Ознакомительная версия.
Понизив голос, но достаточно его напрягая, чтобы все мною сказанное смогли расслышать его коллеги, вытянувшие шеи, и побледневший от моей активности Ладушкин, я ухватываю пуговицу на кителе (вторую сверху) и доверительно обращаюсь к вытаращившему глаза младшему лейтенанту:
— Судя по цвету лица и состоянию слизистой, мой дедушка был отравлен?!
— М-м-м… — растерянно оглядывается федерал.
— Мне кажется, что такие признаки отравления бывают при вдыхании фосгена, а вы как думаете? — Я достаю платочек и вытираю им виски и шею. Конечно, мне же дурно!
— Э-э-э…
— Вам не кажется странным, что дедушка приехал на то самое место, где убили его племянницу с мужем?
— Это да, — кивает молодой мужчина. Брюнет. Глаза — карие. Губы мокрые, нос картошкой. Нос как раз принюхивается к запаху от моего платочка. — Он приехал в то самое место. Он позвонил незадолго до смерти, сказал, что за ним кто-то следит.
— Куда позвонил? — искренне удивилась я.
— У него была карточка с номером телефона нашей Службы, ребята оставили ее после допроса на случай, если дети что-то вспомнят.
— Он должен был с кем-то встретиться? Не скрывайте от меня правду, прошу вас, его убили те же люди, что и тетю Ханну?
— Ведется следствие. — Федерал убирает мою руку от пуговицы и ощупывает ее, не отводя взгляда от моего лица. — Я не уполномочен…
— Его отравили газовым баллончиком? Или бросили в машину гранату с газом?
— Нет, по предварительному заключению и по анализу количества отравляющего вещества в салоне автомобиля можно предположить, что газ выделялся в процессе работы двигателя, это все, что я могу сказать. Остается только догадываться, почему ваш дедушка поехал именно в это место, так как специального наблюдения за ним не велось…
— А где был немец Зебельхер в момент смерти Питера? — осенило меня.
И после этого вопроса, победоносно осмотрев растерянные лица стоящих в сторонке федералов и удивленно-напряженное — Ладушкина, я решила, что пора удалиться со сцены, чтобы не испортить все дело чрезмерной сообразительностью. Я убрала платочек, тяжело вздохнула и поинтересовалась, когда можно будет заняться похоронами? Оказалось, что очень и очень не скоро. После всех экспертиз, после всех анализов, после…
— Что же это творится, маньяк охотится за членами моей семьи?! Вы отыщете убийцу?
— Конечно, отыщут, — заверили меня подошедшие поближе федералы, на мою удачу — тоже брюнеты. И только Ладушкин остался на прежнем расстоянии, и это хорошо, потому что он светлый шатен.
Я не знаю, применил ли Питер какие-то ухищрения, или так вышло само собой, и Зебельхер по наитию поехал тогда за дедушкой, но федералы доподлинно установили, что немец околачивался на предоставленном ему служебном “мерсе” неподалеку от того места, где Питер остановился отдохнуть и уйти навсегда. Его задержали в тот же вечер, за три часа до отлета самолета в Мюнхен, и немец удивил меня несказанно. На предложение предоставить ему государственного адвоката он потребовал свидания со мной. В пять утра следующего дня, предварительно позвонив по телефону, меня самым любезным тоном попросили оказать содействие следствию.
Я взяла трубку не сразу, хоть и не спала. Проснувшись впервые в жизни в такую рань, я смотрела на фотографию на стене. В темноте на ней ничего не было видно, и, чтобы новый день не проявил на куске картона под стеклом знакомые силуэты сестры и брата, я вскочила, сдернула фотографию со стены, забросила ее под кровать и только тогда подошла к телефону.
И вот, в шесть с минутами, я подъезжаю к знакомому следственному изолятору. Легким ознобом, приподнявшим дыбом волоски на руках, прикоснулось ко мне воспоминание о ночах в камере. А вдруг — опять посадят? Разглядываю участливые улыбчивые лица рядом. Нет, не похоже. Очень уж сладкие. “Извините за беспокойство” сказали раз тридцать. “Спасибо за содействие следствию” — двенадцать раз. На что они надеются? Что Зебельхер проведет со мной беседу о своих достижениях в области обнаружения банковского вклада Руди, а я — о своих? Как ни странно, но именно о деньгах Зебельхер и заговорил, как только мы уставились друг на друга через стол.
— Вы не иметь достаточно опытности, чтобы влиять на обстоятельства, — заявил немец.
— И не говорите! — тут же согласилась я. — Какая опытность? Верчусь как белка в колесе, двое детей, попугай при смерти, инспектор милиции отнес от моего имени заявление в загс, дедушку убили, у бабушки — сердце, мама меня бросила, а отец бросил еще раньше!..
И вдруг — заплакала, с ходу и от души. А что, все так и есть! Мама — бросила. Отец вообще неизвестно где и с кем. Дедушка в морге. Бабушка лежит, не вставая. Дети?.. Дети, конечно, поводов поплакать пока не дают, но ничего, поплачу на всякий случай в счет будущих проблем!
— Перестать играть! — стукнул Зебельхер по столу ладонью. Звякнули наручники. — Вы не справляться с деньгами, если даже будете знать, куда их находить!
Плакать расхотелось. Я постаралась сосредоточить взгляд на пигментных пятнах под глазом у Зебельхера.
— Я заиметь хороший адвокат, я платить и выходить через год, я вам не давать проходить по жизни! Со мной хорошо дружить, Инга, давайте дружить и работать вместе. Половина.
— Половина? — удивилась я искренне, потому что Ладушкин угадал про эту половину заранее.
— Ладно, — по-своему понял мое удивление Зебельхер. — Шестьдесят — вам.
— Адвокат… — задумалась я. — У меня есть хороший адвокат.
— Я знать, что вы умный и смелый, — скривился в улыбке немец.
— Его зовут Викентий Карлович Неймарк.
— Он немец? — заинтересовался Зебельхер.
— О да. Он сын колбасника, лучший адвокат в Москве.
— Я вам доверять. Ней-марк, Ней-марк… Я запомнить и требовать Неймарк.
— Желаю удачи.
* * *
На улице ждал Ладушкин. Я сразу же предупредила его, что очень спешу, мне нужно срочно ехать в деревню за мужчиной, нужно успеть еще до вечера подать заявление в загс, чтобы нас поженили в субботу, поэтому не надо на меня смотреть умоляющим взглядом, хватать за руку, обещать вечную любовь и дружбу до гроба и восемнадцать процентов от пятидесяти миллионов немецких марок.
— Только одно, — грустно попросил Ладушкин. — Я — пас. Мне тебя не одолеть. Ты ведьма, и здесь ничего не поделать. Я хочу знать только одно!
— Коля, милый, отпусти меня, опаздываю!
— Только один вопрос! Что вы делали с мамой по ночам в полнолуние между… между кухней и коридором?.. В апреле… Да, в апреле по ночам в полнолуние! — Ладушкин от напряжения сглатывает, я смотрю на дернувшийся кадык, вспоминаю вдруг Павла, его кадык…
— А Павла правда застрелили?
— Застрелили, застрелили, говори, что вы делали?
— Значит, в апреле в полнолуние, ночью, между кухней и коридором?.. — Минуты три я усиленно “вспоминаю”. Потом на лицо мое накатывает просветление и — одновременно — легкий стыдливый румянец. — Ладушкин, — говорю я укоризненно, — это же секрет, мужчинам это знать неприлично!
— А помнишь, тогда, в гостинице? — бежит за мной инспектор и не дает открыть дверцу автомобиля. — Я лежал голый, а ты наклонилась близко-близко, а я был без трусов, потому что постирал их?..
Удивленно смотрю в его возбужденное лицо. Ведь только что я покраснела именно потому, что вспомнила голого Ладушкина с гипсом на шее. Получается, что он в это время вспомнил о том же!
— Прости. — Я убираю его руку. — Прости за пирожки.
* * *
Марина поехала с нами, и сват тоже, и до пяти вечера мы успели в загс, а бабушка, которая там “наводила необходимые для взаимопонимания мосты”, уже ждала нас и, увидев Богдана, застыла в восхищенном удивлении, потом ощупала плечи будущего члена семьи и опять застыла, глядя снизу вверх, как, вероятно, смотрела бы только на Фридриха Молчуна и только если бы присела.
Не знаю, в какую сумму ей обошлись эти самые “мосты”, но нас пригласили на завтра, в субботу, к десяти утра прибыть для бракосочетания. Марина попросила высадить ее где-нибудь у ювелирного магазина, бабушка стала объяснять, что свадьбу сейчас справлять нельзя, потому как в семье траур и покойник не захоронен, и тогда Марина взяла ее руки в свои и доверительно поделилась сокровенным.
— Не надо свадьбы, — сказала она. — Пусть только сегодня вечером наденут кольца друг другу и устроят первую ночь. Ваша внучка горит огнем, как бы не наделала глупостей и сама бы от них не пострадала. А свадьбу потом как-нибудь, сами!..
Лора топала ногами, кричала и даже изобразила довольно неумелую попытку зареветь, но ей это не помогло. Ее для проведения моей первой брачной ночи в деревню не взяли.
Мы вообще с Богданом оказались в доме совсем одни. Марина ушла к свату, на белом покрывале кровати лежали два золотых кольца, я нервно ходила туда-сюда по комнате, слушая, как за окном завывает ветер, и под его завывания на меня накатывал приступами страх — во сколько нужно встать утром, чтобы накормить скотину? Боже, я не умею готовить… Я совсем не знаю этого мужчину, если не считать подробного разглядывания его на фоне лебедей во время купания. Где он, кстати?
Ознакомительная версия.
