Тигрица добралась до поверхности, словно выглядывая со дна какого-то бассейна, и этим бассейном была я. Раньше каждый раз, когда звери обрушивались на меня, я была твердым объектом, через который им приходилось продираться, сейчас же я была водой, и тигрицу это смутило.
— Смотри на меня, а не на своего зверя, Анита, — потребовал Виктор, возвращая мое внимание к своим глазам и лицу.
Тигрица провела когтем по поверхности из-под воды, которая была мной, и только руки Виктора помогли мне устоять на ногах. Раньше это причинило бы мне боль, но сейчас я знала со стопроцентной уверенностью, что этот новый водный барьер не удержит моего зверя. Что бы там ни сделала со мной Мамочка Тьма, в ее планы входило, чтобы я перекинулась. Она хотела, чтобы я стала тигром. Я не знала, что происходит, но я понимала, что о чем бы она ни мечтала, не стоило ей этого давать.
Тигрица сделала еще один шаг и я готова была поклясться, что ощутила, как моя кожа двинулась вместе с ней.
— Спаси меня, — шепотом взмолилась я.
— Впусти меня, — шепотом ответил он, вновь прижимаясь ко мне губами.
Я не знала, что делать, поэтому я просто убрала щиты, воздвигнутые против моих зверей. Тигрица издала победный рык, и в тот же миг в нее ударила сила Виктора. Она взвизгнула от этой силы, но энергия заставила ее отступить. Сила Виктора была теплым, наполненным жизнью ветром, гнавшим ее назад, мягко, но непреклонно. И вдруг она исчезла, и я снова оказалась одна. Ну, не совсем одна — Виктор все еще продолжал меня обнимать.
Он прервал поцелуй, но продолжал держать меня, словно не был уверен, могу ли я стоять. Впрочем, я и сама не была в этом уверена.
— У тебя кровь идет, — тихо заметил Бернардо.
Я посмотрела вниз и не смогла ничего разглядеть под жилетом, но на рубашке Виктора расползалось пятно крови.
— Не думаю, чтобы это была моя кровь, — ответил Виктор.
Эдуард переместился так, чтобы закрыть нас от взглядов:
— Нам надо убраться отсюда.
— Для приличной девушки вы заводите друзей чертовски быстро! — издалека окликнул меня Купер, направляясь к нам в сопровождении кое-кого из своей команды.
— Стоять можешь? — прошептал Виктор.
Я на секунду задумалась, затем кивнула.
Виктор отступил от меня, становясь так, чтобы копы не заметили на нем кровь.
— Сожалею, что вам не нравится, как я завожу друзей, сержант! — крикнула я в ответ.
И я была совершенно искренна в этом. Мне нравился Купер и я дорожила его хорошим мнением, но… Сейчас самым главным было смотаться ко всем чертям подальше от всех этих копов и проверить, насколько серьезно я была ранена.
— Я готов подружиться с тобой, — встрял Джорджи.
— Ты уж извини, но моя бальная карточка уже и так забита под завязку.
— Без шуток, — не отставал он, сверля меня взглядом, который вы ни за что не пожелали бы увидеть на лице своего коллеги, тем более учитывая, что он никогда не был вашим парнем. На его слишком юном лице этот взгляд смотрелся не к месту.
Но взгляд Купера понравился мне еще меньше. Он прищурился, стараясь разглядеть меня из-за спин мужчин, прикрывающих меня. Он направился к нам. Эдуард повел нас всех к машине. Виктор пошел с нами. Мы изо всех сил старались скрыть кровь. Она была практически неразличима на фоне моего черного жилета, но не заметить на светлой рубашке Виктора кроваво-красное пятно было трудно.
Купер отослал своих людей, продолжая двигаться к нам. Санчес нагнал его, продолжая о чем-то с ним разговаривать. Со стороны казалось, что они спорили, но это дало нам достаточно времени, чтобы усадить меня в машину. Виктор сел спереди рядом с водителем, чтобы показывать Бернардо дорогу к врачу. Эдуард, как и Олаф, сел на заднее сиденье со мной. Мы пытались заставить Олафа сесть за руль, но он уперся как бык. Купер к тому времени отделался от Санчеса, направляясь к нам. Времени на дальнейшие споры не было.
— Давай за баранку, — скомандовал Эдуард.
И Бернардо сел за руль.
— Сними жилет, Анита. Нам может понадобиться зажать рану.
Будь мы с Эдуардом на заднем сиденье одни, я бы не возражала, но рядом неясной тенью маячил Олаф. Я взглянула на него, и выражение его лица напрочь отбило у меня желание раздеваться у него на глазах.
— Хватит вести себя, как девчонка, — пристал ко мне Эдуард, — просто делай, что тебе говорят.
— Так не честно, — пожаловалась я.
— Ничего не поделаешь, я прекрасно понимаю, почему тебе не хочется этого делать, но умереть от потери крови только потому, что ты не желаешь, чтобы Олаф видел тебя полуобнаженной и раненой, глупо.
Ну, если смотреть на это с этой точки зрения…
— Ладно, — огрызнулась я, поместив в одно это слово весь свой гнев.
Я помогла Эдуарду снять с меня кобуру и оружие. Я вновь отдала свой арсенал ему, как сделала это в прошлый раз, в апартаментах Вивианы, — кому же еще я могла доверить свой боезапас, как не ему? Но теперь его руки оказались заняты, поэтому расстегивать мой жилет по краям стал Олаф. Я ждала, что он будет смаковать каждое прикосновение, как было в морге, но он действовал неожиданно проворно. Он просто расстегнул липучки по краям жилета и снял его с меня. На моей голубой футболке ясно виднелись фиолетовые полосы в области живота, там, где ткань промокла насквозь. Гадство.
Неожиданно в руке Олафа появился нож. Я остановила его словами:
— Нет! Не надо резать мою футболку! — с этими словами я стала вытягивать ее из-за пояса джинсов.
Надо признаться, я напряглась в ожидании боли, вызванный трением ткани по ранам. Возможно, распороть футболку было бы разумнее, — все равно ее уже не спасти, — но от одного вида этого верзилы, склонившегося надо мной с огромным зазубренным ножом в руке… Я ни за что в жизни не дала бы ему повода приблизить это лезвие к моей коже.
Должно быть, я невольно издала тихий стон, потому что Эдуард сложил мое оружие на пол, вооружившись собственным ножом.
— Дай-ка взглянуть, что там, Анита, — успокаивал он.
Я протестующее открыла рот, но он уже ухватил подол рубашки, разрезая его. Я могла бы остановить его, но он был прав, к тому же, Эдуарда я не опасалась. Он добрался до середины футболки, нож был настолько острым, что получался ровный, почти хирургический надрез. Он продолжал вести лезвие дальше, пока не уперся в воротник футболки. Теперь у меня было полное право возмущаться, что я полураздета, но когда я увидела свой живот, мысль о том, что окружающие увидят мой бюстгальтер, совершенно перестала меня волновать.
— Ну ни фига себе! — выдохнула я.
На моем животе виднелись кровавые следы от когтей. В прошлый раз, когда я едва не перекинулась, у меня тоже шла кровь, но ран не было. Бывало, у меня из-под ногтей выступала кровь, но чтобы так…
Пальцы Олафа замерли над неровными краями одной из ран. Я собиралась потребовать, чтобы он не прикасался ко мне, но он меня опередил:
— Края у ран неправильные, — заметил он.
— Порезы нанесены изнутри, а не снаружи, — добавил Эдуард.
Я уставилась на свои раны, но угол для меня был неудобный, или же людям просто сложно рассматривать и анализировать повреждения на собственном теле, когда оно зияет открытыми ранами. Я попыталась взглянуть на ситуацию с юмором:
— Что ж, по крайней мере, выглядит лучше, чем в прошлый раз.
— Святая правда, — поддержал меня Эдуард.
— Точно, на этот раз у тебя не торчат кишки во все стороны, — добавил Олаф.
Он так спокойно это заявил, словно ни тогда, ни сейчас это ничего для него не значило. Да уж, что взять с этих социопатов?
Он поместил свои длинные пальцы прямо над ранами. Его руки слегка тряслись, ему пришлось поднять из повыше, согнув в локтях, затем он вновь поместил ладони над ранами, водя над ними:
— Выглядит так, словно кто-то пытался выбраться наружу, удар нанесен с очень близкого расстояния.
Олаф вытянул пальцы над отметинами. Я чуть не начала протестовать, но тут я заметила, что его кисть могла бы накрыть раны целиком, а раны были нанесены очень осторожно. Так же осторожно, как и порезы, обнаруженные нами на других жертвах.
— Они того же размера, — заметил он.
Олаф положил руку на мои раны. Меня пронзила мгновенная резкая боль, я поняла, что не смогла сдержать стон, потому как следом произошло сразу несколько вещей. Эдуард предостерегающе произнес: «Олаф!», а тот испустил медленный выдох, совершенно неуместный среди крови и ран. Ну или неуместный для тех, кто не относится к серийным убийцам.
— Кончай меня лапать, — каждое слово я произнесла настолько решительно и твердо, как никогда.
Не знаю уж почему, но впервые то, как он себя повел, нисколько меня не испугало. Зато разозлило не на шутку. Назовем это гневом. Он убрал руку, окинув меня взглядом темных, как пещеры, глаз. Что бы он там не увидел на моем лице, ему это не понравилась, так как он сказал:
