Ознакомительная версия.
Исмаилов по-прежнему молчал – то ли сраженный логикой моих доводов, то ли тщательно готовил в уме ответ. Наконец он все же разлепил свои почти черные губы.
– Не сомневайтесь, мне есть что вам возразить. Но я знаю вас, сыщиков, вы если впились в какую-то версию, будете держаться за нее до самого конца, трактором не оттащить… Поэтому возражать тут, наверно, совершенно бессмысленно. Я приведу всего лишь один довод в свою защиту. Я никогда бы, слышите, никогда в нынешней ситуации не пошел на такой шаг, как тот, который вы так художественно мне приписываете. Я, знаете ли, человек амбициозный. Я даже, представьте, собираюсь выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих президентских выборах.
– На выборах президента России? – уточнил я, не показывая своего удивления.
– Да. Российской Федерации.
– Как Брынцалов? Ну и зачем вам это нужно?
– Нет, не как Брынцалов. Брынцалов это делал ради рекламы, у меня же совсем иные цели. Для меня эта акция принципиально важна – для утверждения моего доброго имени. Представляете, какую проверку проходит такой кандидат? И если я ее пройду – с моей-то репутацией, с моим национальным происхождением, – никто уже не посмеет, подобно вам, отождествлять меня с какими-то гангстерами… Да и просто хочу на этих выборах проверить свои реальные возможности. И вообще, люблю ставить перед собой невыполнимые с виду задачи…
– Ну это еще ведь только разговоры, верно? А пройдете вы ту проверку, о которой толкуете, не пройдете – это еще бабушка надвое сказала.
– Именно поэтому я и не мог бы совершить того, что вы мне тут приписываете! И вообще, у вас ведь пока одни только предположения, верно? И улики, даже если они есть, в чем лично я сомневаюсь, они, как я понимаю, косвенные. Или вы уже нашли киллеров? – Его синие губы раздвинулись в ироничной улыбке. – Настоящих доказательств у вас, вероятно, нет, иначе бы вы меня уже давно арестовали. – Он встал. – А посему позвольте мне откланяться. Не могу сказать, что очень рад нашему знакомству, хотя оно было любопытным. И настоятельно прошу, раз у вас нет на меня ничего конкретного, – не дергайте меня, не пугайте больше, тем более что я не из пугливых. Уж не разочаровывайте окончательно в том мнении, которое у меня уже сложилось…
Я подтолкнул ему через стол листы протокола допроса свидетеля. Говорили долго, а протокол получился небольшой… Да и вряд ли даже самый подробный протокол отразил бы все то, о чем мы тут говорили…
– Вот прочтите внимательно, подпишите каждый лист… А что касается прямых доказательств – их действительно у меня пока маловато. Но лично мне их и не надо – я же не суд присяжных. Я сегодня поговорил с вами – и мне этого достаточно. По крайней мере, для того, чтобы знать, совершали вы преступление или нет. Я убежден – вы его совершали. А доказательства у нас будут, можете даже не сомневаться. – Я замолчал, наблюдая, как Исмаилов пробегает одну за другой строчки протокола.
– Ну что ж. – Улыбка так и не сходила с его лица. – С моих слов, все верно. – Он начал подписывать листы протокола.
– Так о чем, бишь, мы с вами? А, да, доказательства. Как говорится, попутного вам ветра в корму. Найдете что-нибудь – глядишь, поговорим еще. А до того все же не надо меня дергать без особой нужды… Кстати, – вспомнил он, уже стоя у дверей, – все же имейте в виду, что больше без адвоката вы меня не увидите…
После его ухода я сидел еще какое-то время за своим столом опустошенный – столько сил отнял этот разговор, что, казалось, у меня совсем не осталось энергии, чтобы подняться, куда-то идти…
Дело о покушении на Топуридзе уже нельзя было назвать висяком, но от этого никому не становилось легче. То, что получалось, было даже тяжелее, чем висяк: я практически со стопроцентной достоверностью знал главного виновника преступления, и все косвенные улики указывали именно на него, а прямых доказательств у меня не было. И преступник – умный, смелый, презрительно уверенный в собственной безнаказанности – в душе издевался и надо мной, и над правосудием.
Ну вот, дождалась оперативной работы, подумала Лена, открыв дверь в нужную ей палату. Палата была огромная – коек на десять-двенадцать, во всяком случае, сейчас, когда она попала сюда, на этих койках лежали в самых разных позах шесть человек, а еще один, у окна, сидя слушал через наушники маленький радиоприемник. Невольно морщась от тяжелого воздуха, который всегда бывает там, где есть лежачие больные, она обвела обитателей палаты взглядом, стараясь угадать, кто из них нужный ей Баташов. Заметив, как пристально смотрит на нее какой-то пожилой полнолицый дядечка, она спросила осторожно:
– Это вы Михаил Васильевич?
Полнолицый горестно вздохнул, – видать, очень наделся, что она пришла именно к нему, и показал в противоположный угол палаты, самый дальний от окна, где уже делал Лене слабый знак рукой худой, какой-то весь костистый человек.
– Если вы ищете Михаила Васильевича Баташова – это я.
У него была забинтованная голова, и из этих бинтов выглядывало хорошее, породистое русское лицо – такие лица, судя по живописным портретам, часто случались у дворян, а в наше время встречаются все больше у актеров. Лица сухие, умные, с ямочкой на твердом подбородке… Одной этой ямочки Лене было достаточно, чтобы проникнуться к ее владельцу мгновенной симпатией.
Она подошла к его постели и, поставив стул в проходе между койками, села поближе к изголовью.
– Здравствуйте, Михаил Васильевич.
– Здравствуйте, – ответил он и заговорщически поманил ее пальцем: поближе, мол: – Из милиции?
– Из прокуратуры, – уточнила Лена, – следователь Елена Петровна Елагина. Нас попросил (хотела сказать – надоумил, но быстро передумала) навестить вас Георгий Андреевич Топуридзе.
– А кто это? – недоуменно наморщил лоб Баташов.
– Это заместитель главы московского правительства, который по поручению мэра знакомился с вашим проектом и собирался горячо его рекомендовать правительству…
– Это не проект, это только записка, – еле шевеля губами, сказал Баташов, немного помолчал и спросил: – Ну и как, рекомендовал?
Лена извиняющимся жестом развела руки:
– Не успел – на него было совершено покушение…
– И на него тоже?
– И на него. Даже немного раньше, чем на вас. Видите, какой проект вы предложили, – улыбнулась Лена, – что из-за него уже на людей охотятся… Ну да ладно, давайте сразу перейдем к делу, да? А то ведь вас, наверно, долго мучить разговорами нельзя. – Она огляделась. Многовато, конечно, постороннего народа, но что ж поделаешь!… На всякий случай спросила:
– Вы не встаете?
– Пока нет, – грустно сказал Михаил Васильевич. – Отделали меня, как говорится, на совесть.
– Теперь обязательно поправитесь, – обнадежила его Лена. – Ну что ж, лежа так лежа… Расскажите мне все по порядку, Михаил Васильевич. Ладно? Если что будет непонятно – я вас переспрошу, хорошо?
И он рассказал – закрывая глаза, делая длинные паузы, пережидая накатывающую волнами головную боль – следующее.
…Михаил Васильевич Баташов не зря заметил в своей записке на имя мэра, что нисколько не удивится, если в один прекрасный день на него нападут какие-нибудь темные личности. Предав свой проект огласке, он все время был настороже и даже по-своему готовился к встрече с этими самыми личностями, – например, сделал из крышек от кастрюль что-то вроде кирасы, которую надевал под пиджак.
– Глупо, конечно, да? – спросил он, печально улыбаясь.
Сам он отнюдь не считал, что это глупо, и были у Михаила Васильевича на то свои резоны.
Он с давних уже пор жил в Черемушках, в хрущевской пятиэтажке без лифта.
– Знаете, сначала, когда, после развода, попал я в эту хрущобу, то все думал: поднакоплю денег и обязательно перееду в другой район, в другой, настоящий дом… А потом как-то привык, сроднился. И воздух чистый, и люди неплохие – безобразий у нас меньше, чем в других районах, ей-богу! За столько-то лет – и я всех знаю, и меня все знают.
Именно поэтому его старожильский глаз и зацепился за начавшую появляться в их дворе новую иномарку. Вернее, даже не столько за машину – иномарка, она и есть иномарка, таких в Москве тысячи, – а за ее номер. Почему? Да потому что на номере был непривычный ему региональный индекс. Не 77 или 50, что соответствует Москве или ее области, а 39. Он не поленился, узнал: номер калининградский. Кенигсберг. Знающие люди сказали: скорей всего это значит, что машину оттуда пригнали, а на учет здесь, в Москве, еще не поставили, может, даже и не растаможивали. Потом он увидел и пассажира этой машины. Это был невысокий, но очень крепкий, по-военному подобранный, элегантный человек, которого портило лишь одно – как-то очень буйно росшие на лице волосы.
– Знаете, бывает – и из ушей волосы лезут, и из ноздрей, а у этого особенно лохматыми были брови. Как у Брежнева, царство ему небесное… Кустистые такие брови…
Ознакомительная версия.
