— Это ведь связано с рэйджем?.. — продолжал допытываться кинолог. — В Москве с недавних пор рэйджа — пруд пруди, откуда только берется?.. Фома ничего не может найти…
— Может, он искать разучился? — с издевкой предположила Журавлева.
— Что ты! — воскликнул Черепец. — Он такой умница!..
— Ай-яй-яй!..
— Подскажи!.. Ты ведь знаешь!..
— Ничего я не знаю, — отрезала Ирина. — Не знаю!!! Уходите оба, — вдруг крикнула она, — убирайтесь!.. Никого не хочу видеть!.. Хватит!..
Казалось, у нее начинается истерика.
Клавдия сделала знак Черепцу, и тот, немного поколебавшись, поплелся за нею следом.
В дверях они столкнулись с медсестрой, направлявшейся со шприцем в руках к бьющейся в конвульсиях Журавлевой.
— Тяжкое зрелище, — признался Черепец.
Несколько минут он шел по больничным коридорам молча, и лишь теперь подал голос.
— Ломка, — сказала Клавдия. — И еще психиатр утверждает, что ее мучает какая-то тайна… страх перед неким человеком… Я думаю, это правда. Ирина решила сыграть в жестокую игру. На самом деле она лишь орудие преступления, винтик в сложном механизме. Но кто управляет ею?.. Кто, даже на расстоянии, из-за тюремных стен и решеток способен внушить такой ужас?..
— Найдите его! — вдруг попросил Черепец и взглянул на Дежкину почти умоляюще. — Найдите, ведь вы можете!..
Клавдия пожала плечами.
— Вот видите, теперь вы просите о помощи… А когда просила я, вы хранили гордое молчание. Между прочим, речь шла о том же. Журавлева сама подписывает себе приговор, взваливая на себя к тому же чужую вину. Что я могу поделать?..
— Отпустите ее. Я понимаю, это звучит глупо и наивно… но ведь вы можете придумать формулировку и выпустить Иру!.. Я увезу ее куда-нибудь далеко, и вы больше о нас не услышите. Вы же видите, она почти сломалась… она не расскажет даже под пытками. Но ведь она ничего плохого не сделала, ведь верно, не сделала?..
Дежкина нахмурилась.
— Алексей Георгиевич, вы должны понять и принять это. Ирина Журавлева — пособница преступников. При ее деятельном участии стало возможным поступление в Москву крупных партий наркотика. Она замешана в дело об убийстве двоих человек… По-вашему, это называется «ничего плохого»?..
— Надо еще доказать, что Ира виновата, — зло откликнулся Черепец.
— Я была бы рада, если б могла доказать обратное, — вздохнула Клавдия, — но увы!.. Сделанного не воротишь. Однако вы сами сказали: еще можно быть счастливыми. Главное — захотеть…
Черепец презрительно хмыкнул.
— А как себя ведет Фома? — решила переменить тему Клавдия.
— Собака в прекрасной форме. Могу честно сказать, я им доволен. Вот только… — Черепец подал пропуск охраннику.
— Да? — подала голос следователь, пытаясь прервать затянувшуюся паузу.
— Может, мне кажется… Знаете, пес пережил за последние дни много всякого такого. Это тоже сказывается на поведении собаки… да-да, не смейтесь! — запальчиво произнес он, хотя Клавдия и не думала смеяться. — Лично мне абсолютно понятна его некоторая нервозность…
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что говорю. Фома стал нервозным.
— Я не заметила, — озадаченно откликнулась Дежкина, — а в чем это проявляется? Он плохо ест?., спит?..
— Нет, в этом смысле все в порядке. Когда он дома, то он вполне спокоен. А вот когда мы выезжаем на работу, Фома становится какой-то не такой… ну, как вам объяснить?.. Нервничает пес, и точка. Я, как специалист, вижу. Ну, может, хвост подрагивает… или там принюхивается как-то по-особенному.
— А это где бывает?
— Как раз в аэропорту. Вот вы вчера только ушли и — началось…
— Интересные дела, — пробормотала Дежкина себе под нос, а вслух произнесла: — Скажите, не может случиться, что кто-то рассыпал на складе какую-нибудь гадость, временно отбивающую собаке нюх?
— Исключено.
— Почему?
— Потому что по реакции Фомы я бы сразу это понял. Собака, у которой раздражена слизистая, ведет себя вполне однозначно…
— Если можно, держите меня в курсе вашей работы с Фомой.
— Ладно. Ну что, до свидания?..
Они уже стояли за воротами.
— Всего доброго!.. — откликнулась Дежкина.
Черепец тяжело вздохнул:
— Как вы думаете, ей много дадут?…
— Я же сказала: это решит суд. Согласно кодексу.
— Вы же понимаете, — усмехнулся кинолог, — наш закон — что дышло…
— А вы, я надеюсь, понимаете, что мне, как следователю городской прокуратуры, не пристало вести подобные беседы. Я как раз и занимаюсь тем, чтобы в законе видели Закон, а не флюгер!..
— Вы, оказывается, жестокая!..
Клавдия не ответила. Она проводила Черепца до «рафика», попросила водителя отвезти кинолога на работу.
— А вы? — спросил Черепец.
— У меня еще тут дела есть…
— Доброе утречко, госпожа следователь, — с порога сказал Гаспарян, расплывшись в своей по-детски беззащитной улыбке.
— Садитесь, Артур.
Со вздохом Клавдия вывалила на стол пухлое гаспаряновское дело и рассеянно принялась листать последние страницы.
Артур напряженно наблюдал за ее лицом.
— Госпожа следователь, — вдруг торжественно произнес он, — я хочу сделать заявление!
Алукина вскинула глаза.
— Я долго думал, — продолжал Гаспарян, вдохновляясь, — и наконец созрел для того, чтобы сказать вам… Все сказать. Я хочу, чтобы вы мне поверили. Вы мне уже не раз верили, и я очень благодарен за это. И Лида, жена моя, тоже вам благодарна. Кстати, она приглашала навестить ее еще раз… и даже не один раз, а много, — прибавил он, радостно улыбнувшись. — Вы ей очень понравились. Почти как мне… Так вот, я хочу сказать вам… а вы записывайте, потому что это важно. — Он выпрямился на стуле, плечи отвел назад, а грудь выпятил колесом. — Заявление, — продиктовал он, — от Гаспаряна Артура Кивовича… от меня то есть… в Московскую прокуратуру. Я, Гаспарян Артур Кивович, находясь в здравом уме и твердой памяти, заявляю…
— Гаспарян! — Алукина даже покраснела. — Что вы несете?
— Не спешите! — попросила Клавдия, склонясь над протоколом допроса. — «…и твердой памяти», — диктовала она себе под нос. — Боже мой, Артур, откуда такая высокопарность?..
— Не перебивайте, а то собьюсь, — отмахнулся Гаспарян от адвоката и продолжал: — Так вот, я заявляю, что глубоко раскаиваюсь в содеянном, хотя и не убивал свою любимую тещу, мать жены моей. Не убивал я ее, Клавдия Васильевна, так и запишите!.. Я сейчас вам все расскажу как на духу!..
Дежкина отложила в сторону шариковую ручку.
— Давай так договоримся, Артур, — предложила она, — записать мы всегда успеем и заявления твои, и показания. А пока ты по-простому говори, что произошло и как.
— Я и скажу по-простому, — пообещал Гаспарян. — С чего начинать?..
— На прошлых допросах мы многое обсудили. Давай-ка теперь коснемся дня, когда… ну, словом, того самого, когда теща все-таки погибла…
Подследственный разом помрачнел, и брови его сурово сдвинулись к переносице.
— Это была трагическая история, — сказал он. — Правильно говорят: «Человек предполагает, а Бог — располагает»… Зайчишко думал, что все будет иначе.
— В материалах дела, — перебила его Клавдия, — сказано, что вы подпилили лестницу-стремянку, а также шест, поддерживавший антресоли. Пострадавшая упала со стремянки, задев шест; шест сломался и антресоли обрушились вниз. Так?..
— Все так, — подтвердил Гаспарян.
— Выходит, имел место умысел, в результате которого погибла ни в чем не повинная женщина.
— Да нет же! — страдальчески вскричал подследственный. — Не убивал я!..
— Стремянку вы подпилили? — терпеливо спросила Дежкина.
— Я.
— А шест?
— Тоже…
— В таком случае, как вы объясните?..
Гаспарян поднял на Клавдию доверчивые глаза.
— Я ведь лестницу для другого раза подпиливал, — признался он.
— Вот как?
— Да. Это была потрясающая идея, — оживился, сам того не замечая, Артур. — Сколько раз я теще говорил: не перегружайте бельевую веревку, оборвется! А она не слушалась и все делала по-своему. Ну вот, я и придумал. Теща имела привычку таз с бельем ставить на сложенную стремянку. Я лестницу подпилил, заранее высчитав, при какой нагрузке она сломается. Тяжелого таза было достаточно. А снизу находился рычаг, он приводил в действие специальный винт. Винт раскручивался, тянул за веревку, и треклятый шест этот самый, который тогда находился на балконе, должен был сломаться. Обломок бил тещу по голове, она наклонялась вперед, наступала на связанную пружину. Пружина распрямлялась и выбрасывала тещу с балкона… вот!..
