class="title3">
«Выстрел дуплетом»
Костюков полон сочувствия. Он хочет помочь водителю, попавшему в беду.
Без отдыха я гнал машину в Кадыр, на пивзавод и обратно. Голова кружится от усталости. Рыхлой, студнеобразной массой Костюков прилип к письменному столу. Он заполняет весь кабинетик. Лицо его кажется огромным.
— Так, говоришь, сдал сахар, Михалев?
— Сдал. Семь копеек за килограмм.
Главинж бойко щелкает на счетах, как из пулемета стреляет. Щурит на меня глаза — будто целится. Удобная ты мишень, аварийщик Михалев.
— Значит, с тебя причитается еще четыреста пятнадцать целковых.
Счеты сияют цветными пластмассовыми кругляшками. Счеты — бездушный предмет.
— Ну, вот что, Михалев. Не хочу тебя обижать. Пиши заявление по собственному желанию и уезжай. А мы как-нибудь спишем этот сахарок…
Голос у Костюкова медоточивый, словно впитавший всю сладость загубленного сахара.
— Войди в положение: аварийщика я держать не могу. Тракт у нас отдаленный, опасный. Нужны проверенные ребята.
— Я никуда не поеду.
Добродушие уступает место начальственному гневу.
— В таком случае, сам понимаешь, придется с тебя потребовать. Через суд. Неприятный получится момент для твоей биографии. Ты еще молодой, только начинаешь жить. Езжай себе домой с богом, пока не передумал.
Я смотрю ему в глаза. Костюков отводит взгляд, поигрывает счетами.
— Вы знали, по какой дороге посылаете меня. Я здесь недавно. А вы знали. И не сказали ничего.
— Нет, вы послушайте его! — Костюков обращается к плакатам на стенах, призывая их в свидетели неожиданного кощунства. — Так, по-твоему, я виновен в аварии? Ох, Михалев! Да разве можно, оправдывая себя, возводить клевету на другого? Кто тебе поверит, Михалев?
Он прав. Никто не поверит, и это будет справедливо. Мне следовало сразу раскусить подвох в этом задании. А сейчас я обезоружен.
— Подумай, Михалев. Даю тебе возможность уехать спокойно.
— Я останусь. У меня здесь много неоконченных дел.
— Каких дел?
Я не располагаю ни одним достаточно проверенным аргументом, чтобы прижать его к стенке и заставить отступить. Но все равно сдаваться не собираюсь.
— Я не уеду.
— Хорошо. Не обижайся, если что. Да, постой, Михалев. А как у тебя вообще-то с моральным обликом? Я, правда, пока не занимался этим вопросом, но, говорят, ты каждый рейс на метеостанцию заезжаешь. Вместо того чтобы, понимаешь ли, опережать график…
Я выхожу, тихо прикрыв за собой дверь. Пусть знает, что меня не так-то легко вывести из себя.
В коридоре меня ждет встревоженный Стрельцов. Он только что вернулся из рейса.
— Мне все уже известно, Михалев! Ты не волнуйся. Деньги за сахар мы соберем.
— Разве в этом дело, Стрелец?
Я рассказываю ему о результатах поездки к корреспонденту. Володька морщит лоб, собираясь с мыслями. Тяжелодум, он должен сначала переварить этот ворох новостей.
— Так-так… Расчет у Костюкова тонкий. Хочет нас скомпрометировать. Ты знаешь, что меня тоже снимают с машины?
— Тебя?
— Ну да. За случай с Петюком. Тихонький главинж «статью» пришил: задержал, мол, лучшего водителя, дискредитация передовиков, грубая политическая ошибка… Такого наговорил — арестовывать впору. Теперь тебе все ясно? Костюков выстрелил дуплетом.
Ясно как нельзя более. Костюков, наверно, уже торжествует победу: заткнул нам рты. Теперь любое наше выступление он постарается расценить как клевету озлобленных нарушителей дисциплины. Он струсил, главинж, но не потерял способности изворачиваться и хитрить. А мы оказались простаками.
— Даже если мы накроем Пономаря, Костюков останется чистеньким. Ты понимаешь, Михалев? Нам необходима помощь Петюка. Я верю, что в глубине души он честный парень. Я ведь рос вместе с ним, знаю…
— Но он куда-то исчез.
— Приехал! С ним что-то неладное творится. Пьет запоем, работу бросил. Пропадал где-то у родичей…
— Я пойду к нему. Сейчас же.
Петюк собирается в отъезд
У Петюка приметный дом, с мезонином, с многочисленными пристройками. Петюк любит жить на широкую ногу и не скрывает этого.
Козинск помнит, как гордо, в открытом кузове, провез Петюк сверкающий лаком «Красный октябрь», на зависть директору клуба Фармакову, который пятый год тщетно добивается фортепьяно.
С тех пор, говорят, «Красный октябрь» одиноко стоит в горнице — играть некому. Но по праздникам, выпив, Петюк открывает окна и лупит по клавишам, чтобы было слышно в Козинске…
И сейчас, несмотря на мороз, окна открыты и фортепьяно жалобно отзывается на удары неловких пальцев.
Гуляет Петюк.
Скатерть сползла со стола, уставленною бутылками, в комнате ералаш, мать Петюка, прибирая с полу посуду, жалобно причитает.
Петюк мутными глазами рассматривает меня.
— Выйдите, маманя, на сестрину половину. Ко мне человек пришел. Садись, Михалев. Не брезгуй.
Сухое, крепкое лицо Петюка стало и вовсе изможденным, под скулами кожа запала, резко обозначились морщины.
Он назидательно тычет в потолок палец.
— Сказано есть: на Руси кто талант, тот не может, чтоб не пить. Так, Михалев?
Дрожащими руками наливает спирт в стаканы.
— Или я не талант? Или Петюк не первый шофер? Или уже кончился век Петюка? Нет. Петюк — человек… Вот ты, Михалев. Друг ты, враг — все равно. Ты, сказали мне, подзалетел на полтонны сахара. Вот на!
Он долго ищет в кармане замусоленную сберкнижку, бросает ее на стол.
— Нужны тебе деньги? Отдаю… Петюк может. Всегда может выручить… А я с Козинском прощаюсь. Уезжаю с этих гор. Хватит. В Нером подаюсь, новую жизнь начинать.
Что это с ним стряслось? Глаза пьяны, но тоска в них неподдельная. Тонкие длинные пальцы едва держат стакан — вот-вот выскользнет.
— Я пришел, чтобы поговорить о Жорке Березовском.
Морозный воздух влетает в комнату сквозь распахнутое окно, холодит лицо. Пьяная муть мало-помалу слетает с его глаз.
— А ты все допытываешься?
— Он моим товарищем был, Петюк.
Он стискивает кулаки, как будто готовясь к броску, к борьбе не на жизнь, а на смерть. Но пальцы его постепенно разжимаются, бледнеют щеки.
— Не сталкивал я его, Михалев. Матерью клянусь, сестрой клянусь… Нет моей вины. Не трогал я его. Зря подозреваешь меня.
— Почему же молчал, когда следствие шло? Ты следом ехал, ты первым видел…
— Не ехал я следом!
Я раскладываю перед ним фотокарточки. Вот он, сам Петюк, горный ас, орел, всматривающийся в даль. Победитель Петюк.
— Корреспондент снимал, не помнишь? На пленке все заснято по порядку. А это Жорка, перед тобой он выехал из Наволочного.
Петюк пристально разглядывает снимки. Лицо — как маска, застыло.
— Зачем старое ворошить, Михалев? Ты мне и так покою не даешь… Зачем приехал? Ничего не вернешь уже… Не я виновен, не я!
— Кто?
— Ничего не скажу. Не мучай. Только знай — не я. Матерью не стал бы клясться.
Он не врет. Я
