плечо, чтобы укутать его, и он перестал плакать. Уилл тихонько похрапывал, и ей захотелось забраться к нему в постель. Она понятия не имела почему, но Альфи совсем не успокаивался в своей спальне. Каждую ночь он просыпался почти в одно и то же время. Может быть, ей стоит перенести его кроватку сюда, к ним. По крайней мере, он будет рядом с ней, и она сможет немного поспать. Собственно, она собиралась сделать это первым делом утром.
Альфи снова крепко спал на ее руках, поэтому Энни встала и пошла в его спальню за переноской. Здесь отчего-то было намного холоднее, чем должно быть, и ей в голову пришла ужасная мысль. Что, если он не может успокоиться, потому что к нему приходят призраки? Ладно она видела видения и мертвых людей, но ребенок-то, конечно, не должен видеть ничего подобного?
Энни не хотела произносить ее имя, в доме это запрещалось, но что, если это она? Что, если Бетси Бейкер вернулась? При жизни она без стеснения убивала детей. Почему Бетси должна беспокоиться о том, что напугает их, после смерти? Энни отчаянно надеялась, что ее нет рядом.
Утром она позвонит отцу Джону, чтобы убедиться, что ее могилу не потревожили. При одной мысли о Бетси ее желудок наполнялся тяжелым, тошнотворным чувством. Поставив переноску на подставку рядом со своей кроватью, она положила Альфи, поцеловав его в лоб, и забралась в постель. Устроившись на матрасе, Энни подумала о том, каким ужасным выдался этот день. Похороны всегда вызывали неприятные ощущения; они высасывали жизнь из души.
Лежа и наблюдая за сыном, прижавшись спиной к Уиллу и впитывая тепло его тела, Энни пыталась очистить свой разум от всего. Сначала она отодвинула в сторону похороны, потом сон о белом доме, пока в голове не остался только образ Альфи. Ее глаза начали закрываться. Засыпая, она молилась о том, чтобы Бог уберег ее семью.
Лето 1950 года
Горди вышел из дома, дошел до садовой калитки, потом вспомнил о сейфе, который его отец прикрутил к полу в кладовке на лестничной площадке. Глупо оставлять там все эти деньги. Он повернулся и вернулся в дом, перешагнул через тела родителей и побежал наверх. Горди не чувствовал ни малейшего угрызения совести за то, что сделал несколько минут назад.
Он сожалел лишь о том, что его дяди Бернарда не было здесь. Горди с удовольствием вогнал бы топор в его голову. Из них всех, полагал он, Бернард заслуживал этого больше остальных. В те вечера, что он сидел с Горди, он махал его родителям на прощание, когда они уходили на танцы, и с нетерпением ждал, пока останется с ним наедине. Горди сначала не понимал, что поведение дяди неправильно. Только когда стал немного старше, сообразил, что это недопустимо, когда взрослый мужчина хочет делать с ним то, что он делает.
Прежде чем Горди успел сказать ему об этом, дядя однажды ночью упал в обморок, и у него случился обширный инсульт. Теперь он лежал в доме престарелых в виде бесчувственной, слюнявой развалины. Его приходилось кормить с ложки и одевать в подгузник. Горди полагал, что это хоть какая-то справедливость. Хотя и не такая удовлетворительная, как в случае с его убийством.
Горди открыл ящик прикроватной тумбочки и достал маленький черный бархатный мешочек, в котором хранился главный ключ. Затем открыл сейф и достал пачки денег. Его отец всегда бережно относился к деньгам, и, если подумать, это оказалась пустая трата времени, потому что теперь он мертв и не успел потратить ни одного пенни из своих сбережений, заработанных тяжелым трудом.
Горди запихнул банкноты в чемодан и карманы. Этого ему хватит на ближайшие год-два, если он будет осторожен, а он мог быть очень осторожен. Если его родители и передали ему какое-то наследие, то оно заключалось в том, чтобы не растрачивать с трудом заработанные деньги и хранить их на черный день.
Выходя из дома, он снова задернул занавеску на кухне и запер за собой дверь на всякий случай, если вдруг нагрянут любопытные подруги его матери. Надо обязательно успеть покинуть город до того, как обнаружат их тела. Идя по пустым улицам в сторону цирка, Горди думал, где же все.
Афиша, привязанная к перилам ограды парка, ответила на его вопрос. В разгаре последнее утреннее представление, а затем цирк покидал город и отправлялся в следующий, чтобы начать все сначала. На этот раз с ними будет еще один клоун, и Горди не мог дождаться начала своей новой жизни. Он увидел вершины полосатого шатра, и его сердце заколотилось. Идя все быстрее, он думал, успеет ли застать конец представления. Он уже побывал на всех четырех вечерних представлениях, болтаясь на улице и общаясь с артистами до самого утра.
Он почувствовал запах животных еще до того, как добрался до пустыря, где расположился цирк. Запах, просачивающийся из вагончиков, не для слабонервных. От пронзительного запаха аммиака в клетках для животных у него слезились глаза, хотя их ежедневно чистили. Горди знал, что служба в цирке — это не работа, это образ жизни. Ты не работал в цирке, ты был цирком. Вы жили, дышали и ели цирк, будь то артист на трапеции, выступающий на центральном кольце, или один из многих рабочих, ухаживающих за куполом.
Все тянулись друг к другу. Цирковые проводили так много времени в компании друг друга, что становились как одна огромная семья. Здесь вы оставляли свою обычную жизнь далеко позади и становились частью величайшего шоу на земле. Идеальное место для Горди Маршалла. Всю свою жизнь он боролся против ограничений, налагаемых обществом, и вот теперь здесь, собирается жить своей мечтой, зная, что будет любить каждую ее минуту.
Когда он подошел к красно-белой полосатой крыше, то услышал громкие аплодисменты зрителей и приветственные возгласы. Он отправился к служебному фургону, где Бетти — одна из артисток трапеции — сидела на ступеньке и гладила сильно ушибленную руку. Цирковая медсестра сидела на полу с пинцетом, пытаясь вытащить осколки из ноги Бетти. Ее колготки пришли в негодность.
— Что случилось? Ты в порядке?
Она кивнула.
— Веревка оборвалась, швырнув меня через весь этот чертов ринг. Мне удалось ухватиться за шест и соскользнуть по нему вниз, но не раньше, чем я почти повредила руку и разодрала в клочья ноги.
— Тебе нужно в больницу?
Обе женщины начали смеяться, и Бетти покачала