, любит при случае вставить многозначительно и поучающе для слушателей:
- Это когда я со Щорсом шел по Украине...
Напоминает он Косте высохшее осиновое дерево где-то над речкой в бурьяне и чертополохе. Скрипит под ветром и без ветра это дерево, покачивает сухими сучьями. Так и Федор. Дымят дрова в печах. - "Начальника бы канцелярии сюда". Болит зуб - "Докторов за уши бы оттаскать, придумать не могут ничего от боли..."
Но служит Барабанов в губрозыске честно и, можно сказать, беззаветно. Надо ночь стоять где-то в засаде - простоит, надо за двадцать верст в село по грязи - пойдет без слова, надо бежать в погоню - побежит, хоть и дышит, точно у него прострелены легкие. В двадцать третьем он раскрыл хищения интендантами в воинской части, нынче весной взял троих опасных гастролеров. Сначала выявил даму-наводчицу с набором бритв фирмы "Жилетт", оборудованных для "работы" в трамваях и местах скопления народа, а потом выловил по одному и гастролеров. Да быстро, в два-три дня.
Потому, может, и мирятся агенты с его нудным голосом, с его бурчаньем и криками.
- А какие шинеля тебе нужны, Федор? - повернулся к нему Костя. Куртка так куртка, а шинель - другое дело совсем.
На Барабанове холщовая, цвета хаки, гимнастерка, опоясанная широким солдатским ремнем, с бляхой, на которой изображено нечто вроде бульдожьей морды или двуглавого орла - затерлось и не разберешь. Вот он кинул пальцы на ремень, загнал складки гимнастерки за спину, дрыгнул ногой, голенастой, как у подростка, в сапоге яловом, - ну, сейчас в пляс:
