и протянул удостоверение. Он вошел в вестибюль, нажал на кнопку, и женщина в аккуратной серой униформе с юбкой дюйма на четыре ниже колена открыла дверь. Охранник представил меня, женщина, поверив ему на слово, прошла по мраморному полу к внутреннему телефону на мраморном столике и сказала, что мистер Гудвин ждет. Пару минут спустя послышался шум спускающегося лифта, который был раз в десять тише, чем у Вулфа. Дверь в дальнем конце большого вестибюля открылась, и высунувшаяся из лифта женщина пригласила меня присоединиться к ней. Мы проехали два этажа и остановились на третьем. Женщина провела меня по коридору к открытой двери и отошла в сторону, пропуская вперед.
Я оказался в огромной комнате во всю ширину дома. Я осмотрелся: столы, рабочие стулья и мягкие кресла, два дивана, картины маслом, стеллажи, цветной телевизор… На нем мой взгляд задержался, потому что на экране показывали бейсбольный матч, который комментировал Ральф Кайнер. Вся его аудитория состояла из единственной женщины, откинувшейся на подушки широченного дивана. Даже не будь я в ее доме, то узнал бы миссис Оделл по фотоснимкам, публиковавшимся в «Таймс» и «Газетт»: лицо с широкими скулами, большой рот, пухлые губы. Просторное, больше напоминающее балахон, светло-синее платье, застегнутое спереди на молнию снизу доверху.
Я приблизился и вежливо поинтересовался:
– Какой счет?
Карие глаза взметнулись ко мне, потом вернулись к игре.
– Четыре – два в пользу «Пайрэтс». Конец четвертого иннинга. Садитесь.
Я сел в кресло рядом с диваном и посмотрел на экран. Принимал Эд Крайнпул. Он благополучно справился с подачей, преодолел все базы, завершив иннинг, и тут же затявкала реклама. Я завертел головой, высматривая секретаршу, но та уже ушла. В ту же минуту телевизор замолчал, и я поспешно повернулся к миссис Оделл. Дистанционное управление; она выключила звук.
– Картинку я оставлю, – сказала она и неторопливо смерила меня взглядом; я не волновался, брюки у меня были тщательно отутюжены. – Предлог для своего письма вы придумали слабый. «Самый важный факт», – написали вы, но не назвали его.
– Разумеется, нет.
– Почему «разумеется»?
Рекламный ролик закончился, и к приему изготовился очередной игрок «Пайрэтс». Звук она так и не включила, но уставилась на экран. Мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру.
– Я работаю на Ниро Вулфа, – пояснил я игроку, который, должно быть, от неожиданности промахнулся. – Он зарабатывает на жизнь, разгадывая для клиентов шарады, а часть заработанного отдает мне в виде жалованья. Хорош бы я был, выложив задаром то, что он высказал по поводу одной из таких шарад. А письмо я написал только потому, что горько видеть, как рассыпается ваше дело.
– Ох, оставьте! – Ее глаза метнулись ко мне, потом вернулись к телевизору. – Вы намекнули, чтобы я связалась с вами, и отказались соединить меня с вашим шефом, когда я позвонила. Сколько вы хотите?
– Можете начать с миллиона. Никто еще не сумел назвать сумму, на которую я бы клюнул. Но я и впрямь намекнул, что хотел бы встретиться с вами. Знаете, что я подозреваю? Я почти уверен – это идет из каких-то скрытых глубин моего мозга, – после того, как за семнадцать дней ни полицейские, ни парни окружного прокурора не продвинулись ни на шаг, вы, должно быть, не прочь обсудить свое дело с Ниро Вулфом. Вы что-нибудь знаете о нем?
– Нет, ничего определенного. Хотя, без сомнения, наслышана.
Игрок третьей базы ударил битой по мячу с такой силой, что тот взмыл в небеса, и за ним со всех ног устремились Клеон Джонс и Томми Эйджи. Мяч уже, казалось, должен был упасть, когда Джонс в немыслимом прыжке успел подхватить его одной рукой… Здорово! Едва началась реклама, я снова повернулся к дивану:
– Честно говоря, я готов признать, что письмо и в самом деле глупое. Как вы можете проедать плешь окружному прокурору, если я так и не удосужился раскрыть вам «самый важный факт»? Прошу у вас прощения. Больше того, я готов заплатить штраф. Самый важный факт состоит в том, что ваш муж вошел в ту комнату и выдвинул тот самый ящик, а самый важный вопрос – почему? Если и пока на этот вопрос не ответят, и десять лучших сыщиков мира не справятся с этим делом. Передайте это инспектору Кремеру, но только не ссылайтесь на Ниро Вулфа. При упоминании этого имени инспектор звереет. – Я встал. – Я прекрасно понимаю, что вам, возможно, ответ на этот вопрос известен и вы поделились им с окружным прокурором, который это скрывает, но, судя по опубликованным отчетам, это не так. Во всяком случае, мы с мистером Вулфом в этом сомневаемся. Спасибо, что позволили увидеть, как Клеон Джонс взял безнадежный мяч.
Я повернулся и зашагал к двери, но резкий, как щелчок, голос впился мне в спину:
– Черт возьми, сядьте!
Я повиновался, чинно вперился в экран и проследил, как Джерри Гроут и Бад Харрельсон приносят очко команде «Метс». Когда Эд Чарльз сравнял счет и снова пустили рекламу, миссис Оделл снова выключила звук и посмотрела на меня:
– Позвоните Вулфу и передайте, что я хочу его видеть. Сейчас же. – Она указала пальцем. – Телефон на столе. Сколько времени ему понадобится, чтобы приехать?
– Много. Целую вечность. Я верю, что ничего определенного вы о нем и в самом деле не знаете. Он выходит из дому крайне редко и только по своим личным делам, никогда не покидая дом по делам, связанным с работой. Думаю, по телефону обсуждать свое дело вы не захотите, поэтому вам остается только поехать к нему самой. Адрес указан на бланке письма. Хорошо бы в шесть часов. Он к этому времени освободится, да и матч закончится…
– Боже мой, какое нахальство! – прошептала она. – Вы считаете, я должна поехать?
– Нет, я считаю, что вы не должны. Но вы сказали, что хотите его видеть, а я…
– Хорошо-хорошо. Не будем об этом. – Она снова нажала на кнопку. Боб Мерфи сменил Ральфа Кайнера, а говорит он громче; ей пришлось повысить голос: – Мисс Хабер проводит вас вниз. Она в холле.
Я встал и двинулся к двери. Меня проводили, я прошел до Мэдисон-авеню, заглянул в бар с телевизором и уселся досматривать матч, так и не зная, зря потратил бланк, конверт, почтовую марку и бóльшую часть дня или нет. Делать ставку я бы не решился. Проще было бросить монетку. Правда, она все-таки сказала, что хочет его видеть, а если я знаю женщин хотя бы на одну десятую от того, что притворно приписывает мне Вулф, то она
