— Мы возбудим против вас дело по всем этим обвинениям, — величественно произнес генерал. И тут самообладание покинуло Филмера. Он в бешенстве вскочил, охваченный непреодолимым желанием кинуться в драку, дать сдачи, выместить на ком-нибудь свое поражение, отыграться за все свои беды, пусть даже это ни к чему не приведет.
И мишенью для этого он избрал меня. Вряд ли у него появилось подсознательное ощущение, что это я с самого начала был его настоящим врагом; скорее наоборот — он счел меня самым ничтожным и самым беззащитным из всех присутствующих, тем, кого можно поколотить безнаказанно.
Что он намеревается сделать, я догадался вовремя, когда он был еще далеко от меня. К тому же я заметил тревогу, мелькнувшую на лице генерала, и правильно ее истолковал.
Если бы я, следуя инстинктивному побуждению, вступил с ним в драку, если бы я сделал с Филмером то же, что и с Маклахланом, о чем генералу было известно, то наши позиции оказались бы намного слабее.
Думай, прежде чем действовать. Если есть время. Но думать можно молниеносно. И время у меня было.
Если пострадавшей окажется наша сторона, то это будет означать, что нам повезло сверх всяких ожиданий.
А мышцы у него железные. Если наша сторона пострадает, то уж пострадает как следует. Ну что ж…
Я только чуть отвернул голову, и он дважды ударил меня, очень сильно, в ухо и в челюсть. Я отлетел к стене, с грохотом врезался в нее, что было не слишком полезно для моей лопатки, и, соскользнув вниз, оказался сидящим на полу, подтянув колени к подбородку и прижимаясь к стене затылком.
Стоя надо мной, Филмер замахнулся и влепил мне еще пару здоровенных затрещин. Ну что же вы, ребята, подумал я, пора на помощь. И помощь пришла — в лице Джорджа Берли и Билла Бодлера, которые перехватили занесенную снова руку Филмера и оттащили его.
Я остался сидеть, где сидел, с таким ощущением, словно все мое тело превратилось в студень, и смотрел, что будет дальше.
Генерал нажал кнопку на столе, и тут же появились два могучих ипподромных охранника, один из которых, к изумлению и ярости Филмера, защелкнул у него на запястье кольцо наручников.
— Вы не имеете права! — крикнул Филмер. Охранник флегматично защелкнул другое, остававшееся свободным кольцо на своем неохватном запястье.
И тут впервые за все это время послышался властный голос одного из ванкуверских больших шишек:
— Отведите мистера Филмера в помещение охраны и держите его там, пока я не спущусь.
— Есть, сэр, — ответили охранники. Они двинулись, словно танки. Филмера, униженного до предела, они волокли между собой, словно какой-то предмет, не заслуживающий внимания. Можно было бы даже его пожалеть… если только забыть про Пола Шеклбери и Эзру Гидеона, которых не пожалел он сам.
В широко раскрытых глазах Даффодил Квентин застыло изумление. Подойдя ко мне, она с сочувствием посмотрела на меня сверху вниз.
— Бедный мальчик, — сказала она в ужасе. — Какой кошмар!
— Мистер Берли, — спокойно произнес Билл Бодлер, — будьте так любезны, проводите миссис Квентин. Если вы повернете направо по коридору, то увидите перед собой двустворчатую дверь. За ней будет зал для приемов, где пассажиры и другие владельцы с поезда собираются на прием с коктейлем и парадный ужин. Пожалуйста, проводите туда миссис Квентин. Об этом человеке из поездной бригады позаботимся мы сами… Мы окажем ему помощь. И мы были бы рады, если бы вы тоже остались на ужин.
— С вами все в порядке, Томми? — спросил меня Джордж.
— Да, Джордж, — ответил я. Он с облегчением ухмыльнулся и сказал, что да, он с удовольствием останется на ужин, а?
Он отступил в сторону, пропуская Даффодил, и пошел вслед за ней к дальней от нас двери. Дойдя до двери, она остановилась и обернулась.
— Бедный мальчик, — сказала она еще раз. — А Джулиус Филмер — скотина!
Большие шишки из ванкуверского Жокейского клуба встали и вежливо выразили мне свое сочувствие, сказав, что передадут Филмера в руки полиции вместе со своим заявлением о произведенном им нападении и что нас, несомненно, попросят дать показания позже. Потом они последовали за Даффодил, поскольку это они устраивали прием.
Когда они ушли, генерал выключил диктофон, который записывал каждое слово.
— Какой там, к дьяволу, бедный мальчик, — сказал он мне. — Это вы сами дали ему себя ударить. Я видел.
Я виновато улыбнулся, отдавая должное его проницательности.
— Не может быть! — возразил Мерсер, подходя. — Никто не может вот так взять и позволить, чтобы его…
— Он смог и позволил. — Генерал вышел из-за письменного стола. — Быстро сообразил. Молодец.
— Но зачем? — спросил Мерсер.
— Чтобы еще крепче связать по рукам и ногам этого скользкого Филмера.
Стоя передо мной, генерал небрежно взял меня за руку и помог встать.
— Это правда? — недоверчиво спросил меня Мерсер.
— Хм-м…
Я кивнул и с трудом выпрямился, стараясь не кривиться от боли.
— Не беспокойтесь за него, — сказал генерал. — Он привык объезжать диких жеребцов и бог знает кого еще.
Все трое, словно некий триумвират, смотрели на меня, стоящего в форменной одежде официанта, как будто я явился с другой планеты.
— Это я послал его с этим поездом, — сказал генерал, — чтобы не дать Филмеру сделать то, что он собирался сделать. — На его лице мелькнула усмешка. — Что-то вроде поединка. Заезд из двух лошадей.
— Временами казалось, что они идут ноздря в ноздрю, — сказал Мерсер.
Генерал подумал:
— Возможно. Но наш пришел на полголовы впереди.
Мы с Мерсером Лорримором смотрели скачки из маленькой комнатки рядом с большим залом, где проходил прием. Это была личная комната председателя правления ипподрома, куда он мог, когда хотел, удалиться с друзьями; соответственно она была обставлена со всевозможным комфортом и отделана в нежно-бирюзовых и золотых тонах.
Председатель правления был огорчен, узнав, что Мерсер считает невозможным для себя присутствовать на ужине так скоро после смерти сына, но понял его чувства и предложил ему эту свою комнату. Мерсер спросил, не хочу ли я присоединиться к нему, и вот мы с ним попивали президентское шампанское, смотрели в окно на скаковую дорожку далеко внизу и разговаривали большей частью про Филмера.
— Знаете, он мне нравился, — сказал Мерсер озадаченно.
— Он умеет быть обаятельным.
— Билл Бодлер пытался предостеречь меня в Виннипеге, — сказал он, но я и слушать не захотел. Я действительно думал, что процесс над ним был подстроен и что он не виноват. Он сам мне так говорил… и говорил, что не питает ни малейшего зла против Жокей-клуба.
Я улыбнулся.
— Еще как питает, — сказал я. — Он пригрозил им прямо в глаза, что найдет способ сунуть им палку в колеса и устроить неприятности в международном масштабе. Маклахлан оказался той самой палкой.
Мерсер сидел в огромном кресле, а я стоял у окна.
— А почему против Филмера возбудили дело, — спросил он, — если доказательства были так слабы?
— Доказательства были железные, — ответил я. — Филмер подослал одного очень опасного человека, который запугал всех четверых свидетелей обвинения, и дело развалилось. На этот раз, сегодня утром, мы решили устроить что-то вроде репетиции суда, чтобы он не мог добраться до свидетелей, и все зафиксировать на случай, если кто-нибудь потом пойдет на попятный.
Он скептически взглянул на меня:
— Вы думали, что меня можно запугать? Уверяю вас, что нет. Теперь уже нет.
После паузы я сказал:
— У вас есть Занте. У Эзры Гидеона были дочери и внуки. Одна из свидетельниц по делу о Поле Шеклбери взяла назад свои показания, потому что ей объяснили, что случится с ее шестнадцатилетней дочерью, если она этого не сделает.
— Господи, — сказал он с тревогой, — надеюсь, теперь его упрячут за решетку?
— Во всяком случае, лишат допуска на скачки, а этого он хочет меньше всего. Он и убийство Пола Шеклбери организовал, чтобы этого не случилось. Я думаю, скаковой спорт теперь будет от него избавлен. Что же до остального… посмотрим, что смогут сделать канадская полиция и "Ви-Ай-Эй", и будем надеяться, что они разыщут Маклахлана.
Хорошо бы Маклахлана не съели медведи, подумал я. (И они его не съели: неделю спустя он попался на краже инструментов в эдмонтонском депо и позже был вместе с Филмером осужден за тяжкое преступление — попытку устроить крушение поезда — главным образом на основании показаний одного человека, временно работавшего в составе поездной бригады и одетого в форму компании "Ви-Ай-Эй". Компания задним числом зачислила меня в свой штат и вознаградила рукопожатием. Филмер попал за решетку, хотя и доказывал, что не давал Маклахлану никаких конкретных указаний ни по какому поводу и незадолго до конца путешествия пытался остановить его. Было установлено, что он по собственной инициативе завербовал человека, склонного к актам саботажа, и то, что Филмер впоследствии изменил свои планы, не было сочтено достаточным оправданием. Филмер так и не узнал, что я не официант, потому что его адвокатам не пришло в голову об этом спросить, и в глазах присяжных ему очень повредило то, что он напал на беззащитного железнодорожника без всякого повода в присутствии многих свидетелей, хотя и знал о его сломанной лопатке.
