– Сегодня вечером на одной из площадей будет народное гулянье, туда придут тысячи людей. Крестьяне из деревень привезут угощение. Поросят будут жарить на кострах целиком.
Малыш ответил:
– Зоя неважно себя чувствует.
Фраерша протянула руку и потрогала лоб девочки.
– Там не будет ни полиции, ни государства, лишь граждане свободной страны, расставшиеся со своим страхом. Мы тоже должны быть там.
Не успела она выйти из комнаты, как Зою вновь начала бить дрожь: сказывалось нервное напряжение, поскольку во время разговора она старалась сдерживаться. Солдаты, лежавшие на улицах, покрытые грязью и нечистотами, были для нее не живыми людьми, а символами вторжения. А погибшие венгры, могилы которых были усыпаны цветами, напротив, олицетворяли собой благородное сопротивление. Повсюду, куда ни глянь, взгляд натыкался на какие-либо символы. Вот только Карой в первую и главную очередь был отцом, а повешенный за ноги офицер – его сыном.
Малыш прошептал Зое:
– Мы убежим сегодня вечером. Я еще не знаю, куда мы пойдем. Но мы справимся: я умею выживать. Это – единственное, что у меня хорошо получается, не считая умения убивать.
Зоя ненадолго задумалась, а потом спросила:
– А Фраерша?
– Мы не можем рассказать ей обо всем. Подождем, пока все уйдут на гулянье, а потом сбежим. Что скажешь? Пойдешь со мной?
* * *
Зоя то забывалась тяжелой полудремой, то вновь просыпалась. Ей снилось место, где они будут жить, где-нибудь далеко-далеко, на затерянном хуторе, в свободной стране, в окружении густых лесов. Земли у них будет немного: ровно столько, сколько нужно, чтобы прокормиться. Рядом обязательно будет течь речка, не слишком широкая, глубокая или быстрая, в которой они станут купаться. Она открыла глаза. В комнате было темно. Не зная, сколько времени она спала, Зоя посмотрела на Малыша. Тот прижал палец к губам. Она заметила рядом с ним какой-то узелок и поняла, что в нем лежат их вещи, еда и деньги. Должно быть, он собрал их, пока она спала. Выйдя из кухни, они увидели, что гостиная пуста. Все ушли на гулянье. Они сбежали вниз по лестнице и оказались во дворе. Зоя помедлила, вспомнив о Раисе и Льве, запертых в комнате на верхнем этаже.
Из-под арки раздался чей-то голос:
– Они будут тронуты, когда я расскажу им, что ты заколебалась, вспомнив о них, перед тем как убежать.
Из темноты к ним шагнула Фраерша. Зоя быстро сказала:
– Мы идем на гулянье.
– А зачем вам тогда узелок? И что в нем лежит?
Фраерша покачала головой. Малыш шагнул вперед, загораживая Зою собой:
– Мы больше тебе не нужны.
Зоя подхватила:
– Вы все время говорите о свободе. Позвольте нам уйти.
Фраерша кивнула.
– За свободу нужно драться. Я дам вам шанс. Пролейте кровь, и я отпущу вас обоих. Порез, царапина, рана, что угодно. Пролейте капельку крови.
Малыш заколебался, не зная, как себя вести. Фраерша зашагала к ним.
– Ты не сможешь подрезать меня без ножа.
Малыш выхватил клинок, оттеснив Зою за спину. Фраерша, безоружная, приблизилась к ним почти вплотную. Малыш чуть согнул ноги в коленях, готовясь нанести удар.
– Малыш, я-то думала, что ты поймешь. Привязанность – это слабость. Только посмотри на себя, как ты нервничаешь. А почему? Потому что на карту поставлено слишком многое, ее жизнь и твоя тоже: вы мечтаете о том, чтобы быть вместе, и от этого тебе страшно. Ты чувствуешь себя уязвимым и проиграл заранее.
Малыш атаковал. Фраерша легко уклонилась от его клинка, перехватила его запястье и ударила мальчика в лицо. Он упал на землю, а нож оказался у нее в руке. Она остановилась над ним:
– Ты очень меня разочаровал.
* * *
Дверь открылась, и Лев обернулся на звук. Первым вошел Малыш, за ним – Зоя, к шее которой был приставлен нож. Фраерша убрала клинок и втолкнула девочку в комнату.
– На вашем месте я бы не слишком радовалась. Я поймала их, когда они собирались удрать вдвоем, даже не сказав вам на радостях последнее «прощай».
Раиса шагнула вперед.
– Что бы ты ни говорила, это не изменит нашего отношения к Зое.
Фраерша парировала с насмешливой искренностью:
– Похоже, это действительно правда. Что бы Зоя ни вытворяла, даже когда держала нож над вашей кроватью, даже когда убежала, притворившись мертвой, вы по-прежнему верите, что когда-нибудь она полюбит вас. Вас обуял сентиментальный романтизм. Но ты права: мне больше нечего сказать. Впрочем, я хочу добавить кое-что, что может изменить твое отношение к Малышу.
Она выдержала точно рассчитанную паузу.
– Раиса, он – твой сын.
Тот же день
Лев ждал, что Раиса попросту рассмеется Фраерше в лицо. Во время Великой Отечественной войны она родила сына, но тот умер. Когда же Раиса все-таки заговорила, голос ее прозвучал едва слышным шепотом:
– Мой сын мертв.
Фраерша повернулась ко Льву, самодовольная обладательница чужих тайн, и заговорила, размахивая в такт ножом:
– Раиса родила мальчика. Он был зачат во время войны, когда солдат вознаграждали за то, что они рискуют своими жизнями, позволяя им брать то, что им хочется. Вот они и взяли ее, причем неоднократно, произведя на свет внебрачного сына Советской Армии.
Раиса ответила невыразительным и едва слышным голосом, но он не дрогнул и не сорвался:
– Мне все равно, кто оказался его отцом. Ребенок был моим. Клянусь, я любила бы его всем сердцем, несмотря на то что он был зачат самым чудовищным образом.
– Если не считать того, что ты оставила своего ребенка в детском доме.
– Я была больна и не имела крыши над головой. Не имела вообще ничего. Я была не в состоянии прокормить даже себя.
Раиса избегала смотреть Малышу в глаза. Фраерша же с отвращением покачала головой.
– Я никогда бы не отдала своего ребенка, в каких бы отчаянных жизненных обстоятельствах ни оказалась. Им пришлось отнять у меня сына, пока я спала.
Казалось, силы оставили Раису, и у нее не было желания оправдываться.
– Я дала себе клятву вернуться. Как только я окрепну, как только закончится война и как только у меня появится свой дом.
– Когда ты вернулась в приют, тебе сообщили, что твой сын умер. И ты, как дурочка, поверила. Тиф, сказали тебе?
– Да.
– Поскольку у меня есть некоторый опыт в обращении с детскими домами, я знала, что тамошнее руководство никогда не говорит правду, и потому решила перепроверить их историю. Эпидемия тифа действительно погубила очень многих детей. Однако многие и спаслись, сбежав оттуда. Этих беглецов сочли мертвыми и записали соответственно. Дети, сбежавшие из детских домов, часто становятся карманниками на вокзалах.
Слушая, как его прошлое рушится на глазах, Малыш впервые открыл рот.
– Значит, когда я украл у тебя деньги, тогда, на вокзале…
Фраерша кивнула.
– Я искала тебя. Я хотела, чтобы ты поверил, будто мы встретились случайно. Я планировала использовать тебя, чтобы отомстить женщине, полюбившей мужчину, которого я ненавидела. Однако со временем я привязалась к тебе и стала относиться как к сыну. Мне пришлось изменить свои планы. Я решила оставить тебя при себе. Точно так же я привязалась и к Зое, тоже решив, что она станет моей. Но вы оба сегодня наплевали на мою любовь. При первой же провокации ты бросился на меня с ножом. А правда состоит в том, что, откажись ты поднять на меня руку, я отпустила бы вас обоих на все четыре стороны.
Фраерша направилась к выходу, но в дверях остановилась и обратилась ко Льву:
– Ты всегда хотел иметь семью, Лев. Что ж, теперь она у тебя есть. Радуйся, если сможешь. Жизнь отомстила тебе куда более жестоко, чем смогла бы я.
Тот же день
Раиса повернулась лицом к остальным. Перед ней стоял Малыш, руки и грудь которого покрывали татуировки. Он отчаянно старался сохранить невозмутимость, опасаясь как равнодушия, так и отрицания с ее стороны. Первой заговорила Зоя:
– Даже если он – твой сын, это не имеет никакого значения. Потому что на самом деле это не так, он больше не твой сын, потому что ты отказалась от него, а это значит, что ты перестала быть его матерью. И я не твоя дочь. Нам больше не о чем говорить. Мы – не одна семья и никогда не были ею.
Малыш коснулся ее руки. Зоя истолковала его жест как упрек.
– Но она – не твоя мать. – Девочка готова была расплакаться. – Мы все еще можем убежать отсюда.
Малыш кивнул.
– Ничего не изменилось.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Малыш шагнул к Раисе, упрямо глядя себе под ноги.
– Мне все равно. Но я хочу знать правду.
Он вел себя совершенно по-детски, старательно делая вид, будто ее ответ не имеет для него никакого значения. Не дожидаясь, пока Раиса заговорит, он добавил:
– В детском доме меня сначала называли Феликсом. Но потом мне придумали эту кличку. Они давали новые имена всем, чтобы легче было их запоминать. Так что своего настоящего имени я не знаю. – Малыш принялся загибать пальцы. – Мне четырнадцать лет. Или тринадцать. Я не знаю, когда родился. Ладно, так я ваш сын или нет?
