– Включили бы компьютер, – сделал он еще одну попытку заговорить. – Небось рука уже болит с непривычки!
Грабовский снова не ответил и даже не взглянул в его сторону, только убрал руку, которой придерживал бумаги на столе. Все было ясно: хозяин не хотел, чтоб ему мешали. Хохол по горькому опыту знал: если Б.Г. в таком настроении, его лучше не трогать. А то вот так потерпит-потерпит, а потом развернется да как запустит чем-нибудь в башку! Успеешь увернуться – твое счастье, не успеешь – пеняй на себя.
– Ну, как знаете, – сказал Хохол и вышел, тихонько прикрыв дверь.
Грабовский продолжал писать. Рука у него действительно устала с непривычки, но работа уже близилась к концу. Ноющую боль в сведенных от напряжения пальцах он чувствовал как бы сквозь туман и не обращал на нее внимания. У него была работа, которую нужно было закончить, и ни о чем другом он сейчас просто не мог думать. Да, пальцы устали, но зато теперь никто не усомнится в подлинности письма. А если усомнится, на то и графологическая экспертиза – материала для нее в письме предостаточно…
«Я хочу, чтобы мое письмо было опубликовано,
– писал Борис Григорьевич своим крупным, как у второклассника, почерком, –
хочу, чтобы не только вы, но и все остальные знали: мир населен болванами, и я всю жизнь получал неописуемое удовольствие, дергая их за ниточки. Пустоголовые картонные марионетки – вот кто вы такие, и, уходя, я на вас плюю».
Он поставил подпись, сложил исписанные листки и поместил их в приготовленный заранее конверт с адресом редакции. Заклеив конверт, Грабовский деревянным движением повернулся к двери и крикнул:
– Хохол!
Голос у него был громкий, но какой-то тусклый, бесцветный. Вскоре из коридора послышались торопливые шаги, и в кабинет без стука вошел Хохол.
– Пошли кого-нибудь к почтовому ящику, – все тем же безжизненным голосом монотонно произнес Грабовский, протягивая ему конверт. – Это надо немедленно отправить.
– Зробимо, – сказал Хохол, взял конверт и, бросив на хозяина пытливый, озабоченный взгляд, скрылся за дверью.
Не вставая, Грабовский вместе со стулом повернулся к столу, выдвинул нижний ящик и достал оттуда пистолет – тот самый миниатюрный «вальтер», которым так и не успел воспользоваться в красногорской больнице. Механическими движениями проверив обойму и дослав в ствол патрон, он снова развернулся лицом к двери, опустил руки и стал ждать – терпеливо, ни о чем не думая и почти ничего не чувствуя, кроме желания сделать то, что считал необходимым.
Так прошло около пяти минут, на протяжении которых Борис Григорьевич ни разу не пошевелился. За спиной у него по-прежнему горела настольная лампа, превращая его фигуру в темный, лишенный деталей силуэт, обведенный по контуру ярким световым ореолом. Углы кабинета тонули в полумраке, и в полной тишине было слышно, как на запястье у Грабовского тихонько стрекочут, отсчитывая секунды, массивные часы на золотом браслете. С того места, где сидел Б.Г., ему была хорошо видна приоткрытая дверца сейфа, за которой в сумраке смутно белели аккуратно сложенные пачки банкнот. Стопки были неравной высоты, а одна пачка и вовсе вывалилась из сейфа и лежала на ковре, лишь по счастливой случайности не замеченная Хохлом. То, что в сейфе до сих пор оставались деньги, могло показаться Грабовскому странным, но не показалось: во-первых, он сейчас вообще ничему не удивлялся и ни на что не обращал внимания, а во-вторых, поздний гость ясно сказал, что забирает только то, что принадлежит ему. Как это он выразился? «Не хочу показаться мелочным, но у меня нет привычки оставлять следы. Особенно в виде крупных денежных сумм…» Грабовский тогда не понял, что он имел в виду; не понимал он этого и сейчас, и его это ничуточки не волновало – ни тогда, ни теперь.
Потом вернулся Хохол.
– Готово, – сказал он, появляясь на пороге кабинета. – Отправил этого, который у ворот бездельничает… все время забываю, как его зовут. Вы бы прилегли, Борис Григорьевич, а то что-то вид у вас устатый. А может, перекусите?
Грабовский молча поднял правую руку. Световой блик скользнул по гладкому железу пистолетного ствола, но Хохол не успел осознать увиденное, потому что в то же мгновение раздался выстрел. Пуля пробила полу кимоно и вонзилась в мясистую ляжку – Грабовский давно не упражнялся в стрельбе, да и расстояние было великовато для прицельного огня из этой спринцовки.
– Осторожнее! – крикнул Хохол, решивший, что пистолет выстрелил случайно, по ошибке. – Оно ж заряжено!
Грабовский ничего не ответил; Хохол, в котором вдруг пробудилась способность заглядывать в недалекое будущее, прервал прения и выскочил за дверь, в которую немедленно с треском влепилась еще одна пуля.
Борис Григорьевич встал. Из коридора, стремительно удаляясь, доносились панические вопли Хохла, который звал на помощь Кешу. Держа дымящийся «вальтер» в опущенной руке, Грабовский неторопливой, размеренной поступью пересек кабинет, открыл простреленную навылет дверь и вышел в коридор.
Кеша уже бежал ему навстречу по мягкому ковровому покрытию – огромный, встревоженный, в белой рубашке с расстегнутым воротом, перекрещенной ремнями наплечной кобуры. Его тяжелый черно-серебристый «глок» оставался на месте, в кобуре: Кеша просто не мог себе представить ситуацию, в которой ему пришлось бы стрелять в хозяина.
– Что случилось? – закричал он издали. – Кто стрелял? Из Хохла кровища так и… Эй, эй, не надо так шутить!
Но шутить с ним никто не собирался. Короткоствольный «вальтер» плюнул в него огнем, и на белой рубашке расцвела темно-красная роза. Кеша остановился, словно с разбега налетев на стену, лицо у него сделалось удивленно-обиженным, как у ребенка; левая рука вытянулась вперед, будто Кеша пытался ею защититься, а правая неуверенно легла на торчащую из кобуры рукоять пистолета.
Грабовский выстрелил два раза подряд, опустошив тем самым обойму; Кеша постоял еще секунду, а потом отпустил рукоятку так и не извлеченного из кобуры «глока» и бревном, не сгибаясь, рухнул мордой в пол.
Борис Григорьевич подошел к нему, на ходу равнодушно уронив под ноги разряженный пистолет, наклонился и вытащил из-под тела теплый, увесистый «глок». Сняв оружие с предохранителя и передернув ствол, он прицелился Кеше в затылок и нажал на спуск. Звук выстрела был совсем не такой, как у «вапьтера»; тело охранника резко подпрыгнуло и обмякло. Равнодушно перешагнув через ногу в начищенном до блеска ботинке, Грабовский продолжил путь, бесшумно ступая по пушистому, приятно пружинящему ковровому покрытию.
Хохла он настиг в холле. Сильно хромая, тяжело опираясь на все, что попадалось под руку, и оставляя за собой широкий кровавый след, Хохол медленно, но упорно тащился к выходу. Он как раз проходил мимо аквариума с акулами, когда появившийся из коридора Грабовский открыл беглый огонь. Когда первая пуля ударила его под лопатку, Хохол обернулся и завизжал без слов, как недорезанная свинья. Пули одна за другой вонзались в его жирное туловище, и каждый удар отбрасывал его на полшага назад, пока он не уперся в стенку аквариума, за которой беспокойно метались его любимицы. Он начал сползать вниз, оставляя на подсвеченном изнутри стекле смазанную кровавую полосу и умоляюще выставив перед собой испачканные красным руки. Сразу две пули, пущенные мимо цели, ударились о стекло, по которому, удлиняясь и множась прямо на глазах, побежали мелкие трещины. Их становилось все больше; наконец стекло не выдержало и разлетелось миллионом осколков, с грохотом и плеском выпустив на волю восемь тонн соленой морской воды вместе с ее обитателями.
…Однажды Хохол, которому было безразлично, о чем говорить, лишь бы подольше не закрывать рот, рассказал Кеше историю, вычитанную им из забытого кем-то на скамейке в сквере журнала. История эта описывала способ, которым эскимосы Аляски добывают из-подо льда акул. Их ловят на крючок, а когда вынимают из лунки, первым делом вспарывают брюхо, выдирают оттуда внутренности и суют акуле в пасть. И, пока издыхающая зверюга жрет собственные потроха, рыбак может спокойно, не опасаясь укуса, освободить крючок…
Кеша тогда поднял Хохла на смех; по его мнению, акулы у берегов Аляски не водятся, потому что они не такие дуры, чтобы жить в ледяной воде. А уж жевать собственные кишки, вися на крючке, это такая ересь, что только Хохол и мог ее измыслить своими дубовыми мозгами…
К сожалению, Кеша к этому времени уже был мертв и не мог видеть, как одна из обреченных на смерть, задыхающихся акул, вывалившись из лопнувшего аквариума прямо на Хохла, мгновенно мертвой хваткой вцепилась в его жирный загривок. Хохол опять заорал благим матом – правда, уже гораздо слабее, чем раньше. Грабовский выстрелил еще раз, и крик оборвался. Тратить пулю на рыбу Борис Григорьевич не стал – и так подохнет.
