— Я так до конца и не понял, что там происходило, — сказал Майкл, — никак не мог разобраться, кто на чьей стороне. Ты велел мне довериться дону Кроче, а Гильяно ненавидел его. Я полагал, что, если Завещание будет у тебя, это защитит Гильяно, а они его убили. Ведь теперь, когда мы передадим Завещание в газеты, им же несдобровать: они сами себе перерезали горло.
Майкл заметил, что отец холодно смотрит на него.
— Это Сицилия, — сказал дон. — Там всегда предательство замешано на предательстве.
— Дон Кроче и правительство, должно быть, обещали Пишотте немало, — сказал Майкл.
— Не сомневаюсь, — согласился дон.
Майкл по-прежнему ничего не понимал.
— Но почему они все-таки на это пошли? У нас же в руках это Завещание, которое доказывает, что правительство использовало Гильяно. Оно падет, как только газеты напечатают этот материал. Я просто ничего не понимаю.
Дон слегка улыбнулся и сказал:
— Завещание останется в сейфе. Мы его никому не дадим. До Майкла не сразу дошли слова отца и все, что они значили. Когда же он понял, то впервые в жизни по-настоящему рассердился на отца. Он побелел.
— Это что же, значит, мы все время действовали заодно с доном Кроче? — сказал он. — Значит, я все это время предавал Гильяно, а не помогал ему? Лгал его родителям? А ты предал своих друзей и способствовал смерти их сына? И использовал меня как круглого дурака, как Иуду-предателя? Папа, господи, Гильяно же был хороший малый, настоящий герой, он так помогал беднякам на Сицилии. Мы должны опубликовать это Завещание.
Дон Корлеоне дал сыну высказаться, затем поднялся с кресла и положил руки ему на плечи.
— Выслушай меня, — сказал он. — Все было подготовлено для побега Гильяно. Я не сговаривался с доном Кроче и не собирался предавать Гильяно. Самолет ждал вас, Клеменце и его людям было дано указание всячески тебе помогать. Да и сам дон Кроче хотел, чтобы Гильяно бежал, — это был бы наиболее легкий выход из положения. Но Гильяно поклялся убить его и оттягивал отъезд в надежде осуществить свою вендетту. Он уже несколько дней тому назад мог приехать к тебе, а он задерживался — все хотел еще раз попытаться. Вот чем объясняется то, что с ним произошло.
Майкл отошел от отца и сел в одно из кожаных кресел.
— Все-таки есть же какая-то причина, по которой ты не хочешь публиковать его Завещание, — сказал он. — Ты кому-то это обещал.
— Да, — сказал дон Корлеоне. — Не мешало бы тебе понять, что после того, как под тебя подложили бомбу, я понял, что ни я, ни мои друзья не можем гарантировать тебе безопасность на Сицилии. Ты мог подвергнуться и другим нападениям. А я хотел, чтобы ты благополучно вернулся домой. И я пошел на сговор с доном Кроче. Он обеспечивал твою защиту, а я в свою очередь обещал, что уговорю Гильяно, когда он приедет в Америку, не публиковать Завещание.
Майклу стало нехорошо, когда он вспомнил, как сказал Пишотте, что Завещание находится в Америке, в безопасном месте. В этот момент он подписал смертный приговор Гильяно. Майкл вздохнул.
— Мы обязаны это сделать ради его отца и матери, — сказал он. — Ради Юстины. Кстати, как она?
— В порядке, — сказал дон. — О ней заботятся. Пройдет не один месяц, пока она примирится со случившимся.
И, помолчав, добавил:
— Она очень умная женщина, она здесь отлично приживется.
— Мы предадим его отца и мать, если не опубликуем Завещание, — сказал Майкл.
— Ничего подобного, — сказал дон Корлеоне. — За эти годы, что я живу здесь, в Америке, я кое-чему научился. Надо действовать разумно, вести торг. Ну какой будет прок, если мы опубликуем Завещание? Правительство в Италии, возможно, падет, а возможно, и нет. Министр Трецца лишится своего места, но неужели ты думаешь, что они его накажут?
— Он же сидел в правительстве, которое истребляло свой собственный народ, — возмущенно произнес Майкл. Дон передернул плечами.
— Ну и что? Разреши, я продолжу. Если мы опубликуем Завещание, это поможет матери и отцу Гильяно или его друзьям? Правительство накинется на них, посадит их в тюрьму, будет всячески их преследовать. И — что гораздо хуже — дон Кроче внесет их в свои черные списки. Пусть они лучше спокойно доживают свой век. Я договорюсь с правительством и с доном Кроче, чтобы их не трогали. Так что, имея Завещание у себя, я все-таки извлеку из него больше пользы.
— И для нас, если нам понадобится что-то на Сицилии, тоже, — сардонически заметил Майкл.
— Такова жизнь, — с легкой усмешкой произнес его отец.
Майкл долго молчал, затем сказал тихо:
— Не знаю, мне это кажется нечестным. Гильяно ведь был настоящим героем, он уже стал легендой. Мы должны помочь тому, чтобы сохранить память о нем. А не уничтожать эту память.
Впервые дон выказал раздражение. Он налил себе еще рюмочку ликера и залпом выпил. Затем уставил палец на сына.
— Ты сказал, что хочешь учиться, — сказал он. — Так вот, послушай. Первейшая обязанность человека — оставаться живым. А уже потом следует то, что люди именуют честью. Так вот, это бесчестье, как ты сие именуешь, я охотно возьму на себя. Я поступил так, чтобы спасти тебе жизнь; в свое время ты тоже поступил бесчестно, чтобы спасти мою. Тебе никогда бы не уехать живым с Сицилии, если бы не дон Кроче. Вот так-то. Ты, может быть, хочешь стать героем вроде Гильяно, легендой? И мертвецом? Я люблю его как сына моих друзей, но не завидую его славе. Ты жив, а он мертв. Всегда помни это и живи так, чтобы быть не героем, а живым. Со временем герои начинают казаться чудаками.
Майкл вздохнул.
— У Гильяно не было выбора, — сказал, он.
— Нам в этом отношении больше повезло, — сказал дон.
Таков был первый урок, полученный Майклом от отца, его он запомнил лучше всего. Это окрасит всю его дальнейшую жизнь, подтолкнет к страшным решениям, которые раньше ему и в голову бы не пришли. Это изменит его представление о чести и уменьшит преклонение перед героизмом. Это поможет ему выжить, но сделает несчастным. Ибо Майкл — в противоположность своему отцу — завидовал славе Гильяно.
Смерть Гильяно сломила дух народа Сицилии. Он был их героем, их щитом против богачей и аристократов, против «Друзей», против правительства христианских демократов в Риме. Как только Гильяно не стало, дон Кроче Мало поставил Сицилию под пресс для оливкового масла и выжал из нее огромное состояние, забравшись в карман равно богатым и бедным. Когда правительство попыталось построить плотину, чтобы дать людям дешевую воду, дон Кроче распорядился взорвать машины, привезенные для строительства. Ведь все источники воды на Сицилии контролировались им — не в его это было интересах, чтобы строили плотины, которые дали бы людям дешевую воду. Когда начался послевоенный бум в строительстве, дон Кроче, получая информацию изнутри и умело ведя переговоры, скупал по дешевке наилучшие участки, а затем продавал их втридорога. Он взял под свою личную защиту весь бизнес на Сицилии. Нельзя было продать артишок на рынке Палермо, не заплатив дону Кроче несколько чентезимо; богачи не могли купить драгоценности своим женам или скаковых лошадей своим сыновьям, не застраховав их у дона Кроче. Правя твердой рукой, он в корне уничтожал все нелепые надежды крестьян на то, что им удастся получить во владение необрабатываемые земли, принадлежащие принцу Оллорто. Попав под тройной пресс — дона Кроче, аристократов и римского правительства, — сицилийцы перестали даже надеяться, что в будущем им станет лучше.
За два года, прошедшие после смерти Гильяно, пятьсот тысяч сицилийцев, главным образом молодых мужчин, уехали с острова. Они отправились в Англию и стали там садовниками, мороженщиками, официантами в ресторанах. Они отправились в Германию и взялись там за самую тяжелую работу; отправились в Швейцарию, где до блеска начищали страну и собирали на заводах часы с кукушкой. Они отправились во Францию и стали там кухонными мужиками и уборщиками в универсальных магазинах. Они отправились в Бразилию прорубать просеки в джунглях. Некоторые поехали в холодную Скандинавию. Ну а нескольких Клеменца забрал в Соединенные Штаты служить семейству Корлеоне. Эти считались счастливчиками. А Сицилия превратилась в страну стариков, малых детей и женщин, овдовевших по милости экономической вендетты. Каменные деревенские дома не поставляли больше рабочих рук для богатых имений, так что страдали и богачи. Процветал только дон Кроче.
Аспану Пишотта предстал перед судом за содеянные им преступления и был приговорен к пожизненному заключению в тюрьме Уччардоне. Но все понимали, что его помилуют. Волновало Пишотту лишь то, что его могут прикончить в тюрьме. Однако амнистия все не наступала. Тогда он послал записку дону Кроче: если его немедленно не помилуют, писал Пишотта, он расскажет о контактах, которые были у отряда с Треццой, и о том, как новый премьер-министр в сговоре с доном Кроче велел истребить собственных граждан у прохода Джинестры.
