День тянулся очень медленно. Солнце, заглянув около одиннадцати утра в узкие окошки сарая, согрело их. Фифи и Иветта разделили на двоих пирог со свининой и съели его. Сладкое — большую булку с изюмом — решили оставить на вечер, на тот случай, если Мартин и Дел не появятся в скором времени. После завтрака женщины дремали на матрасе. Фифи несколько раз взбиралась по прутьям наверх, чтобы размяться. Пленницы мало разговаривали, и хотя Иветту, кажется, заинтересовал рассказ Фифи о ее детстве и друзьях в Бристоле, сама она почти все время молчала, вероятно думая о том, что их может ожидать в будущем.
Когда начало темнеть, они разломили булку пополам, съели ее, а затем молча сидели на матрасе, наблюдая за тем, как постепенно темнеет небо в узких полосках окон.
— Вчера, когда стемнело, мне было так страшно, — призналась Фифи. — Не думаю, что я выдержала бы здесь всю ночь одна.
— Темнота не причинит тебе вреда, — сказала Иветта, взяв руку Фифи в свою и сжав ее. — Боль причиняют люди.
— Но тут крысы и мыши, я даже думать о них боюсь, — произнесла Фифи.
— Они к нам не подойдут, — заверила ее Иветта. — Мы не оставили им ни крошки еды. А по всему сараю рассыпано зерно и солома. Им больше ничего и не нужно. Лучше уж провести ночь рядом с крысой, чем с человеком, который желает тебе зла.
Фифи и Иветта с нетерпением ждали Дела и Мартина, но те так и не появились. Желудки обеих женщин урчали от голода. Наконец они оставили надежду на ужин и легли на матрас. Было очень холодно. Иветта положила свое пальто поверх одеяла, но теплее от этого не стало.
Фифи размышляла, можно ли смерть от голода считать убийством, или это назовут «несчастным случаем» или еще как-нибудь, если их похитители заявят, что просто не смогли приехать. И сколько времени это займет? Две недели? Три? Или еще дольше? Но она не озвучила вслух свои тревожные мысли, так как чувствовала, что вся ответственность за их затруднительное положение лежит на ней.
Фифи приснилось, что она лежит на пляже и загорает. Она проснулась и обнаружила, что ей в лицо сквозь узкие окна светит солнце.
Иветта стояла, потягиваясь, и с улыбкой обернулась к Фифи.
— Когда светит солнце, здесь не так уж и плохо, — сказала она. — Но я бы не отказалась от чашки чая или кофе.
Фифи посмотрела на часы. Было уже десять. Она удивилась тому, что спала так долго, и сказала об этом Иветте.
— По-моему, тело само знает, сколько ему нужно спать, особенно когда больше нечем заняться, — ответила Иветта. — Когда я впервые приехала в Англию, то легла спать в субботу и проспала до самого понедельника. Было холодно, у меня почти не было денег, и я не знала в Англии ни одной живой души. Оставалось только спать.
Фифи встала и направилась к ведру. Иветта тактично отвернулась.
— Почему ты приехала в Англию? — спросила Фифи. — Неужели во Франции у тебя не было никого из близких?
— Мама умерла во время войны, — ответила Иветта. — Я не хотела, чтобы все напоминало мне об этом.
Судя по ее голосу, Иветта не хотела об этом говорить. Фифи достала расческу и начала приводить волосы в порядок.
— У тебя такие красивые волосы, — сказала Иветта, садясь рядом с ней на матрас. — Я всегда хотела быть блондинкой. Когда в Париж пришли немцы, многие матери осветляли темные волосы своих дочерей.
— Зачем? — спросила Фифи.
— Чтобы скрыть, что они еврейки, — ответила Иветта, поджав губы. — Это не всегда срабатывало, некоторые потом ходили с оранжевыми волосами.
Фифи неожиданно вспомнила эпизод из ее детства, когда ей было около шести лет. Она проснулась от плача матери и спустилась вниз. Родители были в кухне, и отец обнимал мать, которая рыдала у него на плече.
— Не надо было тебе на это смотреть, — говорил он. — Я же предупреждал, что ты только расстроишься.
Фифи всегда обожала подслушивать разговоры взрослых за дверью или в прихожей. Ее родители очень на нее за это сердились. Но сколько бы они ни повторяли ей, что тот, кто подслушивает, никогда ничего хорошего о себе не услышит, она просто не могла устоять. Но в ту ночь Фифи побежала обратно к себе, напуганная тем, что увидела и услышала.
Тем вечером ее мать со своей сестрой пошла в кино. Они вместе ходили в кинотеатр почти каждую неделю, и всегда мать, возвращаясь, смеялась, а иногда даже пересказывала папе содержание фильма.
На следующее утро у мамы были красные, опухшие от слез глаза, и Фифи спросила, почему она плакала.
— Потому что я видела самый ужасный и страшный фильм на свете, — ответила Клара.
Поход в кино всегда был для Фифи великим событием. Она уже посмотрела «Белоснежку», «Бумбо» и «Бемби», и в ее представлении все фильмы могли быть только замечательными.
— Он был печальным, как тот фильм, в котором умерла мама Бемби? — спросила Фифи.
— Гораздо печальнее, ведь история о Бемби — это просто сказка. Я смотрела фильм о том, как один плохой человек убил тысячи мам, пап и маленьких деток. — После этих слов глаза Клары снова наполнились слезами.
— А почему он их убил?
— Просто потому, что они были евреями.
Фифи понятия не имела, кто такие евреи, и только спустя несколько лет узнала в школе о холокосте. Только тогда она поняла, что ее мать несколько лет назад плакала потому, что посмотрела документальный фильм об освобождении британской и американской армиями заключенных концентрационных лагерей.
В Фифи проснулся жгучий интерес ко всему, связанному с этой темой. Она ходила в библиотеку и читала книги о холокосте. Но стоило ей заговорить об этом дома, как она получала неизменный ответ:
«Все это было много лет назад. Теперь об этом нужно забыть».
Ее всегда сбивало с толку, почему такие порядочные, хорошие люди, как ее родители, могли просто отбросить в сторону такой ужасный факт, как уничтожение миллионов невинных людей. Фифи хотела выяснить, почему никто не знал о том, что это происходит, и как люди отреагировали, когда обо всем узнали, — хотели ли они чем-то помочь или были слишком потрясены. Ее также интересовало, что случилось с выжившими евреями и смогут ли они когда-нибудь забыть обо всем и простить немцев.
Фифи почти не думала на эту тему последние восемь или девять лет, но что-то в словах Иветты натолкнуло ее на мысль о том, что портниха тоже была еврейкой, и вернуло к жизни все забытые вопросы, на которые ей так никто толком и не ответил.
Повернувшись к Иветте, Фифи спросила:
— А ты что, тоже еврейка?
Иветта тяжело вздохнула.
— Да, Фифи, я еврейка. — По тону, которым она это сказала, Фифи поняла, что Иветта не хотела больше говорить на эту тему.
Фифи пришлось смириться. Она расчесала волосы, затем предложила Иветте привести ее волосы в порядок. Раньше Фифи видела на голове француженки только одну прическу — тугой узел на затылке, но вчера, когда шпильки стали выпадать и волосы Иветты рассыпались по плечам, к удивлению Фифи, они оказались очень длинными и густыми, хотя и слегка тронутыми сединой.
Иветта потеряла почти все шпильки, поэтому Фифи предложила ей заплести косы, так как у нее в сумочке была пара резинок. Фифи всегда любила возиться с чужими волосами, а Иветта, кажется, успокоилась, пока Фифи расчесывала ее и заплетала ей косы. Они говорили о том, как хотели бы помыться, почистить зубы и выпить чаю или кофе.
— Ты сейчас совсем как школьница, — засмеялась Фифи, закончив возиться с волосами Иветты. Она уже хотела сказать, что Иветте следует покрасить волосы и сделать себе модную стрижку, но вовремя сдержалась. Она нашла у себя в сумочке зеркало, чтобы Иветта смогла на себя посмотреть.
Француженка улыбнулась.
— Я носила точно такую же прическу, когда была маленькой девочкой, — сказала она. — Мама заплетала мне косички, пока я ела завтрак. Перед тем как я отправлялась в школу, она всегда завязывала их ленточками, но не проходило и дня, чтобы я одну из них не потеряла.
— Я тоже все время теряла ленты, — улыбнулась Фифи. — Моя мама здорово на меня сердилась за это. Однажды она сказала, что только попусту тратит время, пытаясь привести в порядок мой внешний вид. Я тогда подумала, что она хотела сказать, будто я настоящая уродина.
Иветта похлопала ее по щеке.
— Мамы стараются не говорить своим маленьким девочкам, что они красивы, чтобы те не стали тщеславными.
— Тебе мама никогда не говорила, что у тебя очень красивые глаза? — спросила Фифи. — Они совсем как растопленный черный шоколад. И у тебя чудные губы. Почему ты не вышла замуж?
Иветта улыбнулась.
— Я не знаю никого, кто задавал бы столько вопросов, как ты! Чтобы выйти замуж, красивых глаз и губ недостаточно.
— Но ты такая добрая, — сказала Фифи. — И, возможно, немножко загадочная. Полагаю, многие мужчины искали твоей благосклонности.
