Вирхилио Гусман приехал ровно в десять. Фалькон пригласил его в кабинет, налил виски. После утренней вспышки, когда Гусман почувствовал, что в управлении пытаются замять дело, Фалькон ожидал, что он будет суров, но тому, казалось, больше хотелось говорить о предстоящем через неделю отпуске на Майорке.
— Где тот журналист-крестоносец, что утром вылетел из моего кабинета? — спросил Фалькон.
— Лекарства действуют, — ответил Гусман. — Я оставил Мадрид главным образом ради того, чтобы жить поспокойней. Вся эта история дурно пахнет, я взбесился, ну и зашкалило давление. Я накачался транквилизаторами и теперь понимаю, жизнь в самом деле довольно приятная штука, если доходит до тебя через фильтр.
— То есть вы больше не занимаетесь расследованием?
— Приказ врачей.
Они посидели молча, пока Фалькон размышлял над правдивостью слов Гусмана.
— Вирхилио, с вами кто-то поговорил?
— Севилья — городок маленький, здесь все друг друга знают, — сказал Гусман. — Газета за это дело не возьмется, если кто-нибудь не осмелится первым открыть рот. Я — нет, мне плевать. И пусть для вас это объясняется действием лекарств. И не давайте мне пить много виски, с лекарствами плохо сочетается.
И тут Фалькон выложил ему все, что не рассказал утром: поместье, принадлежащее Монтесу, трупы в лесу, поджигатели, видеопленка — оригинал и копия наверху. Гусман слушал и все время кивал, как будто соглашаясь с чем-то обыденным и привычным.
— И чего же вы хотите? — спросил Гусман, когда Фалькон закончил.
— Упечь Игнасио Ортегу далеко и очень надолго.
— Вас можно понять. Но, похоже, осуществление вашего желания — довольно трудная задачка.
— Вы, наверное, думаете, что я слишком мелко плаваю и мне следовало бы охотиться на более крупную дичь в государственном аппарате?
— Это пьяная болтовня, — скривился Гусман. — Там у вас нет шансов. Сосредоточьтесь на Ортеге.
— Кажется, он надежно защищен связями.
— А как ослабить защиту и добраться до него?
— Не знаю.
— Да… Вы обучены мыслить в рамках закона, — посетовал Гусман, ставя на стол пустой стакан. — Пойду, пока не слишком поздно.
— Вы мне так и не ответите: с вами поговорили?
— Я не хочу ответственности, — сказал Гусман. — Ответ перед вами, но не я произнес его вслух.
Четверг, 1 августа 2002 года
— Скверная ночь? — спросил Рамирес. Он в задумчивости стоял у окна, глядя на автостоянку управления.
— Плохие сны, тяжелая ночь, — сказал Фалькон. — Я лежал без сна и думал, как прищучить русских.
— Рассказывай.
— Я думал, что пойду к Игнасио Ортеге и попрошу пристроить меня на службу к русским. Скажу, что мне понравился вид ста восьмидесяти тысяч, с которыми поймали сеньору Монтес.
— Там было сто восемьдесят тысяч?
— Так сказал Лобо, — ответил Фалькон. — Я случайно вверну Ортеге, что могу стать руководителем отдела по борьбе с преступлениями против несовершеннолетних, пока не найдут подходящую замену Монтесу…
— Для начала — этого никогда не случится, — заметил Рамирес.
— Потом уговорю его назначить встречу с русскими.
— И он тебе поверит?
— Допустим, нет, но встречу все равно назначит. Тогда я выясню, где она будет происходить, и сообщу тебе.
— Не уверен, что эта фантазия дотягивает даже до второсортного кино.
— Встреча состоится где-нибудь в гараже у черта на рогах. Я приду с Ортегой. Мы сядем возле бочки с бензином и будем ждать русских. Послышится звук мотора. Затем войдут Иванов и Зеленов. Мне устроят очень неприятный допрос, в ходе которого станет ясно, что ни единому моему слову не верят. И когда они уже соберутся надо мной посмеяться, дверь гаража распахнется, ворвешься ты и всех перестреляешь.
— Мои дети и то придумали бы что-нибудь получше.
— Возможно, идея со стрельбой не самая умная. Впрочем дверь гаража все равно распахнется. Так всегда бывает. Но ты только наставишь на них пушку. Я всех разоружу. Затем ворота поднимутся, а там — полицейские машины с мигалками. Так тоже всегда бывает. Одна полицейская машина задом въедет в гараж. На русских наденут наручники. Когда их будут сажать в машину, они обернутся и увидят, как мы хлопаем Ортегу по плечу, жмем ему руки. Русские решат, что их подставили. Когда приедем в управление, адвокат уже будет там. Тот самый, с кассеты. Через четыре часа их выпустят. Следующая сцена в доме Ортеги. Игнасио сидит за столом, слушает Хулио Иглесиаса на своей безупречной стереосистеме. Глаза закрыты, посторонний шум, глаза распахиваются… в них ужас. Два беззвучных выстрела. Кровь растекается по белой рубашке, от лица ничего не осталось.
— Зрители начнут пить пиво задолго до финальных титров, — сказал Рамирес.
Заглянула Феррера поздороваться.
— Ну а теперь давай поговорим, — предложил Фалькон.
Рамирес пошел закрывать дверь за Феррерой.
— Ты тоже полицейский, Феррера! — крикнул Фалькон. Рамирес, прищурившись, посмотрел на него. — Закрой за собой дверь.
Они уселись за стол.
— Мы двое — голос опыта, — сказал Фалькон. — А ты, полицейский Феррера, голос морали.
— Дело в моем монашеском прошлом?
— Ты в деле, — сказал Рамирес. — Остальное не важно. Так что заткнись и слушай.
— Думаю, вы уже понимаете, что преступления собираются скрыть, — начал Фалькон. — Причем преступления, совершенные в поместье Монтеса, мешают раскрыть с обеих сторон: и госструктуры, и наше управление. Из-за участия Монтеса управление уязвимо для нападок политиков. Наши руководители боятся, что крупный скандал, затрагивающий известных людей, может подорвать веру общества, а они намерены сохранять достоинство и целостность государственных структур. Мы трое уверены, что события в поместье Монтеса безнравственны, а виновники заслуживают суда и публичного позора. Комиссар Лобо сказал мне, что все произошедшее будет задокументировано, но не гарантировал, что хотя бы часть материалов будет обнародована. Правда, попытался успокоить мое возмущение, заверив, что никто из участников событий в поместье не уйдет безнаказанным. Всем им грозит потеря должностей, положения и состояния.
— Я уже заливаюсь слезами, — хмыкнул Рамирес. — А что пресса?
— Вирхилио Гусман сказал, что пресса этим не займется, пока кто-нибудь не расскажет правду первым. Он болен и должен сидеть на лекарствах.
— Что я тебе говорил про этого типа?! — воскликнул Рамирес.
— До русских не дотянуться. Они вытащили свои деньги из проектов Веги. Угрожали семье Васкеса. Мы можем подобраться к ним только через Игнасио Ортегу, а он-то не сдаст нам нужной карты. У нас нет вещественных доказательств, которые можно предоставить в суде. Даже что касается операции по отмыванию денег. Нам нечем оправдать арест, даже если бы получилось до них добраться.
— Каков наш шанс уничтожить Ортегу? — спросил Рамирес.
— Он защищен. За счет этого и выживает. Судя по тайной съемке в поместье, у него есть компромат на каждого. Вот почему нас отрезали от информации криминалистов, а все должно передаваться напрямую комиссару Элвире. У нас осталась только пленка.
— Какая пленка? — спросила Феррера.
— Поджигатели украли из дома телевизор и видеомагнитофон. В магнитофоне была кассета, на которой четверо мужчин занимаются сексом с детьми, — ответил Фалькон. — Подлинник у Элвиры. Мы оставили себе копию.
— А мадридские газеты? — спросил Рамирес.
— Это вариант, но нам пришлось бы дать им полную историю, и все должно подкрепляться информацией, к которой у нас нет доступа. При этом мы должны под каждым сообщением подписаться — мы нарушим все правила управления и окажемся в одиночестве, возможно, в ожидании конца собственной карьеры. Предсказать результаты вмешательства прессы, даже местной, невозможно. Прижми людей к стенке, и они начнут бой не по правилам. В итоге можем пострадать мы и наши семьи, при этом нужный результат не гарантирован.
— Давай отправим по экземпляру их женам и будем жить дальше, — предложил Рамирес.
— Но мы не уничтожим Ортегу, — напомнил Фалькон.
Некоторое время все молчали, только метроном увесистого пальца Рамиреса нарушал тишину стуком по краю стола.
— Что доставило бы мне массу удовольствия, — сказал Рамирес, глядя в потолок, словно в поисках божественного вдохновения, — так это частный просмотр моим старым другом-соседом отрывка с его участием. Охота посмотреть на его лицо, а потом сказать, что сам я ничего не могу с этим поделать, но он может пообщаться с Игнасио Ортегой.
— Пообщаться? — переспросил Фалькон.
— Да он его убьет, — сказал Рамирес. — Я его знаю. Он никому не позволит иметь такую власть над собой.
Снова молчание. Кристина Феррера подняла глаза, взгляды обоих мужчин были прикованы к ней.
— Вы ведь не всерьез? — спросила она.
— И тогда я мог бы арестовать его за убийство, — сказал Рамирес.
